– От нас пахнет Колорадо, – сказал Дэниэл.
– Готовишься к завтрашнему тесту, Уилкинсон?
– Какому тесту? – Дэниэл налил себе кружку пива из графина на столе. Группа перешла к гитарному соло, и вокалист – лысый и коренастый – стал трясти головой. Дэниэл рассмеялся. – Ну и отстой.
– Не так уж плохо, – сказала Келси.
– В городе их бы прогнали помидорами на половине песни.
– Guns N’ Roses – нормал. – Коди перекосил лицо и сыграл на воздушной гитаре. Его пальцы даже не были в нужных местах для воображаемых струн. – You’re in the jungle now! Пофиг, если отстой. Пофиг.
Келси вдруг взвизгнула:
– Боже мой, вы же близнецы!
Дэниэл опустил на себя взгляд. На нем были походные ботинки – даже посреди лета, потому что других у него не было. Такие же носил Коди. Оба стояли в синих джинсах и черных футболках.
– Ты, типа, азиатская версия Коди, – сказала Эмбер, и все рассмеялись.
Келси сфоткала на телефон. Коди сказал с фальшивой шепелявостью:
– Мы планировали наши костюмы вместе.
Вокалист завизжал. Хотя бы группе было весело.
Домой он вернулся за полночь, давно протрезвев, и лег на то же одеяло, которое здесь было, когда он впервые стал Дэниэлом. Те ранние месяцы в Риджборо были подозрительными, ворчливыми. Но в какой-то момент подыгрывать стало проще; это стало его второй натурой. Сомнения зарывались всё глубже, пока он их уже почти не чувствовал. К последнему году в старшей школе думать о Демине и маме было как думать об ужасной группе, которую он когда-то обожал, а теперь стыдно вспомнить. В старшей школе он потерял контроль только раз – после того, как увидел в торговом центре китаянку. Когда Кэй и Питер сказали, что он должен сидеть дома и готовиться к выпускным экзаменам, а не идти на концерт с Роландом, Деминь ответил, что настоящая мать его бы отпустила. Это выскочило само по себе, и «настоящая мать» была абстракцией: она бы тоже наверняка заставила его сидеть дома. Он не хотел обидеть Кэй и Питера, но разозлился из-за несправедливости – если он пропустит концерт, то, может, уже никогда не увидит эту группу! – и Кэй поморщилась и сказала, что это не конец света. «Это мы твоя настоящая семья», – сказал Питер.
Тогда тайна того, что случилось с его настоящей семьей, была слишком неподъемной. Но теперь он всех нашел – и ничего не изменилось.
Придется сидеть всю ночь, чтобы дописать сочинения. Последнюю его работу Шенкман вернула исчерканной красной ручкой. Он ввел в пустом вордовском доке свое имя, дату. Курсор мигал, глядя на него, пока он перечитывал первый вопрос:
Приведите две основные теории, характеризующие роль групп интересов в политике США. Опишите выводы этих теорий применительно к механике законодательного процесса.
Он вздохнул. Он больше ни разу не видел парня, который играл в покер на экономике; Эмбер сказала, что его могли отчислить. Дэниэл закрыл ноутбук и решил взяться за гитару. Назревало что-то новое – и не сочинение, которое он должен был писать, а песня, над которой он работал перед тем, как уехал из города.
Два часа спустя, вернувшись к сочинению, он увидел имейл от Энджел. Он время от времени слал ей сообщения, но ответила она впервые:
Дэниэл, ПОЖАЛУЙСТА, не пиши мне больше. Желаю тебе всего лучшего.
Он перечитал. Она желала всего лучшего. Это доказывает, что он ей еще не безразличен, иначе бы она вообще не потрудилась написать. Он вспоминал ее чистый низкий голос, без пронзительности или напускных эмоций, и изнывал по ее решительности, ее практичности; он будет писать, пока она не поймет. Потому что вот в чем он изменился: он потерял мать и Роланда – то, из-за чего чувствовал себя никчемным и ненужным. Но это его не уничтожило.
Значит, он будет стараться для Энджел. Учеба, оценки, карьера покажут ей, что он может взять себя в руки. Ей просто придется его простить. Он нажал «ответить» с проблеском надежды: «Для тебя я стану лучше».
Открытка была пастельно-голубого цвета, в клеточку. «Дорогой папа, – написал он. – Поздравляю с Днем отца. С любовью, Дэниэл».
– Я тут думала, – сказала Кэй, сидя рядом с Дэниэлом за кухонным столом. – Раз у нас День отца и всё прочее.
Он убрал открытку в конверт, облизал и запечатал, надписал «Папе».
– Просто День матери для меня всегда был немного некомфортным. Я ценю, что ты всегда даришь нам открытки. Но могу предположить, что для тебя это тоже не самые приятные праздники?
– Я не против.
– То есть когда ты был моложе, я думала, что просто не заслуживаю поздравления, что для меня как для приемной матери это, не знаю, неправильно. Элейн тогда мне сказала – просто смирись. Дэниэлу не будет пользы от родителя, который сомневается в себе. Тебе нужна была мать, и если не я, тогда кто? – Кэй провела пальцами по краю стола. – Когда ты только к нам приехал, я всё время сомневалась.
Дэниэл сдвинул пустую тарелку от бутерброда. Питер был наверху, в кабинете; нужно проводить больше времени с ним. Сегодня же День отца.
