щик, еще один гитарист.
– Отличная тема, – сказал Тэд. – Чтобы потяжелее, больше гитарной гармонии.
Роланд повернулся к Дэниэлу.
– А ты как думаешь?
Дэниэл ковырял мозоль на указательном пальце. Уставился на афиши и представил, как его мать с выражением на лице «это что за хрень» смотрит на исполнителя экспериментального нойза, манипулирующего звуками на ноутбуке. С чего он вообще ее вспомнил?
– Круто, – ему было трудно выдавить из себя энтузиазм под стать Роланду и Тэду. Их друзья читали книжки о джентрификации и продовольственной независимости и рассуждали о важности «работы с общественностью» и «безопасных пространствах», но все они были студентами или стажерами без зарплаты и жили на кредитки от родителей, и никто не вырос в городе. Соседка Тэда, Софи, которая ходила с бирюзовыми дредами и готовила еду из ингредиентов, собранных по помойкам, спросила Дэниэла, знаком ли он с социалистическими продовольственными моделями, раз он родом из Китая, и он ответил, что родился на Манхэттене. Тэд говорил: «Круто, что ты бросил учебу и забил на родительские нотации про науку. Это просто развод – в смысле, вузы, профессорство и всё такое». Чувствуя себя неуютно из-за того, что кто-то ругает его родителей, Дэниэл спросил: «Как ты понял, что они профессора?» «Мне Роланд сказал», – ответил Тэд. Роланд говорил Дэниэлу, что Тэд финансировал «МелОнхолию» на деньги, которые каждый месяц присылали родители. «Я слышал, твой отец – управляющий хедж-фонда[7]», – сказал Дэниэл. «Ага, – ответил Тэд, – он вообще мудак». Дэниэл завидовал людям, которые могли принимать свое происхождение за должное, которые могли сознательно решить, что они ненавидят своих родителей.
Постучался другой сосед, кричал, что на кухне взорвался кухонный комбайн. Они готовили песто для кулинарного подкаста Софи, и у какого-то парня там теперь вся рука в кровище. Тэд знает, где аптечка?
Тед встал, отряхивая джинсы.
– Сейчас вернусь.
– Что думаешь про треки? – спросил Роланд у Дэниэла.
Дэниэл укусил мозоль и оторвал кусочек отмершей кожи.
– Вроде ничего. – Он снова посмотрел на афиши. В старшей школе он накурился в амбаре Коди Кэмпбелла и ему показалось, что он увидел летучих мышей, и психовал, пока Коди не сказал, что под потолком не мыши, а тени от садовых инструментов. «Споку-уха», – говорил Коди. Смешно, нелепо – то, что он внезапно вспомнил про амбары, мышей и Коди Кэмпбелла в этом подвале в Квинсе.
– Эй, а помнишь Коди Кэмпбелла?
– Что, того жирного урода?
Дэниэл пожевал кожу.
– Не знаю, потяну ли я.
– Конечно потянешь. Прошлые концерты прошли идеально. Первый – это просто сбой.
– Я не про концерты.
Но разве Роланд поймет? В Риджборо из-за фамилии и светло-коричневой кожи Роланд вызывал подозрения, но все-таки он явно был Лизио; у них с матерью одинаковые острые лица и редкие темные волосы. Когда они вдвоем выступали в городках, где их не знали, некоторые по приколу дразнили Роланда, пели на испанском – те же люди, что кричали Дэниэлу «Коничива-а!». И был один раз, когда на шоссе за Риджборо их остановил коп – под ложным предлогом, ведь старый почтовый фургон Роланда едва разгонялся до скоростного лимита. Коп устроил Роланду проверку на трезвость, хотя они с Дэниэлом очевидно были трезвыми; Дэниэл сидел в ужасе на пассажирском месте, заметив страх в осанке Роланда, когда тот стоял на шоссе с руками за головой, а коп разглагольствовал про пьяных мексиканцев. Когда их отпустили, Роланд поехал прямиком в Риджборо, и это был тот редкий случай, когда он лишился дара речи. Когда Роланд наконец заговорил, он сказал: «Надо выбираться отсюда ко всем херам». И Роланд выбрался, как и Дэниэл. И всё же Роланд говорил только на английском, не носил несколько фамилий, всю жизнь знал, кто его мать и где ее найти. То, что выделяло его в Риджборо, – покойный отец-латиноамериканец, овдовевшая белая мама – Роланд использовал с выгодой для себя. Выглядел как можно более не так. Одевался как фрик, провоцировал косые взгляды, упивался ими.
– Ты что, думаешь, мы с Тэдом всерьез? Я же просто фигней страдаю. Тэд вообще только и делает, что фигней страдает. Не нужен нам новый вокал, если тебе не нравится.
– Не уверен, что хочу, чтобы наша музыка двигалась в этом направлении. Не хочу больше слоев.
– А чего ты хочешь? – в голосе Роланда прозвучала резкая нотка. – У нас же тут коллаборация.
– Что-то непохоже. Это звук, который хочешь делать ты, чтобы ублажить Хатча. Это ты пишешь все песни.
– Кто мешает писать тебе?
Дэниэл так разозлился, что начал дрыгать ногой.
– Тебя волнует только твоя крутизна, чтобы ты всем нравился.
Роланд оторопел – как в тот раз, когда они шли через Вашингтон-Сквейр-парк и ему на плечо насрал голубь.
– А тебя нет, что ли? Брось ты. Я же помочь тебе хочу.
– Помочь?
– Я мог бы взять в группу любого. Будто в городе нет нормальных гитаристов. Но тебе же нужен был повод убраться с севера.
Дэниэл толкнул ногой пустую чашку кофе.
– Это что еще за благотворительность?
