Центральный парк накрыло толстым слоем листьев, и дымный запах октября напомнил мне, как я бегала по двору храма с Фан и Лилин. Ты теперь бегал по деревне точно так же. Я листала англоязычную газету, которую мне дала в метро женщина в оранжевом фартуке. Статей я читать не могла, зато могла сама придумывать истории. Обычно мне нравилось ездить одной, но сегодня хотелось, чтобы со мной был ты, чтобы кто-то стал свидетелем моей жизни.
Прошло пять лет с тех пор, как я отослала тебя к йи ба, и боль от утраты угасла, стала аморфной; я как будто скучала по человеку, которого не знала. После твоего отъезда Диди вернулась на свою кровать, а когда съехала одна из соседок, меня повысили в статусе, и спальник достался следующей женщине. Теперь у меня была верхняя кровать. Большинство из тех, с кем я жила, когда только приехала, уже перебрались в другие квартиры, даже другие города. Диди пару ночей в неделю проводила в квартире своего парня Квана, но мы с ней еще оставались на Рутгерс-стрит, учили новоприбывших, как покупать карточки для метро, где найти хорошие продукты, в каких магазинах задирают цены. Я узнавала страх в лицах этих новичков, смотрела, как они усваивают мои советы с мрачной решимостью. Они говорили, что я смелая; их поражало, сколько времени я провела в городе. «Вы привыкнете, – говорила я. – Станет проще».
Несколько соседок скопили достаточно, чтобы выйти замуж по расчету. Мы с Диди ходили в ратушу на свадьбу нашей подруги Синди с седым белым мужчиной.
– Могу познакомить вас с женщиной, с которой я работала, – сказала Синди. – Она китаянка и настоящий профессионал.
– Я не хочу спать с каким-то волосатым американцем, – сказала я и тут же пожалела об этих словах, потому что именно этим и приходилось заниматься Синди.
– Можешь найти себе китайца с гражданством. И не обязательно оставаться в браке, – ответила Синди, – главное, чтобы он сделал свое дело. Даже не обязательно с ним спать, если не хочешь. Глупо выходить за мужика без документов. Упущенная возможность. Такими темпами ты еще очень, очень долго будешь ждать грин-карту.
– Если вообще дождешься, – добавила Диди.
С тех пор как ты уехал, я работала в двенадцатичасовых сменах. Подшивала больше подолов, чем все остальные. На стене рядом с кроватью я приклеила бумажку с двумя столбцами: в одном – сумма, которую я должна, в другом – сколько заплатила; такие мелкие цифры, что видела я их только лежа, и мало-помалу число в первом столбце уменьшалось, а во втором – увеличивалось. Но из-за месяцев, когда я не работала из-за твоего рождения, и из-за денег, которые я слала йи ба, процесс занимал больше времени, чем я ожидала. Когда тебе исполнилось пять, я вернула чуть больше половины долга. Оставалось еще двадцать тысяч долларов.
Раз в неделю я тебе звонила. Сперва йи ба держал для тебя трубку и просил поздороваться, и я разговаривала, пока ты что-то тараторил. Потом ты мог мне отвечать, и с каждым моим звонком твой голос становился полноценнее, ты произносил новые слова.
– Слушаешься своего йи гонга? – спрашивала я.
– Да.
– Чем сегодня занимался?
– Кормил кур.
– А помнишь Нью-Йорк?
– Нет.