Глаза Кэй переместились с лица Дэниэла на стену, на кухонное окно.
– Мы так боялись, что что-нибудь делаем не так. Мы думали, будет лучше, если ты сменишь имя, чтобы ты почувствовал, что твое место здесь, в нашей семье. Что у тебя есть семья.
Дэниэл никогда не понимал, чего хочет Кэй – чтобы он извинился или успокоил ее. Так или иначе, он всегда чувствовал вину, будто не оправдал каких-то ожиданий.
– Мам. – Ему не хотелось видеть, как она плачет, особенно из-за него. – Всё хорошо.
Кэй встала, и он услышал, как она открывает ящик шкафчика в столовой. Она вернулась, положила на стол толстый манильский конверт.
– Что это?
– Это все документы о твоем усыновлении. Корреспонденция с агентством, наши анкеты. Я давно хотела их тебе отдать.
Дэниэл открыл конверт и пролистал стопку бумаг, увидел бланки и имейлы, которые читал десять лет назад.
– Спасибо.
Там не было ничего, чего он еще не видел.
– Твой отец был против того, чтобы я их отдала. Он сказал, это только разворошит дурные воспоминания, но я настояла.
Дэниэл посгибал металлическую защелку конверта.
– Вообще-то я кое-что знаю. Я должен тебе рассказать. Недавно я нашел свою мать – в смысле, родную мать. Она в Китае.
Он рассказал Кэй о том, как его мать ушла на работу и больше не возвращалась, как полгода спустя Леон уехал в Китай. Как Вивиан отдала его под чужую опеку. Что его мать, возможно, депортировали.
У Кэй был вид, будто ее ударили.
– Я с ней разговаривал, – сказал он наконец. – Два раза.
– Что она сказала? Как это было? – Улыбка Кэй дрожала по краям – такая натянутая, словно от нее было больно.
– Хорошо, хотя и немного странно, и мой китайский заржавел, но мы смогли понять друг друга. Она живет в Фучжоу, замужем, работает учительницей английского.
– Ты будешь звонить ей еще?
– Может быть.
Кэй взяла конверт и постучала по столу, разравнивая бумаги внутри.
– Кстати, – сказала она. – Недавно у меня состоялся любопытный телефонный разговор. С Чарльзом, парнем Энджел.
– Да?
– Он сказал, что ты занял у Энджел деньги и не вернул. Я спросила, почему он мне об этом говорит, и он ответил, что мне стоит спросить тебя. И вот я спрашиваю.
Дэниэл попытался распознать в заявлении Кэй обвинение, ожидает ли она от него худшего, что он за Дэниэл в ее глазах – тот, который облажался, или тот, о котором надо заботиться.
– Наверно, она рассказала ему об одном случае, когда мы встречались в городе. Я был без налички, и пришлось занять, чтобы расплатиться за ужин.
– Непохоже. Чарльз говорил так, будто это что-то серьезное. И что она рассказывала на дне рождении Джима про вора?
– Ничего серьезного. Он выдумывает.
– Но зачем ее парню звонить мне и выдумывать такие вещи? Объясни, будь добр.
– Тут нечего объяснять. Кто знает, может, он вообще ревнует. Что мы с Энджел такие хорошие друзья. Бывают такие парни.
Дэниэл видел в выражении Кэй ту же смесь боли и подозрения, как когда она узнала о его отчислении из Потсдама. Он поднялся, взял конверт.
– Но ты мне напомнила, что я не отдал деньги Энджел. Сделаю это прямо сейчас, с компьютера.
На экзаменах первой половины летних курсов он сдал оба предмета – три с плюсом по сравнительной политологии и четыре по микроэкономике. Вторая половина продолжалась в том же безрадостном духе: макроэкономика по утрам, американская история – днем. В конце июля пришло одинокое сообщение от Роланда – спрашивал, как он поживает. Дэниэл ответил, поздравил Роланда с концертом в «Юпитере» и пожелал ему всего лучшего, повторяя пожелания Энджел из ее имейла – как оказалось, неискренние, раз потом она натравила на него Чарльза.
Тем вечером он попросил у Питера его «вольво» и катался по округе в одиночестве. В городе он скучал по вождению – под одной рукой твердый руль, вторая болтается из открытого окна с густым воздухом между пальцев, машина легко скользит по изгибающимся двухрядным дорогам. Он вспомнил ночную поездку с Роландом в выпускном классе – до самого Бостона, когда они попивали кофе с заправки и подпевали сборникам на дисках. Они собирались в гости к другу, но решили выехать на шоссе и просто продолжать ехать на восток – не вынесли очередной вечер субботы в Риджборо, – а когда добрались до Бостона, позавтракали в закусочной – вафли, блинчики и западный омлет, яркое зимнее утро со снежными порывами. Дэниэл наблюдал за бегунами в теплых спортивных костюмах на мосту над рекой Чарльз, за студентами в свитерах и шарфах, с большими чашками кофе. Он мечтал о том, чтобы выбраться из дома и жить самому по себе, о жизни, которая ожидала, стоит уехать из Риджборо. Чтобы быть свободным – так, как он уже был свободен, если послушать Майкла.
Теперь он петлял по городу без цели, с подключенным к динамикам телефоном, перескакивал с песни на песню и с альбома на альбом, сменял треки