– Ты нравишься всем, кроме себя самого, – сказал Роланд. – Ты знаешь, сколько раз я пел на сцене? И каждый раз я на нервах. Один раз меня стошнило в туалете перед саундчеком.
Подбородок Роланда скакал, когда он говорил, – рудиментарная черточка из детства, – и в Дэниэле промелькнула утраченная симпатия к молодому Роланду из школьных времен. Он не мог подвести лучшего друга.
– Короче, играем с Ясмин 1 мая – считай, на разогреве, – а потом наш большой концерт 15 мая, где будет Хатч. Две недели на всё про всё.
– Стой, – сказал Дэниэл, – это какой день?
– Понедельник.
– Нет, я про сегодня. – Он посмотрел на телефоне. Двадцать седьмое апреля. Час назад был пропущенный звонок от человека, о котором он думал. – Погоди, я сейчас вернусь.
Он пробрался через лабиринт коридоров, мимо кухни, где краем глаза заметил залитую песто и кровью стойку, Софи и Тэда, забинтовывавшего руку парню, и нашел дверь, которая выходила на гравийную стоянку. Ночь была прохладной, над пластиковым сайдингом дома светила долька луны. Он разблокировал телефон и набрал номер «Мама и папа».
Он был рад, что ответила Кэй, а не Питер.
– Мам, – сказал он. – С днем рождения.
– Я тебе звонила, но не оставила сообщения.
– Знаю, видел.
– Твой отец об этом ничего не знает – и я ему не скажу, – но я разговаривала с деканом в Карлоу, и она готова с тобой встретиться. Ты всё еще можешь поступить до осени.
– Подожди…
– Она сказала встретиться с ней через две недели, в пятницу 15 мая. Тебе надо быть здесь с утра.
– Я не знаю… А как папа? Что делаете на твой день рождения? Он устроил поиск сокровищ?
– У нас всё хорошо. Искали этим утром. Первая подсказка пришла по почте – он положил ее в конверт от счета! Потом мне пришлось пройти всю улицу и искать подсказку в тюльпанах Лоутонов. Теперь он готовит мне ужин.
– Скажи ему, что я это несерьезно, с тем сочинением.
Он услышал, как кричит Питер: «Милая?» – и Кэй сказала, что ей пора.
Первого мая, за две недели до большого концерта, Psychic Hearts отыграли несколько песен на уличной площадке под скоростной магистралью Бруклин-Квинс, на разогреве для Ясмин. Дэниэл пригласил Майкла, и тот потом подошел и прокричал: «Это было офигительно!» Роланд, Нейт и Хавьер оглянулись – к Дэниэлу на концерты никогда не приходили друзья.
Он представил Майкла как двоюродного брата, и Майкл протянул руку. Роланд пожал, а Нейт и Хавьер просто кивнули и продолжили свой разговор.
– Вы отожгли, – сказал Майкл.
– Спасибо, что пришел, – сказал Дэниэл.
Майкл взглянул на Роланда:
– Как вы познакомились?
Роланд поднял брови.
– Да мы как бы росли вместе? Дэниэл – мой лучший друг.
– Мы тоже росли вместе, – сказал Майкл. – Когда жили в Бронксе.
– Ты жил в Бронксе?
– Несколько лет, – ответил Дэниэл.
– И ваши мамы – твоя родная мама – они были сестры?
– Что-то в этом роде. Очень близки.
– Ты с ней уже разговаривал? – спросил Майкл.
– Оставил сообщение, но она еще не перезванивала.
– Погоди, – сказал Роланд, – ты звонил маме?
– Я узнал ее телефон от Леона. Дяди Майкла.
– Может, номер не тот, – сказал Майкл. – Он ведь уже давний.
– Автоответчик был ее. Я узнал голос.
– Ну и пошла она, – сказал Роланд.
У Майкла отпала челюсть.
– Прошу прощения?
– Прости, я знаю, это твоя родная мама и всё такое, но если она не хочет с тобой разговаривать – ей же хуже. Я говорил: если позвонишь – пожалеешь.
– Ты говорил ему не звонить собственной матери?
Роланд пригладил волосы.
– Она не его мать.
– Она моя мать, – сказал Дэниэл.
– Она же тебя не растила. В смысле, я никогда не знал папу – ну и хрен бы с ним, понимаешь?
– Я тоже не знал папу, – сказал Майкл. – Но Деминь – в смысле, Дэниэл, – он же маму знал очень хорошо.
– Ладно, делай что хочешь, – ответил Роланд.
Майкл раскраснелся.
– Он и так делает что хочет.
– Ну, Кэй тоже моя мама, – сказал Дэниэл. Ему бы хотелось быть круче; ему бы хотелось наплевать и забыть. Но он был как Майкл – очевидный, прозрачный. Он спросил Майкла, не хочет ли тот присоединиться к ним в баре поблизости, а когда тот отказался, потому что завтра рано утром у него пары, Дэниэл почувствовал облегчение.
– Здорово было наконец увидеть тебя в деле, – сказал Майкл. – Серьезно, вы зажгли. Круче Maroon 5. – Уходя, он добавил: – Приятно познакомиться, Роланд.
– И мне, – ответил тот.
Когда Майкл скрылся за углом, Нейт и Хавьер расхохотались.
– Он сказал Maroon 5? – фыркнул Нейт. – Эй, Роланд, а ты у нас, значит, Адам Левин?
– Заткнись, Нейт, – сказал Дэниэл.
В Потсдаме ему никогда не нравились вечеринки – он всегда думал, что должен быть в месте покруче, поинтереснее, с друзьями покруче и поинтереснее. Теперь его вроде бы окружали крутые люди, и все-таки неуловимое ощущение удовлетворения –