Тебе исполнилось четыре, потом пять – достаточно, чтобы поступить в школу в Нью-Йорке, но йи ба придумывал отговорки. «Может, подождешь, пока заплатишь по долгам, чтобы было больше времени на него, – сказал он. – Подожди, пока не скопишь на собственное жилье. Не надо ему жить с чужими женщинами. Да и тебе нужна другая работа, где и зарплата, и часы получше. Кто будет за ним приглядывать, пока ты работаешь?» Но жизнь с внуком смягчила йи ба. Я сказала ему, что познакомилась с твоим отцом в Нью-Йорке, хотя в твоем паспорте была указана дата рождения и любой мог отсчитать девять месяцев. Йи ба не требовал подробностей, только брал деньги, которые я пересылала. Для Деминя, говорил он. Он рассказывал, что ты растешь на три сантиметра в месяц, что ты любишь подпевать песням по радио, что ты прозвал новую курицу Быстроножкой. Мне было приятно, что он хорошо с тобой обращается; так мне легче жилось с тем, что я тебя отослала.
Он держал меня в курсе деревенских новостей – мы оба говорили, что нам на них плевать, но я всегда ждала их с интересом. Хайфэн обручился с женщиной из Сямыня – из хорошей семьи, по словам его матери. Я была рада за него, за то, что он нашел себе городскую, – и была рада за себя. Все-таки я спаслась.
Когда Хайфэн приезжал на Новый год в гости к родителям, он тебя видел – ты был слишком маленький, не помнишь, – и спросил у йи ба мой номер. Он звонил мне несколько раз, но я никогда не перезванивала. Впрочем, может, стоило разрешить ему встретиться с тобой; может, так было бы проще.
Еще даже не было полудня – впереди ждал весь день, – но я уже чувствовала себя хуже, чем когда выходила этим утром с Рутгерс-стрит в Центральный парк, закутавшись в длиннополое серое пальто, которое мне отдала Синди. В пальто поверх джинсов и свитера я казалась выше, смешивалась с толпой на Канал-стрит.
Я достала мобильник и позвонила йи ба. У вас было полдвенадцатого, поздно для звонка, но мне хотелось услышать твой голос. Гудки шли так долго, что я уже подумала, что ошиблась номером. Ответили не ты и не йи ба, а женщина со знакомым голосом.
– Это Пейлан, – сказала я. – Кто это?
– Пейлан, – ответил голос. – Это госпожа Ли, мать Хайфэна.
– Что вы там делаете?
– Я должна тебе кое-что сказать. Твой отец умер. Вчера ночью у него случился сердечный приступ. Я не знала, как с тобой связаться, и надеялась, что ты позвонишь.
В ушах истошно звенело, будто резко останавливался поезд.
– Нет. – Мой голос звучал странно, но я отказывалась впускать в него дрожь во время разговора с госпожой Ли. – Я же разговаривала с ним в воскресенье.
– Мне жаль. Всё случилось быстро. Вряд ли ему было больно. – Звон усилился. – Деминь живет с нами. Я побежала к вам домой, как только услышала звонок. Ты скоро сможешь забрать его в Америку?
Каким-то образом я смогла расспросить о похоронах, которые устраивали мои родственники и которые я посетить не могла, потом спустилась в метро и вернулась в квартиру, где меня потом нашла Диди, на кровати с газетой на лице. Мы с отцом так долго жили порознь, что он уже был только голосом в трубке, но я всегда надеялась, что мы еще увидимся.
Я плакала в рукава, пока шла по улице, шмыгала на работе, а когда не могла сдержать слезы, позволяла им капать, не вытирала нос, когда текло на швейную машинку. Я вспоминала, как после возвращения в деревню из Фучжоу одна из соседок отвела меня в сторону и сказала: «Твой отец гордится тобой».
Я звонила госпоже Ли каждый вечер, чтобы поговорить с тобой, убедиться, что ты еще там. Плакала целыми неделями, лежа в кровати в свои выходные. Позвонила госпожа Ли и сказала, что один из двоюродных братьев йи ба смог получить залог благодаря тому, что у него есть родственница в Америке – этой родственницей была я, – и подать заявление на туристическую визу. Он согласился взять тебя с собой на рейс в Нью-Йорк, если я оплачу билеты.
За три недели до твоего возвращения, через шесть недель после смерти йи ба, я ходила на вечеринку в квартиру Квана. Мужчины играли в карты, женщины разговаривали и смотрели телевизор.
