Всего пять дней, лихорадочный сон, и в конце мы были без сил, но всё еще тянулись друг к другу, как два уставших магнита, сближавшихся по привычке, из-за отсутствия выбора. Пока мы оставались в этой комнате, время не двигалось. Мы могли притвориться, что не прошли два года с тех пор, как мы видели друг друга в последний раз, что мы не избегаем вопросов. Что ты не пропал.
То, что тебя так просто не стало, так просто отдали другой семье, словно бездомную собаку, было слишком неохватно; зависло, как и весь мир, вне моей досягаемости. Я слышала об одной деревенской паре, которая пыталась вернуть свою дочь у приемной семьи, но попала в тюрьму. Я думала о том, чтобы принять все таблетки сразу, вытряхнула из пузырька и пересчитала (их было тридцать пять) и сложила назад. Может, ты еще сможешь меня найти.
Пока мы оставались в той комнате, твое усыновление было ненастоящим. Но на следующий день домой возвращался друг Леона, и нам пришлось оставить квартиру.
– Я могу пойти с тобой, – сказал Леон. Мы завтракали в пекарне, когда вышли, чтобы постирать простыни и полотенца. – Мы снова можем быть вместе. – Он протянул руки через стол, сплел пальцы с моими.
Мимо проехала скорая помощь, и я подскочила от звука сирен. Последние пять дней были миражом. Он просил меня остаться с ним потому, что думал, будто это я хочу слышать, но у него уже была своя семья. Я видела облегчение на его лице, когда отказалась.
Потому что из-за жизни с Леоном твоя утрата делалась реальной.
– Отправляйся домой, к жене, – сказала я ему. В первый наш день вместе я еще думала, что смогу поставить его перед выбором, но на пятый уже не хотела этого сама. – Отправляйся домой, к своей девочке.
Ты соскользнул по стене, пока не закопался в отельное одеяло.
– И на этом всё? – спросил ты. – Ты меня забыла?
– Я не забыла. Я просто выживала.
Я пошла на курсы мандаринского для бизнеса, чтобы спрятать деревенский акцент и найти работу получше. Когда учитель услышал, что я жила в Америке, он сказал, что открывает еще и школу английского. Я рассказала, будто бы в Нью-Йорке училась и ездила в Америку по студенческой визе. Даже если мой английский был не очень, он всё равно оказался лучше, чем у некоторых учителей.
– Прямо сейчас работа в «Ворлд Топ» не обеспечит вас городским хукоу, – сказал начальник Ченг, когда я переехала в учительское общежитие. – Но в дальнейшем – посмотрим.
Я решила, что устроюсь сюда, заработаю побольше и придумаю, как вернуться в Нью-Йорк, чтобы найти тебя.
Я преподавала в «Ворлд Топ» почти год, работала и копила сколько могла, когда в классе появился Ён. Многому он у меня не научился, но вечером после последнего урока сказал по-английски: «Я бы хотел встретиться с тобой еще».
Он начал водить меня на ужин дважды в неделю – те несколько часов, когда моя скорбь уходила на задний план, небольшая передышка. Мне нравились его постоянство, амбиции и доброта; я забыла, как это, когда на меня обращают внимание, когда со мной разговаривают. Передо мной был человек, который мог стать мне парой. И это мой шанс выйти замуж за хукоу, получить постоянное разрешение на проживание в городе. Без него я всегда буду мигранткой. В любой момент меня могли вышвырнуть из города. Те пять дней с Леоном, ощущение, как земля уходит из-под ног? Это может никогда не повториться.
Через два месяца я поцеловала Ёна. Через шесть мы устроили свадьбу в отеле на площади Вуй. Подавали двенадцать перемен блюд, восемь из них – морепродукты.
– Я ничего не могла поделать, – сказала я. – Я не могла вернуться в Америку после депортации. Я не могла никуда податься. Если бы я постоянно думала о тебе, то не смогла бы жить дальше.
Я знала, как это прозвучит для тебя: я мало старалась, я мало тебя любила. Но я же могла проискать целую вечность. Мне было нужно, чтобы ты это понял.
– Ты меня забыла, – сказал ты.
– Нет. Никогда.
– Ты даже не рассказала обо мне мужу.
– Рассказала. Ты с ним виделся. Ты знаешь.
– Не рассказывала, пока я не позвонил.
Я опустила голову. Ты был прав.
– Я думала, он разозлится и уйдет от меня. – Но это тоже было ложью. Это я только говорила сама себе. И сама же никогда не верила.
– Я думал, ты ушла, потому что я сделал что-то не так. Я же был ребенком! – Ты бил по матрасу кулаками. Наверняка хотел ударить и меня.
– Ты всё делал так, – сказала я. – Когда я вернулась в Китай и узнала, что Леон заплатил по долгам, я поняла, что ты в порядке. Хоть мне и была ненавистна мысль, что ты зовешь мамой белую женщину.
Ты фыркнул:
– Не Леон платил ростовщику. Это платила Вивиан.
Теперь я правда почувствовала себя так, будто меня ударили.
– Но ты же был в безопасности, да? С приемными родителями? – Я слышала в собственных вопросах умоляющее отчаяние – как сильно мне хотелось верить, что ты всё это время был в порядке, что я сделала всё, что могла.
Долгое молчание. Наконец ты сказал:
– Я никогда не звал приемную мать мамой.
Ты выключил свет. Миг мы лежали вместе, на раздельных кроватях, пока твои слова накрывали нас теплым одеялом, делали не такими одинокими.
