Калвин Кулидж родился четвертого июля 1872 года в Плимут-Нотче – небольшой деревушке, в которой проживало десятка два человек, расположенной в долине посреди Зеленых Гор в штате Вермонт. Это поселение находилось в дюжине миль от Ладлоу, ближайшего центра цивилизации. «Местность эта была удивительна своей природной красотой, которую, как мне кажется, местные жители мало ценили», – писал Кулидж впоследствии. Он родился в доме, где размещалась лавка и почтовое отделение, принадлежавшие его отцу; позже семья переехала в дом через дорогу – в котором Кулидж и находился той ночью, когда стал президентом.
Семья его была относительно богатой. Отец Кулиджа также владел кузницей и небольшой фермой, на которой производил кленовый сироп и сыр. Но случались в ней и свои горести. Мать Калвина умерла от туберкулеза, когда мальчику было всего двенадцать лет, и это событие оставило в его душе незаживающую рану. В своей автобиографии он описывает его простыми, но очень трогательными словами:
«Когда она узнала, что конец ее близок, то позвала нас, детей, к себе. Мы встали на колени у ее кровати, чтобы принять последнее благословение. Через час она скончалась. Ей тогда было тридцать девять лет, а мне двенадцать. Мы похоронили ее в снежную мартовскую бурю. Так я пережил величайшее несчастье, какое только может случиться с ребенком. С тех пор жизнь моя изменилась навсегда».
И это не было преувеличением. Сорок лет спустя, уже находясь в Белом доме, Кулидж, как утверждал его охранник полковник И. У. Старлинг, «обращался к ней, разговаривал с ней и рассказывал ей о каждой проблеме». Кулидж так же рано потерял свою единственную сестру Эбби, которая через пять лет после смерти матери, почти в тот же день, умерла от острого аппендицита.
Осенью 1891 года Кулидж поступил в Амхерстский колледж – на то время заведение с примерно 350 учащимися, располагавшееся в Центральном Массачусетсе. На фоне остальных молодых людей он резко выделялся своими рыжими волосами и густыми веснушками на лице. Стеснительный юноша не стал членом ни одного студенческого братства, что довольно необычно для человека его уровня. Единственным его другом был Дуайт Морроу, с другими же он не разговаривал совершенно. «За день он ни разу не раскрывал рта, и из его уст не вылетало ни слова, за исключением тех случаев, когда он ел или докладывал о своем присутствии в классе», – годы спустя вспоминал писатель Брюс Бартон, также выпускник Амхерста.
Со временем Кулидж все-таки немного освоился среди других студентов, и ему даже предложили вступить в братство, но социальные навыки никогда не были его сильной стороной. Окончив Амхерст, он обосновался на другом берегу реки Коннектикут, в городке Нортхемптон, где изучал право в конторе Хаммонда и Филда, партнерами которых были выпускники Амхерста. В 1899 году он неожиданно принял участие в выборах в местный городской совет и выиграл их. Это стало началом его политической карьеры. В 1905 году, несмотря на возражения со стороны будущей тещи, он женился на учительнице школы для глухонемых Грейс Гудхью. С ней он познакомился в том же Нортхемптоне, хотя родилась она тоже в Вермонте. По характеру они отличались тем, что Грейс любила общество, тогда как Кулидж предпочитал одиночество. Она стала ему надежной опорой и часто выступала вместо самого Кулиджа на различных мероприятиях. Он же обожал ее и называл «мамулей».
Обретя семейную поддержку, Кулидж начал постепенно взбираться по политической лестнице. Сначала он стал мэром Нортхемптона, затем членом законодательного собрания Массачусетса, потом – вице-губернатором, а под конец, в 1918 году, и самим губернатором штата. На всех должностях он зарекомендовал себя с самой положительной стороны благодаря усердию, бережливости и скромности. Жителям Новой Англии нравились такие качества в политике. О его умении довольствоваться малым в личной жизни ходили легенды. В 1906 году он вместе с Грейс переехал в скромный съемный дом на две семьи на Массасойт-стрит в Нортхемптоне, и оставался там до конца своей жизни.
В 1919 году в Бостоне прошла известная забастовка полицейских. Местные сотрудники службы правопорядка получали едва ли не по 20 долларов в неделю, и им еще самим нужно было покупать себе форму. Их положение было действительно незавидным, но их забастовка буквально передала Бостон в руки преступников, что широкой общественности, разумеется, вовсе не понравилось. Двое суток по улицам расхаживали бандиты, нападали на беззащитных граждан и грабили их. Для воров, хулиганов и громил эти дни стали настоящим праздником. Когда попытки властей навести порядок провалились, в дело вмешался губернатор Кулидж. На этот раз он проявил несвойственную для себя строгость, вызвал государственную охрану штата, уволил всех забастовщиков и нанял новых полицейских. «Никто и никогда не имеет права бастовать, когда на кон поставлена общественная безопасность», – заявил он; насколько известно, это было единственное его громкое обращение к публике. Благодаря этим действиям он стал известным по всей стране, и в следующем году кандидат в президенты Гардинг включил его в свой список в качестве вице-президента.