Я увидела в углу мужчину крепкого телосложения, который попивал пиво из бутылки. Он привалился к стене, а его уголки губ загибались вверх, будто он брал меня на слабо. Он заметил мой взгляд и одарил большой открытой улыбкой. Между его передних зубов виднелась щербинка – такая широкая, что можно было просунуть арбузное семечко.
– Не играешь в карты? – Он тасовал в широких руках колоду. В его фучжоуской речи остался деревенский говорок, который я так пыталась соскоблить у себя.
– Нет денег на игру, – сказала я.
По телевизору орала реклама – спортивная машина петляла по резкому серпантину горы под глубокий закадровый голос.
– Необязательно играть на деньги – Он расколол в зубах арахисовую скорлупу. – Можем играть на орешки.
– Я не люблю проигрывать.
– Тогда не проигрывай, – сказал он. – Тогда всегда побеждай.
Я взяла орешек и разломила пополам.
– Когда ты приехал?
– Уже девять лет назад – Он снял колоду. – А ты?
– Шесть.
Он назвал свою деревню, которая была недалеко от Минцзяня.
– Лучше быть тем, кто уезжает, чем тем, кто остается.
– Думаешь? – Я видела его загадочную улыбку, его тяжелый лоб, глаза с опущенными уголками, и мне хотелось его отпереть. Он казался знакомым, но совсем не похожим на Хайфэна; он выглядел так, будто если узнать его получше, то тебя ждет что-то еще. – Горбатиться в Америке? Может, лучше сидеть дома, толстым и счастливым в новеньком доме.
– И мечтать о том, как бы съездить сюда? Ты бы ни за что не осталась, – сказал он.
Я улыбнулась. Он был прав.
Его звали Леон, и он работал по ночам на бойне в Бронксе. Работа была трудная – резать и кромсать коров и свиней, – и это отразилось на его плотных руках и плечах, которые я украдкой пощупала, когда мы целовались на углу после того, как ушли от Квана. Когда я раскрывала губы, меня как будто раскрывали целиком.
Иногда, когда я видела на улице красивых мужчин, мне хотелось попросить их взять меня к себе. Однажды я шла пять кварталов за мужчиной, восхищаясь тем, как он шел, выставив пах, словно бросая вызов, как целеустремленно и расслабленно двигался. Останавливалась, когда останавливался он, держалась в нескольких шагах позади, разглядывала его задницу, пока он ждал на светофоре. А что, если он говорит не на фучжоуском, а только на кантонском или любом другом диалекте, который я не знаю? Он мог оказаться китайцем американского происхождения или того хуже – он мог рассмеяться мне в лицо, крикнуть, что к нему на улице пристает сумасшедшая. Я смотрела ему вслед и чувствовала себя так, будто из меня выпустили воздух.
На третий год в Америке я несколько раз спала с парнем из провинции Аньхой. Он водил продуктовый грузовик, и у него осталась жена в деревне, и я почувствовала облегчение, когда он сказала, что она приедет в Нью-Йорк. До Леона воздержание было еще одной жертвой, которой я гордилась: смотрите, на что я готова. Смотрите, от чего отказалась. Но когда Леон обвел пальцем родимое пятно в форме звездочки у меня на шее, пока мы стояли на морозной улочке перед квартирой Квана, под пожарными лестницами и опасными сосульками, когда он назвал меня Звездочкой, внутри вздрогнуло то, на что я давно не обращала внимания, – словно вернулось забытое воспоминание. Ах, это. Как я могла забыть? Губы Леона на вкус были как пиво и арахис. Язык Леона толкался с моим. Внутри меня что-то жестко раскрутилось – ослабился многолетний узел. Это уже не деревня. Здесь женщина может целоваться с мужчиной, с которым только что познакомилась, целоваться на улице, на глазах у незнакомцев, и никого это не заботит.