влекался спиритизмом и оккультизмом. Однажды он пытался убедить коллегу в том, что умеет проходить сквозь стены. Как ни странно, все эти чудачества только укрепляли его репутацию финансового гения.
Третьим членом этой группы был Ялмар Хорас Грили Шахт, президент Рейхсбанка Германии, который своим удивительным именем был обязан тому факту, что его отец в молодости провел несколько лет в Америке и увлекся там статьями воинствующего журналиста Хораса Грили. Позже Ялмар Шахт стал активным сторонником Адольфа Гитлера (вплоть до того, что отрастил себе усы в его стиле) и министром экономики при нацистах. По словам одного современника, «доктор Шахт придал легитимность гитлеровским головорезам».
В 1927 году он считался национальным героем, остановившим величайший экономический кризис в истории Германии. Четырьмя годами ранее, в январе 1923 года, французы, возмущенные тем, что Германия не выплачивает полагающиеся им репарации, захватили Рурскую область, промышленный центр страны. В результате в Германии началась головокружительная гиперинфляция. Марка, которая до войны стоила 4 доллара, упала до 600 000 за доллар. Летом обменный курс составлял уже 630 миллиардов за доллар, и цены удваивались каждый день, а порой и каждый час. Для совершения самых простых сделок люди возили бумажные деньги в тачках и детских колясках. Отослать письмо стоило 10 миллиардов марок. Поездка на трамвае, которая в 1914 году стоила 1 марку, теперь стоила 15 миллиардов. Пенсии утратили всякий смысл. На накопленные за всю жизнь сбережения можно было купить разве что чашку кофе. Всего за десять лет цены повысились в 1 422 900 000 000 раз.
В последнюю неделю ноября 1923 года Германия заменила обесценившуюся рейхсмарку новой валютой – «рентной маркой». Этот шаг чудесным образом произвел желаемый эффект, и инфляция вернулась к более контролируемым и не таким ужасным темпам. По случайному совпадению в тот день, когда произошли эти перемены, скончался Рудольф Хавенштайн, глава Рейхсбанка. Его преемником стал Ялмар Шахт. Из-за этого вся слава по стабилизации экономики Германии досталась ему, и с тех пор его славили как финансового гения.
Оккупация Рура, ставшая причиной политической и экономической нестабильности в Германии, послужила также и одной из причин последующего прихода к власти Адольфа Гитлера. Некоторые историки высказывали мнение, что нацисты не пришли бы к власти, если бы их не поддержал Ялмар Шахт, установивший полный контроль над экономикой Германии. По окончании Второй мировой войны Шахт предстал перед Нюрнбергским трибуналом. В свою защиту он утверждал, что был против преследования евреев и никогда не был членом нацистской партии. Он поддерживал идею лишения евреев прав, но не считал, что их нужно уничтожать, что по тем временам в Германии делало его едва ли не весьма просвещенным человеком. Его оправдали, и он дожил до 1970 года. С Норманом он тоже состоял в приятельских отношениях, и они плыли в Америку вместе под вымышленными именами на борту «Мавритании».
Четвертым из банкиров был уроженец Швейцарии Шарль Рист, экономист и бывший профессор права в Сорбонне, а на тот момент заместитель управляющего Банк-де-Франс. Сам управляющий, Эмиль Моро, не говорил по-английски, и потому послал вместо себя Риста. Серьезный Рист выглядел весьма респектабельно, но по сравнению с другими казался посторонним. Он приступил к работе в банке только за год до этого, и остальные не слишком хорошо его знали.
Каждый на этой встрече представлял свою нацию, у каждого были свои интересы и свои предубеждения. Для французов год выдался ужасным. Они чувствовали себя обедневшими и обделенными, да к тому же исчезновение Нунжессера и Коли тоже стало большим психологическим ударом. На официальном уровне Банк-де-Франс относился к Норману с подозрением; предполагалось, что он готов не задумываясь продать всю остальную Европу, лишь бы сохранить статус Лондона как мировой финансовой столицы. В Великобритании же только что прошла общая забастовка, немало стоившая стране, и англичане были озабочены тем, что теряют свои позиции в мире. Лично Норман был в ярости, что французы по-тихому совершают набеги на золотой запас Великобритании, и чтобы показать свое неудовольствие, какое-то время отказывался обращаться к французам по-французски. Германия была попросту опустошена. Она была вынуждена не только выплачивать огромные репарации, но и лишена почти всех способов зарабатывать валюту. Союзники, например, присвоили себе большую часть ее морских судов. Сейчас почти забыт тот факт, что многие океанские лайнеры двадцатых годов на самом деле были немецкими судами под новыми названиями. «Беренгария», например, флагман компании «Кунарда», изначально была немецким «Императором». «Маджестик» компании «Уайт Стар Лайн» раньше был «Бисмарком». Американский «Левиафан», на котором собирались отправиться домой командор Бэрд и члены его экипажа, некогда рассекал моря под гордым названием «Фатерлянд».
