а висит у Гитлера на стене кабинета.
Антисемитизм Форда был своеобразным. Прежде всего, никаких личных претензий к евреям он не испытывал. Насколько можно судить, он не имел ничего против евреев, как отдельных людей. Он совершенно спокойно позволял заниматься дизайном своих заводов Альберту Кану, еврейскому иммигранту, с которым поддерживал хорошие отношения тридцать пять лет. Когда рабби Лео Франклин, старый знакомый и сосед Форда, разорвал с ним отношения после очередной оскорбительной статьи в «Индепендент», Форд искренне удивился. «Что случилось, доктор Франклин? Неужели между нами что-то произошло?» – недоумевал он.
Неприязнь к евреям у Форда была основана на убеждении, что существует таинственный заговор евреев, пытающихся править миром. Что послужило источником такого убеждения, остается неизвестным. «Я уверен, что если бы мистера Форда вызвали для дачи показаний и от этого зависела бы его жизнь, то он и тогда бы не смог сказать, когда и каким образом ему пришли в голову мысли против евреев», – писал Эдвин Пипп, первый редактор «Индепендент», который предпочел уйти, но не печатать те статьи, которые требовал от него Форд.
В конечном счете антисемитизм Форда в 1927 году вышел ему боком. В одной из публикаций «Индепендент» оскорбил юриста Аарона Шапиро, назвав его членом «банды еврейских банкиров, юристов, рекламных агентов и перекупщиков», обманывающих американских фермеров с целью установить контроль над американским рынком пшеницы. Шапиро возбудил дело о клевете, потребовав миллион долларов компенсации. Это разбирательство омрачило Форду почти всю первую половину года.
Форд должен был явиться на судебное заседания 1 апреля, но за день до этого он попал в странную аварию. Как он сам рассказывал полицейским, он ехал домой с работы, когда двое мужчин в «Студебеккере» вынудили его свернуть на обочину. Автомобиль Форда скатился с крутой насыпи и врезался в дерево на берегу реки Руж. Возможно, дерево как раз и спасло ему жизнь, потому что вода в реке сильно поднялась из-за недавних дождей – тех же самых, что вызвали наводнение в бассейне Миссисипи дальше к югу. Форд дошел домой пешком, окровавленный и с затуманенным рассудком, с рассеченной бровью и с серьезной раной на голове. Этих таинственных незнакомцев так и не нашли.
Ходили слухи, что Форд инсценировал аварию, чтобы не приходить в суд, поскольку раны были слишком серьезными. Согласно другой теории, незнакомцы на «Студебеккере», раздосадованные тем, что они никак не могут обогнать Форда – а он, кстати говоря, был ужасным водителем, поскольку всегда ездил медленно и посередине дороги, – случайно столкнули его автомобиль или заставили его свернуть под угрозой столкновения. В любом случае судебное разбирательство было отложено.
Когда было назначено новое слушание, Форд решил не бороться. Вместо этого после долгих раздумий он опубликовал написанное в искреннем тоне письмо с извинениями Шапиро лично (с приложением чека на 140 000 для покрытия расходов) и евреям в целом, а также пообещал никогда больше не допускать подобных нападок. Письмо было датировано 30 июня, но стало достоянием публики только 8 июля.
В этом письме Форд утверждал, что не знал о самых оскорбительных статьях в адрес евреев, которые печатались в «Индепендент». «Если бы я знал хотя бы в общих чертах, о чем там написано, не говоря уже о подробностях, я бы без всякого сомнения запретил их публикацию, – выражался он явно не своим привычным слогом. – Я был искренне возмущен, ознакомившись с подборкой «Дирборн Индепендент» и с отрывками из «Международного еврейства». Разумеется, все эти извинения звучали слишком натянуто, потому что антисемитские статьи печатались в рубрике, которую Форд подписывал лично, и многие высказывания в адрес евреев он произносил сам в интервью другим изданиям. Джозеф Палма, официальный представитель Форда, который участвовал в составлении этого письма, впоследствии признавался, что Форд на самом деле его даже не читал, а только вкратце ознакомился с его содержанием.
В любом случае «Индепендент» прекратил свои злобные нападки. Популярность журнала резко упала, его перестали покупать, и Форд был вынужден сократить цену экземпляра до пяти центов. Но это не помогло, и в конце 1927 года журнал был закрыт. Всего за восемь лет Форд потратил на это издание почти 5 миллионов долларов.
Форд сдержал слово и никогда больше публично не обвинял евреев во всех грехах. Но это не значит, что он отказался от своих убеждений. Через десять лет, на свой семьдесят пятый день рождения, он принял орден Германского орла – одну из высших наград нацистской Германии, которых удостаивались иностранцы. Орден был доставлен с личным поздравлением Адольфа Гитлера. Такой высокой почести со стороны нацистов удостоился только еще один известный американец той эпохи (также открыто восхищавшийся ими) – Чарльз Линдберг.
Но этому эпизоду только предстояло случиться в будущем. Пока же в 1927 году, разобравшись с неприятным делом Шапиро, Генри Форд смог уделить внимание гораздо более занимавшим его вопросам. Одним из них был безумный план по выращиванию каучуконосных деревьев в Южной Америке. Другим был план по спасению бизнеса.
