– Скинь мне про лагерь. Я как раз хотела тебя спросить.
Они прошли рыбный рынок с пластмассовыми аквариумами с крабами. В витрине висели две утки, поджаренные до коричневой корочки и липкие от соуса. Питер достал фотоаппарат и повозился с настройками. Навел объектив, потом нахмурился на экранчик.
– Эй, как насчет семейного снимка? – спросил Джим, забирая фотоаппарат у Питера. Энджел побежала к витрине, выставила ногу в позе.
– Красотка моя, Энджел, красотка! – сказала Элейн. – Давайте, Уилкинсоны!
Они собрались на тротуаре под жареной уткой и вспотевшей витриной, за которой человек в белом фартуке рубил мясо, пока Элейн обнимала сзади Энджел, а Питер и Кэй – Деминя.
– Как пользоваться этой штуковиной? – крикнул Джим, и Питер оторвался от них, чтобы помочь. Они передавали фотоаппарат из рук в руки. – Ладно. Всем улыбочку. Раз, два, три…
Деминь стоял рядом с Питером. На них глазели. Джим нажал на очередную кнопку.
– Еще разок. Дэниэл, хоть на этой улыбнись. Давай-давай, ты же в отпуске. Отпуск – это хорошо.
– Улы-ыбочку, – сказала Элейн.
Деминь выдавил улыбку.
– Сы-ыр! – пропела Энджел.
Кэй притянула его поближе.
– Всё хорошо, – прошептала она. – Можешь не улыбаться.
Но он улыбнулся, радостный, что она на его стороне.
В ресторане на Мотт-стрит официант дал им меню на английском, бросая взгляды на Деминя и Энджел. Начал раскладывать палочки, потом помедлил и достал вместо них приборы. Положил на стол перед Деминем блестящую металлическую вилку с водяным знаком на рукоятке.
– Мне, пожалуйста, палочки, – сказала Элейн.
– Мне тоже, – сказала Кэй.
– Палочки на всех, – объявил Джим.
Официант разложил палочки и принял заказы, а когда уходил, Деминь услышал, как он говорит с другим официантом на фучжоуском насчет того, чтобы сдвинуть вместе столы для большой компании. Слова били разрядами по спящему уголку его мозга. Скоро он всё время будет говорить на фучжоуском.
Блюда принесли быстро, и они оказались вялыми, разогретыми. Турнепсовый пирог, брокколи, дамплинги с креветками. Энджел натыкала дырок в своем дамплинге, одинокий завиток дыма показался безжизненным.
– Вкуснятина, – промурлыкала Кэй, накладывая в тарелку Деминю. Мясо на вкус казалось старым. Его мать ни за что бы не стала есть там, где так плохо готовят.
– Это нетуристическое местечко, – сказала Элейн. – Мы сюда ходим много лет.
Джим повернулся к Деминю.
– Ты, Деминь, небось, скучаешь по этому – по национальной китайской еде.
– Мы однажды ездили на Великую стену, – сказал Питер.
Деминь вспоминал темпуру и пад-тай, которые ковырял во время визита в ресторан со шведским столом в торговом центре. Владельцы даже не были китайцами.
– Да ладно, Великая стена не считается, – сказала Кэй. – Дэниэл это знает.
– Ну ладно, ладно, Риджборо не то чтобы Манхэттен, если речь об этнической еде, – ответил Питер. – Скорее уж культурная пустыня.
– Посмотри с другой стороны, – сказала Элейн. – Считай это культурным ритритом.
– Культурной сиестой, – сказал Джим.
– Но мы пробовали великолепную китайскую еду в гастропутешествиях по Ванкуверу и Лондону, – сказала Кэй. – Избаловались на всю жизнь.
Питер пережевал турнепсовый пирог.
– Вот ради чего мы приехали в Нью-Йорк.
– И ради нас! – сказала Энджел.
– С языка сняла. Это самое главное. Почти как дамплинги.
– Почти? – спросила Энджел. Элейн всплеснула руками.
