— Стоит, стоит, — успокоил гостя Павлик. — Не пугайся. Это я так, для информации. Слово мое твердое: десять тысяч. Но — деньги на бочку.
— Неужели ты мне не доверяешь?
— Тебе — да, но не обстоятельствам. Ты же сам говоришь: риск. Кто поручится, что с тобой в вояже не произойдет какой-нибудь, говоря по-нашему, по-простому, форс мажор? Пограничники, таможенники, воры, наконец, — и я останусь с носом!
— Ерунда! — непоследовательно возразил Степан. — Допустим, у меня ее обнаружили. Так что, в конце концов, я, советский скрипач, не имею права играть на скрипке Страдивари?!
— Имеешь. Играть, продать, даже подарить. Все, что угодно. Но сначала — заплати мне за нее.
— Ну, хорошо. Давай так: за риск ты получишь не десять, а двенадцать, даже тринадцать тысяч. Валютой по курсу.
— Лишнего мне не надо. Что касается валюты — надо читать газеты: денежная система капиталистического мира потеряла устойчивость. Того и гляди, доллар полетит вниз. Так что прошу советскими дензнаками образца одна тысяча девятьсот шестьдесят первого года. И — вперед.
Степан еще пытался уговаривать Павлика, уломать его. Но тот оставался непреклонен, как Дюк Ришелье, когда скептики пытались ему втолковать, насколько сомнительна идея — строить на голом степном берегу город Одессу.
Вот на этом и расстались приятели детства.
Что оставалось делать Степану в этом трудном положении? Только одно: снова думать. А времени у него было совсем немного. Время подгоняло скрипача Степана: ансамбль собирался в зарубежные гастроли.
Наконец Степан принял отчаянное решение: срочно загнать все, что у него было любимого и дорогого за приличную цену. От шикарных, крокодиловой кожи штиблет голландской фирмы «Вербун» до магнитофона «Филиппс»…
Он решился на это под утро, после новой бессонной ночи, выплюнув изжеванную, давно потухшую сигарету и спустив с кровати свои длинные ноги в кальсонах.
Элла Ипполитовна была убеждена, что у ее сына хрупкое здоровье. Поэтому в тот самый день, когда «Чорноморська комуна» сообщала: «Закончился курортный сезон», Элла Ипполитовна, внимательно следившая за прессой, вытаскивала из тахты спрятанное на лето теплое белье и заставляла Степочку в своем присутствии перейти на зимнюю форму одежды.
— Ничего, ничего, — говорила она, — не тебе меня стесняться! Я свое дитя знаю наизусть…
Если кто-нибудь говорил Элле Ипполитовне, что не надо так кутать здоровенного парнягу, она возражала:
— Чепуха! Все музыканты имеют надломленный организм. Вы в курсе — сколько лет было несчастному Шопену, когда он сделал нам ручкой? Нет? Так вам же надо прямо-таки бежать в народный университет культуры! И он еще со мной спорит…
Поэтому в то важное утро Степан сидел на кровати в утепленных доспехах. Спокойствие его позы было только внешней видимостью. Душу музыканта терзала жестокая мука…
Но решение было принято. А принятые решения надо выполнять. И Степан вброд, оступаясь и увязая в иле, перешел Рубикон…
На другом берегу пресловутой речки его ждал часовых дел мастер Мишка. Этот остроносенький верткий паренек с черточкой усиков под носом был занятной фигурой. Знание тайн колесиков и шестеренок было не главным его талантом. Главный талант был в другом. В некоем кругу он был известен под кличкой «Титан»: круг был не чужд изящной словесности. Имя Драйзера там кое-что говорило. Кличка составляла предмет Мишкиной гордости. Достать, толкнуть, устроить, вырвать тряпку, а то и что-нибудь повесомее — в этом Мишка действительно был вне конкуренции. Степан не раз убеждался з этом. Но главное — всегда все было тихо, шито и крыто. Мишка был верный парень. К тому же у него были полезные знакомства.
Вот к какому человеку обратился Степан…
Они разговаривали за обедом в полупустом зале третьеразрядной «идальни». Мишка питался очень изящно, заткнув за воротник угол салфетки, которую всегда носил с собой, и медленно поднося ко рту крохотные кусочки котлеты. Вилку он держал словно нехотя, брезгливо оттопырив мизинец, украшенный массивным серебряным перстнем. Титан считал себя аристократом. Это, правда, не мешало ему харчиться в захудалых столовках и забегаловках — он был скуп.
Выслушав предложение Степана, Титан выдержал паузу. Он был польщен и удивлен масштабом предприятия.
— Ты, конечно, знаешь, что я на общественных началах не работаю? Семь процентов.
— Знаю, — вяло сказал Степан. — Но мне надо срочно, очень срочно…
— И это можно. Но как на междугородной телефонной станции: за «срочно» — по тройному тарифу.
— А не жирно ли будет? Это что же — двадцать один процент?
— В самый раз! — Титан вытер салфеткой масленые губы. — Но тебе, как старому другу, — со скидкой. Двадцать процентов?
— Мерси! — с сарказмом заметил Степан.
— Плиз…
СЛУЖЕБНАЯ НЕПРИЯТНОСТЬ
Грустноватым осенним днем, оставив на двери мастерской кокетливую записку «Побежал питаться», Мишка явился в кабинет директора продбазы.
— Евген Макарыч, — таинственным шепотом проговорил он, хотя в директорском кабинете никого не было. — Нащупал я кое-что…
— И что у тебя за характер, а? Отчего ты мне всегда в тайны мадридского двора играешь? Что, по-людски совсем разговаривать разучился? Все шепчешь да шепчешь.