Он не ожидал, что ему так понравится преподавать. Сегодня он разбил студентов на группы по трое для ролевой игры: по-английски сделать заказ в ресторане, спросить дорогу. Другие педагоги – даже его мать – смеялись из-за того, что он сам себе усложняет работу и не учит по учебнику. Но его студенты не спали, увлекались, и он был не против стать предметом шуток и любопытства. Когда он сказал, что они могут спросить у него что угодно, но только на английском, они друг друга начали перекрикивать. Что носят в Нью-Йорке? Что едят? Есть ли у него девушка? Начальник Ченг делал ему выговоры, говорил, что в его классе слишком шумно, но, когда студенты Дэниэла рассказали о нем своим друзьям, а те зачислились и попросились в его класс, начальник Ченг перестал к нему приставать. «Начальник Ченг ни хрена не понимает, – сказала мать, смеясь своим прежним смехом. Дэниэл подался вперед, навстречу комплиментам, всегда жаждая еще. – Ты лучший учитель в этой школе. Это ты должен быть директором». Это и стало ее новым планом. Он останется в Фучжоу, пойдет по ее стопам. Из-за этого он испытывал гордость – но и неуверенность. Он не знал, хочет ли быть директором «Ворлд Топ Инглиш». Но потом она смотрела на него с улыбкой, он улыбался в ответ и думал: «Да, здесь мое место».
Он прожил в Китае три месяца, не общался с Питером и Кэй с самого отъезда из Риджборо в августе. Люди больше не смеялись над его акцентом; его мандаринский и фучжоуский вернулись на уровень носителя языка, и паузы между переводом и произношением становились всё меньше и меньше, пока не были уже почти незаметными – его мозг автоматически перестраивался на китайский.
Туристическая виза уже скоро кончалась, и мать была в процессе оформления для него настоящей рабочей визы. Анкеты пролежали в его комнате уже несколько недель, надо было их заполнить. До тех пор он не мог получать зарплату легально, не состоял официально в штате «Ворлд Топ Инглиш», но начальник Ченг платил премии его матери, которые она переводила на его банковский счет.
После утренних уроков Дэниэл пошел обедать с двумя другими учителями – Эдди и Тэмми. Обычно те настаивали на «Макдоналдсе» и «Пицце Хат» – местах, где по своей воле он бы есть не стал. Сегодня они отправились в ресторан спагетти, который Тэмми назвала утонченным, хотя Дэниэл был бы не против сходить в лапшичную и выхлебать миску дешевого супа. От «Ворлд Топ» до ресторана было три квартала – Дэниэл уже ознакомился с большинством улиц в центре Фучжоу, привык к несущимся со всех сторон мопедам. Лето в Риджборо, нью-йоркская зимняя прострация до него – всё это как будто осталось в другой жизни. Поразительно было понимать, что это он топал по льду на Канал-стрит, не зная, что к концу года не только увидит мать, но и будет с ней жить, видеть каждый день.
В динамиках ресторана зациклилась старая песня, где луна светила певцу в глаза, как большая пицца. Официантки носили красно-бело-зеленые формы. Это оказался «Макарони Гриль» на стероидах. Эдди сел на банкетку рядом с ним.
– Меню аутентичное? – Вне класса они разговаривали по-фучжоуски.
Дэниэл пролистал картинки пасты, утопленной в красных и белых соусах. Если они ели не в китайском ресторане, Тэмми и Эдди всегда просили заказывать его.
– Да, – ответил он.
Тэмми смахнула кудряшки с глаз. В отличие от Эдди, она избегала зрительного контакта любой ценой.
– Рестораны, где официантки в форме, всегда аутентичные. Деминь, закажи на всех.
Дэниэл попросил у официантки три миски спагетти с тефтелями и гренки с чесноком. Под немигающим взглядом Эдди он чувствовал себя как на перекрестном допросе. Тэмми сказала, что слышала, будто в этом ресторане подают лучшую американскую еду в Фучжоу.
– Это же не американская кухня, – сказал Эдди.
– Ну, так-то итальянская, – сказал Дэниэл. – Но блюда в американском стиле. Можно сказать, итало-американская.
– Так итальянская или американская? – спросила Тэмми.
– И то и другое.
– Но итальянцы же не американцы, – сказал Эдди.
– Бывают и италоамериканцы. Если твои родители родились в Италии, а ты – уже в Америке.
– В таком случае ты американец, – ответила Тэмми. – Ведь ты родился в Америке.
– Ну, можно быть американцем китайского происхождения. Я – американец китайского происхождения, потому что родился в Америке.
– Но у тебя же китайское лицо, значит, ты китаец, – сказала Тэмми.
– У американцев тоже бывают китайские лица. Это не только белые.
Тэмми и Эдди переглянулись, и Эдди что-то быстро пробормотал на фучжоуском, чего Дэниэл не разобрал.
– Эй, я же здесь, – сказал Дэниэл. – Я же слышу, как вы говорите обо мне.
– Мы не о тебе, – ответила Тэмми.
Томатный соус оказался слишком сладким, паста – переваренной, и Дэниэл тосковал по настоящей нью-йоркской тонкой пицце, которую складываешь пополам и жуешь за заляпанной маслом стойкой пиццерии. Сегодня он возьмет что-нибудь по дороге домой и будет есть перед телевизором. Будь он сейчас на Манхэттене или в Риджборо, друзья угощали бы его шотами, но вместо этого он вернется в пустую квартиру. Мать будет поздно – она ехала на скоростном поезде из Сямыня, где провела последние два дня по работе. Она больше не следила за ним так пристально, будто он мог в любую секунду испариться, и по выходным они часами гуляли по городу, долго ели что-нибудь несерьезное, после чего он чувствовал себя сытым и согретым. Но, когда она планировала за него, говорила о людях, с которыми он должен встретиться, или будущей поездке, куда они выберутся вместе, он чувствовал липкий страх – будто заспался в зимний день и, когда проснулся, обнаружил, что уже темно.