Но надо сказать, что в роли вице-президента он ни на кого, даже в администрации, не производил особого впечатления. Теодор Рузвельт-младший, в то время помощник министра ВМФ, рассказывал, что много раз посещал совещания кабинета вместе с Кулиджем, но не мог припомнить, чтобы тот что-то сказал хотя бы раз.
Когда после смерти Гардинга в августе 1923 года американский народ вдруг обнаружил, что обязанности президента стал выполнять какой-то непонятный Кулидж, многих это встревожило. Некоторые даже разволновались не на шутку. Освальд Гаррисон Виллард, редактор журнала «Нэйшн», писал: «Сомневаюсь, что этот пост когда-либо доставался человеку настолько холодному, настолько ограниченному, настолько реакционному, настолько не вдохновляющему и настолько непросвещенному, и менее всех что-то сделавшему, чтобы его заслужить – то есть такому, как Калвин Кулидж». Но вскоре общественное мнение стало склоняться на сторону Кулиджа, иногда даже вопреки ему самому. Народу понравились его небольшие чудачества, и о них даже ходили добродушные шутки. Самой яркой чертой его характера была немногословность. Широко известна история (хотя и неподтвержденная) о том, как одна из женщин, сидевших рядом с ним на званом обеде, сказала ему:
– Мистер президент, моя подруга поспорила со мной, что мне не удастся вытянуть из вас и трех слов за весь вечер.
– Вы проиграли, – якобы ответил президент.
Достоверно известно, впрочем, что однажды президент со своей супругой просидели на стадионе, наблюдая за игрой вашингтонской бейсбольной команды «Сенаторс» с самого начала до конца матча, и за все это время Кулидж только однажды обратился к жене с вопросом о том, который час. Она ответила: «Четыре часа, двадцать четыре минуты», и на этом их разговор закончился. Во время еще одного официального обеда к нему обратилась некая женщина, пожелавшая разговорить его, и спросила, не устал ли он присутствовать на многочисленных обедах. Кулидж пожал плечами, ответил: «Ну, мне все равно надо же где-то есть» и снова переключился на еду. Неудивительно, что его прозвали «Молчаливым Кэлом».
Но в некоторых обстоятельствах Кулидж мог становиться и более общительным – «почти болтливым», как писал один из его биографов. Дважды в неделю он проводил пресс-конференцию, на которой свободно беседовал с журналистами, порой даже очень оживленно, хотя все его комментарии не записывались, а вопросы должны были подаваться заранее личному секретарю с необычным именем К. Баском Слемп.
В частной жизни его чудачества были даже еще более странными. Например, во время завтрака ему нравилось, чтобы слуга растирал ему голову вазелином. Еще он отличался мнительностью и был закоренелым ипохондриком. Часто он бросал все дела, чтобы проверить пульс. Врач Белого дома ежедневно проверял его самочувствие. Те, кто работали с Кулиджем, привыкли, что он часто впадает в состояние «чистейшего упрямства», как выражался его многострадальный помощник Уилсон Браун. В этом состоянии он обладал способностью превращать жизнь людей в ад и едва ли не находил в этом удовольствие. Однажды во время поездки во Флориду государственный секретарь Фрэнк Б. Келлог просил Брауна выяснить, в чем нужно выйти на парад, который должен был состояться на Палм-Бич вечером того же дня. Сам Келлог боялся спрашивать Кулиджа, потому что слишком хорошо знал нрав президента. Браун отправился выполнять просьбу, о чем позже написал в своих воспоминаниях:
«Миссис Кулидж я застал за вязанием, а президент скрывался за газетой. Когда я передал ему вопрос Келлога о том, должны ли члены делегации выехать в город во фраках и цилиндрах или же в соломенных шляпах и летних костюмах, он ответил, не отрывая взгляда от газеты: «Пусть сам решает». «Калвин, – обратилась к нему миссис Кулидж, – так с государственными секретарями не разговаривают». Мистер Кулидж нехотя отложил газету, посмотрел на меня и сказал: «А вы как думаете, в чем я должен выехать?» Я посоветовал ему облачиться в летний костюм и надеть соломенную шляпу. «Ну тогда скажите Келлогу, чтобы надел цилиндр», – отрезал Кулидж».
Никому другому не удавалось так мало делать на посту президента. Калвин Кулидж не занимался ровным счетом ничем, помимо своих самых необходимых обязанностей. В остальном он предавался «мрачному, целеустремленному, активному бездействию», как выразился журналист Уолтер Липманн. Он даже отказался открывать Национальную неделю образования в 1927 году на том основании, что ее не обязательно открывать президенту. В недавнее время было высказано мнение, что президент на самом деле был более благоразумным и энергичным, чем принято считать. Возможно, так и было. Во всяком случае, годы его президентства пришлись на расцвет экономики, и он не мешал ей процветать.
Сознательное отстранение от деятельности вряд ли можно назвать такой уж хорошей политикой, но в большинстве случаев оно срабатывало. Поскольку рынки постоянно были на подъеме, ему и не нужно было ничего делать, разве что не вставать им поперек пути. Под снисходительным присмотром Кулиджа фондовый рынок на Уолл-стрит вырос почти в д