– Ребят, а десерт? Будем сладкий фасолевый суп?
У их столика остановился официант.
– Что бы вы хотели? – спросил он на английском.
Не успела Элейн ответить, как Деминь сбивчиво выпалил на фучжоуском:
– Она говорит, что хочет хундоутан, у вас есть? – Он уже забыл удовольствие от метания гласных, восторженные выплески. Он знал, что сейчас его тона – чистейшая 3-я улица.
– Да-да, конечно, – сказал официант.
– Отлично, несите. Эти американские коровы хотят пару мисок.
– Будет.
Элейн опустила палочки.
– Он знает мандаринский!
Деминь ненавидел расплывшиеся улыбки и преувеличенные восторги Джима и Элейн; как они разговаривают с ним и Энджел, будто они маленькие детишки, и как Питер и Кэй словно ничего не замечают. У него было ощущение, что над ним издеваются, что в нем и Энджел видят развлечение.
– Это не мандаринский, – ответил он. – Это фучжоуский.
– Ну знаете, местный сленг, – сказал Питер.
– Дэниэл, – сказала Кэй. – Пожалуйста, не говори в таком тоне с миссис Хеннингс.
– Но она говорит глупости, – сказал Деминь. – Она глупая.
– Дэниэл! – воскликнул Питер.
– Но это не местный сленг. Это язык, называется фучжоуский.
Джим рассмеялся.
– Для нас, дурачков, все одно – китайский.
– Вы не знаете, – сказал Деминь. – Вам даже всё равно!
– Мне та-ак жаль, Дэниэл, – сказала Элейн. – Это я виновата, вечно путаю. Приняла за мандаринский, потому что учила его в колледже.
– Дэниэл, извинись перед миссис Хеннингс, – попросила Кэй.
– Извините.
– Он та-акой чувствительный, – сказала Кэй Элейн.
– Это ничего. Очевидно, учила я в доисторические времена, когда была молодой студенткой, – сказала Элейн. – Но моя основная специальность – Восточная Азия, так что надо было знать.
– Ой, – сказала Кэй, – ты как раз напомнила, я хотела попросить тебя поднатаскать меня с моим ужасным мандаринским. Дэниэл только и делает, что смеется, когда я пытаюсь говорить с ним по-китайски.
– Не смеюсь!
– Ну конечно, – Элейн улыбнулась Кэй. – Потом обсудим.
– Я в колледже учился на международных финансах, – сказал Джим. – Мы оба всегда очень интересовались Азией, так что казалось логичным взять нашу девочку оттуда.
– Мы ее не взяли, – сказала Элейн. – Мы уже были связаны красной нитью, – это она произнесла чересчур театрально. – Ты наверняка знаешь историю о красной нити, Дэниэл. Это древнее китайское поверье.
– Никогда не слышал.
– Поверье о красной нити! В нем говорится, что люди, которым суждено жить вместе, связаны невидимой красной нитью. Вот так и мы с Джимом и Энджел связаны красной нитью, так и нашли друг друга в нашей семье навсегда.
– Ты не знаешь про красную нить? – спросила Энджел.
– Я же сказал: «Никогда не слышал». – Его поражало, что Питер и Кэй то и дело поддакивают Элейн и Джиму. – Можно отойти на минутку?
В туалете он вымыл руки грязным мылом и посмотрелся в затуманенное зеркало. Он видел кожу как у Энджел, глаза и нос как у Энджел, волосы как у Энджел.
Он мог бы улизнуть прямо сейчас. Недалеко отсюда метро, а в кармане у него лежала пятидолларовая банкнота – более чем достаточно для билета. Он мог пробежать от Фордем по Юниверсити, проскользнуть в вестибюль и взлететь по лестнице, стучать как бешеный, пока дверь не откроют. Кто бы ни открыл, он так и завизжит при виде Деминя, начнутся сплошные крики и слезы. Там всё еще могут быть Вивиан и Майкл. Уже могли вернуться домой Леон и его мать.