18
В 1871 году предприимчивый двадцатипятилетний англичанин Генри Уикем отправился на север Бразилии в район экватора вместе со своей большой семьей: женой, матерью, братом, сестрой, женихом сестры, невестой брата и матерью невесты брата. Его сопровождали еще два столь же предприимчивых помощника. Вся эта разношерстная компания обосновалась в Сантарене, у слияния рек Амазонки и Тапажос, в надежде разбогатеть как плантаторы. Затея обернулась провалом. Неурожай следовал за неурожаем, тропическая лихорадка унесла жизни трех человек в первый год и двух во второй. В 1875 году в живых остались только Уикем с женой. Другие выжившие вернулись в Англию.
В попытке получить хотя бы какую-то прибыль от своего путешествия Уикем отправился в джунгли вверх по реке и усердно собрал семьдесят тысяч семян бразильского каучуконосного дерева Hevea brasiliensis. Спрос на каучук в мире возрастал, и благодаря этому возрастало благосостояние Манауса, Пары и других портов Амазонки. Бразилия строго охраняла свои каучуковые богатства, поэтому Уикем собирал семена тайком, с определенным риском для себя. Эти семена он привез в Англию и продал за хорошую сумму Королевским ботаническим садам Кью.
На полученные деньги Уикем поехал в австралийский Квинсленд, где основал табачную плантацию. Затея окончилась неудачей. Потом он поехал в Центральную Америку, в Британский Гондурас, выращивать бананы. Здесь его тоже ждал провал. Не сдаваясь, Уикем снова пересек Тихий океан, обосновался в Британской Новой Гвинее (ныне Папуа – Новая Гвинея) и арендовал на двадцать пять лет участок земли на островах Конфликт, где собирал губки, выращивал устрицы и делал копру из кокосовых орехов. В этом он наконец-то добился некоторого успеха, но его жена не вынесла одинокой жизни вдали от цивилизации. Она уплыла на Бермуды и больше никогда с ним не встречалась[19].
Тем временем семена гевеи, которые Уикем в свое время привез в Англию, произвели настоящую революцию в производстве каучука. Ботанические сады Кью отослали их в несколько британских колоний, и выяснилось, что гевея прекрасно произрастает в богатой почве и во влажной атмосфере Юго-Западной Азии – даже лучше, чем в своих родных джунглях. В Бразилии плотность посадок составляла всего три-четыре дерева на гектар, поэтому рабочим приходилось часто переходить с места на место для получения достаточного количества латекса. В Сингапуре, в Малайзии и на Суматре гевея произрастала густыми рощами. Там у нее не было естественных врагов, так что никакие насекомые и никакие грибки не препятствовали ее росту, и величественные деревья достигали высоты в сотню футов. Бразилия осталась далеко позади. Если некогда она обладала монополией на производство первоклассного каучука, то в 1920-х годах она производила менее 3 процентов всего каучука в мире.
Примерно четыре пятых каучука потребляли Соединенные Штаты – в основном, их автомобильная промышленность. (Шины автомобилей того времени приходилось менять в среднем через каждые две-три тысячи миль, поэтому спрос на резину, которая делалась из каучука, был стабильно высоким.) В начале 1920-х годов, когда ходили слухи о том, что Великобритания готовится ввести высокий налог на каучук, чтобы оплатить свои военные долги, американское Министерство торговли под неустанным руководством Герберта Гувера разрабатывало планы производства своего собственного натурального каучука или изобретения его синтетических аналогов. Но ни один из планов не сработал. Гевея в США росла плохо, а что касается синтетического каучука, то даже Томас Эдисон не смог изобрести искусственный аналог, который хотя бы наполовину был таким же эффективным, как природный каучук.
Генри Форд воспринял это как личный вызов. Ему была ненавистна сама мысль о зависимости от иностранных поставщиков, которые могли в любой момент поднять цены или воспользоваться другим преимуществом, поэтому он делал все возможное, чтобы контролировать все звенья своей цепочки снабжения. Поэтому он скупал железные и угольные шахты, леса и лесопилки, железнодорожные компании Детройта и Толидо, а также владел целым флотом торговых судов. Решив производить свои собственные ветровые стекла, он стал вторым по величине производителем стекла в мире. Форду принадлежали четыреста тысяч акров лесов на севере штата Мичиган, и утверждалось, что на лесопилках Форда любое дерево обрабатывается все целиком, кроме тени. Кора, опилки, живица – всему этому находилось коммерческое применение. (Один из продуктов этого производства известен нам и поныне – брикеты древесного угля Kingsford.) Форд и помыслить не мог, что его производство остановится из-за прихоти иностранцев, решивших ограничить его доступ к какой-либо необходимой продукции, а в 1920-х годах он был крупнейшим потребителем каучука и резины. Поэтому летом 1927 года он пустился в самую грандиозную и рискованную авантюру в своей жизни, обернувшуюся провалом, – запустил проект «Фордландия».