— Так ведь, Евген Макарович… — смущенно пояснил Мишка, — ведь услышать могут…
— Дывлюсь я на тэбе, та думку гадаю: чому ты такый дурень? Чи в тату, чи в маты, га? А железный закон знаешь? Шепчи да оглядывайся — зараз погоришь. Так кого ты там пощупал, сынок? Не девку ли молодую? Ежели так — то мне без интереса. Стар стал! — он жирненько захихикал. — Шучу, шучу. Знаю, ты парень деловой. Как это вы нынче именуетесь? Биз-нес-мен? Все перед заграницей преклоняетесь. А великого пролетарского писателя Максима Горького штудировал? Савва Морозов, по-вашему, тоже был бизнесмен? А Савва Мамонтов? А Бугров? Эх, вы… Ну, ладно, выкладай свое дело, да поскорее. А то меня ждут в районном исполнительном комитете Совета депутатов трудящихся, — он покосился на новенькие настольные часы.
«И всегда из себя выламывается, жирный боров, — зло подумал Титан. — «В районном исполнительном комитете…» Знали б в том исполнительном комитете, чем ты занимаешься. А ведь до чего хитер, до чего ловок, гад! Ни черта, ни дьявола не боится!» Завистливо вздохнув, Мишка принялся докладывать.
Евген Макарович Пивторак слушал равнодушно, поглядывая в потолок, поглаживая пальцами-сосисками филигранную модель корабля на своем штилево поблескивающем столе, и то и дело отдувался. Оборвав Мишку на полуслове, неожиданно спросил:
— Пивка хочешь? Тепленького?
— Так ведь вы ж торопитесь…
— Тороплюсь, конечно, — печально согласился директор и издал могучий вздох. — Не поторопишься сам — подгонят. И куда торопимся? На тот свет?
— Ну, Евген Макарович, вам туда еще нескоро, — позволил себе Мишка подобострастную шутку. — Вашего здоровья на четверых хватит!
— Было, сынок, здоровье. Что было, то было. Да сплыло. — Пивторак грустно качнул головой. Еле-еле качнул, поскольку голову его жестко фиксировали мощная шея и классический тройной подбородок. — Так что, милый, мне-то до той веселенькой станции пара перегонов осталась. А вот чего твой молодой друг-приятель торопливость проявляет? С какой такой причины ему неймется все эти распрекрасные вещички, — Евген Макарович ткнул указательным перстом в Мишкин «реестрик», — распродавать? Почему такой аллюр три креста? Не попадем ли мы с тобой в какую-нибудь некрасивую аморалку? А? Может, твоему сердечному приятелю интуиция, как сказать, подсказку дает — про недалекий визит милых юношей из замечательной конторы под названием о-бе-ха-эс? На каком, как сказать, поприще осуществляет твой дружок свое неукоснительное право на свободный труд? Не имеет ли он дело, сынок, с товаро-, как сказать, материальными ценностями?
— Не, что вы, Евген Макарыч! — твердо заверил Мишка-Титан. — Какие там ценности! Он же творческая интеллигенция. На скрипочке в ансамбле песни и пляски лабает. Играет то есть.
— Это ты мне, сынок, снисхождение оказываешь? Слова переводишь? Думаешь, старик Пивторак навовсе от нашей прекрасной стремительной жизни отстал, простых ярких выражений эпохи не понимает? Спасибо, сынок, спасибо. Значит, приятель твой духовными капиталами ворочает… Опять неясно, с чего это ему процесс купли-продажи погонять. Мы бы потихоньку-полегоньку пошукали, нашли бы заинтересованных лиц… А так… Это ж курим на смех цена будет…
— Ему на гастроли ехать. Прямо на той неделе.
— А зачем ему на гастролях монета? Небось командировочные худо-бедно платят. А там, смотришь, и налево… сыграет. А?
Мишка не сдержал снисходительной ухмылки:
— Так ведь он на какие гастроли — за границу! В Канаду и даже вроде в Южную Америку.
— Тогда обратно же непонятно. Чегой-то я, сынок, не разберу. Ну, так и не схочешь пивка? Твоя воля, — смиренно произнес Евген Макарович. — Заходи, сынок, заходи при случае. Когда будешь свободен от творческого свободного труда. Всегда тебе рад…
«Что это он сегодня, старый барбос? — запаниковал Мишка. — От выгодного дела увиливает. Из цены воздух выпускает?»
— Как вас понять, Евген Макарыч? Может, я у вас из доверия вышел? — Мишка вложил в свои слова побольше горечи. — Ну, скажите, положа руку на сердце, разве я когда вас подводил?
— Ну, Миша, сынок, зачем ты говоришь такие душераздирающие мне сердце слова?
— Отчего же вы не хотите это дело обделать? Не все ли вам равно, зачем Степану вещи загонять? Может, он какую-то акцию задумал — чего-нибудь здесь купить, там — толкнуть, на выручку там купить, здесь — толкнуть. Деньги — товар — деньги.
— Вот именно — «деньги — товар — деньги», — передразнил Пивторак. — А ежели он с этим товаром попадется и спросят его, раба божья, — откуда взял деньги? И начнет веревочка виться-расплетаться… А?
«Ишь, какой ты вдруг стал деликатный, — обозлился Титан. — Кто да что, да откуда, да как бы чего… Очень он боится, ну да, держи карман! Ясное дело: цену сбивает, хитрозадый пузан…»