Он выскользнул с семьей, собиравшейся уходить, – три поколения: дети, родители и йи гонг, – подстроился под их шаг и вышел на тротуар.
Услышал, как Кэй говорит: «Он расстроился, чувствует себя забытым».
И неестественный шепот Питера, который Деминь узнал благодаря тому, что прислушивался к нему из-за стены спальни: «Он привык, что получает все наше внимание».
Должно быть, они вышли из ресторана, пока он был в туалете. Питер заметил его первым.
– Дэниэл, вот ты где. Нас ищешь?
Игра окончена – сломленный, он подошел к Уилкинсонам, позволил Кэй взять его за руку и оказался между ней и Питером.
– Элейн с Джимом еще внутри, ждут сдачу, – сказала она.
Вышла Энджел, показала на него.
– Ты исчез.
Не будет никакого Бронкса, никаких звонков с объяснениями.
– Я ходил в туалет.
Энджел и Деминь сидели в спальне Энджел, пока взрослые пили вино в гостиной.
– Что случилось с твоей биомамой? – спросила она.
– Она собиралась во Флориду, и я должен был поехать с ней. Наверно, она вернулась в Китай.
– Элейн и Джим сказали, что нашли меня в приюте в Китае. Заплатили и получили меня, а я получила Барби и свою семью навсегда.
Деминь уже заметил Барби из серии «Возвращение домой» – неулыбчивую бежевую куклу с длинными светлыми волосами и пустыми синими глазами в пластиковой упаковке на полке рядом с кроватью Энджел. Она держала куклу-младенца в вытянутых руках так, будто он чем-то болен. У младенца были черная челка и прямоугольные черные глаза – по задумке, видимо, китайские, – а на коробке были рисунок с белым домиком и заборчиком и надпись: «Добро пожаловать домой!»
– Она коллекционная. У моей подруги Лили такой нет, потому что ее родители жили в другом отеле, когда ездили в Китай. Ее мама так злилась.
Деминь толкнул ногой плюшевого тигра.
– Ты правда в это веришь? В красную нить и всё такое?
– Не знаю. Наверно.
– Это фигня.
– Да? – не торопилась с ответом Энджел.
– Фиг-ня, – он поерзал под мертвым взглядом Барби.
– Тебе жарко? Я попрошу Элейн сделать кондиционер посильнее.
– Может быть, моя настоящая мама живет в Бронксе.
– В смысле, прямо сейчас?
– И, может быть, мой йи ба тоже. Или тетя, или брат – двоюродный.
– Поехали.
– Как?
– Я знаю как.
Он залез в карман.
– У меня есть пять баксов.
– Погоди. – Энджел стала пробираться через комнату, и Деминь пристально за ней следил. Если она собиралась на него наябедничать, позвать Питера и Кэй, он на нее набросится. Это несложно – он крупнее ее. Он пружинил на ногах, наготове, пока она копалась в шкафу и наконец достала розовые чулки.
– Дэниэл, – сказала она. – Смотри. – Внутри чулок оказалась пачка двадцатидолларовых банкнот. Деминь со смехом опустился на пятки. – Я их сперла у Джима, – сказала Энджел. – Ему всё равно.
В квартире Хеннингсов не было ни комнаты для гостей, ни кабинета, так что Кэй и Питеру пришлось умещаться на надувном матрасе в комнате Энджел, а Энджел и Деминь переехали на пол большой комнаты, поджидая, пока Элейн и Джима одолеет похмелье после Дня попадания, а Питера и Кэй – ранний подъем. Когда из обеих спален послышался храп, они напихали под одеяла полотенца и отправились на выход. Энджел – со своими ключами в розовой пластиковой сумочке – ввела код, чтобы отключить сигнализацию, а Деминь с рюкзаком в руке закрыл за ней. Он подавил желание шепотом попрощаться с Питером и Кэй. Они спустились не на лифте, а по лестнице, все двадцать этажей, и выскочили в служебный выход. На углу Энджел поймала такси. Деминь предполагал, что они поедут на метро, но Энджел сказала, что у нее всё схвачено.