По сравнению с европейскими странами дела в Америке шли благополучно, возможно, даже чересчур. Экономика была на подъеме, и, казалось, расти она будет бесконечно. На протяжении четырех лет инфляция составляла ноль процентов. Средний экономический рост в год был равен 3,3 процента. Согласно данным Министерства финансов, опубликованным за день до встречи банкиров на Лонг-Айленде, за предыдущий отчетный год профицит бюджета США составил 630 миллионов долларов, а государственный долг сократился на 1 миллиард долларов. Лучшей экономической ситуации и представить было невозможно.
На фондовом рынке люди делали состояния практически из ничего. Фрэнсис Скотт Фицджеральд в рассказе «Мой невозвратный город» писал о том, что его парикмахер ушел на покой, заработав биржевой игрой полмиллиона долларов – почти в четыреста раз больше своей годовой зарплаты. Для многих игра на бирже стала своего рода наркотиком. Уоррен Гардинг и сам занимался ею, будучи президентом (хотя, разумеется, для президента это было вовсе не обязательно). Можно было покупать акции исключительно с маржой, для этого не нужен был никакой стартовый капитал. К примеру, можно было купить акций на 100 долларов с предоплатой в 10 долларов, заняв их у своего брокера, который, в свою очередь, занимал деньги в банке. Для банков были созданы самые благоприятные условия. Они брали деньги из Федерального резерва по ставке в 4–5 процентов и давали брокерам по ставке в 10–12 процентов. Как выразился один писатель, банки оказались «в положении, когда им неплохо платили просто за то, что они существуют».
Покуда акции росли в цене, то есть на протяжении почти всех 1920-х годов, система работала прекрасно. При этом любому мало-мальски грамотному экономисту было ясно, что между ценой большинства акций и ценой компаний, которыми они были выпущены, не было никакого прямого соответствия. Если общий национальный продукт (измеряемый валовым внутренним продуктом) вырос за десятилетие на 60 процентов, то акции поднялись в цене на 400 процентов. Цены на акции были очевидно раздутыми и не имели ничего общего с увеличением доходов или увеличением производства; они держались на таком высоком уровне только благодаря желанию новых покупателей платить за них все больше и больше.
Большинство мелких инвесторов и не знали, что против них ведется крупная игра. Многие ведущие бизнесмены страны входили в синдикаты, внутри которых манипулировали ценами так, чтобы получить быструю прибыль за счет ничего не подозревавших вкладчиков. Джон Брукс в своей ставшей классической книге «Однажды в Голконде» описывал экономические махинации таких светил, как Уолтер Дж. Крайслер из корпорации «Крайслер», Джон Джейкоб Раскоб, председатель национального комитета Демократической партии, и Лизетт Сарнов, жена Дэвида Сарнова, главы Радиовещательной корпорации Америки (RCA). Некий брокер по их указке через определенные интервалы скупал крупные партии акций RCA, в результате чего их цена поднялась с 90 до 109 долларов. Подъем акций привлекал других инвесторов. Затем брокер продал все бумаги, и его клиенты получили прибыль почти в 5 миллионов долларов меньше чем за месяц. После этого цена на акции упала до 87 долларов, и все другие инвесторы понесли большие потери. Конечно, такие махинации – не повод для гордости, но в них не было и ничего противозаконного. С их помощью Раскоб заработал большую часть своего капитала, как и Джозеф П. Кеннеди, отец президента Джона Ф. Кеннеди.
В 1929 году Раскоб дал интервью журналу «Ледис хоум», которое было опубликовано под заголовком «Каждый должен быть богатым». В нем он утверждал, что обязанность каждого человека – разбогатеть посредством игры на фондовой бирже. Но к тому времени он уже распродал большинство своих акций, предвидя падение рынка. Лицемерие в 1920-х годах процветало, но немногие умели его различать.
Кредитные операции получили широкое распространение не только на растущем фондовом рынке, но и во всех других сферах жизни. Благодаря новой финансовой идее американцы вдруг получили возможность приобретать вещи, о которых раньше даже не думали, и притом сразу. Это называлось «оплата в рассрочку», и идея эта не только изменила привычки американцев, но и само их мышление.
Идея была необычайно проста. Допустим, радио стоит 100 долларов. Покупатель покупает его за 10 долларов, и каждые десять месяцев платит еще по 10 долларов. Продавец заключает договор с финансовой компанией на 83 доллара с 10-процентной переплатой, и всего отдает ей 93 доллара. Через десять месяцев финансовая компания отдает продавцу на 10 долларов больше за то, что он перевел ей все ежемесячные платежи. В результате к концу периода выплаты продавец получает 103 доллара, финансовая компания получает 7 долларов, а покупатель получает товар, о котором он раньше только мечтал. Как писал Луис Хаймен в своей истории потребительского кредита в Америке «Нация должников», система эта настолько завораживала, что каждый при ней чувствовал себя довольным. Потребители приобретали пылесосы компании «Репаблик файненс компани» (RFC) по процентной ставке всего в 1,05 доллара ежемесячно в течение пяти месяцев, что казалось сущим пустяком, но RFC и ее акционеры получали по такой схеме 62 процента всей прибыли. На такой математической основе и был построен весь новый мир.