– Что значит «может»? – сердито сказал ему Рублев. – Должно получиться! Обязано. Ты сюда зачем пришел – дело делать или на ромашке гадать? Любит – не любит, плюнет – поцелует… Шевели фигурой! А то чем дольше я тут лежу, тем сильнее мне кажется, что меня по ошибке заживо похоронили…
Казаков неопределенно хрюкнул, завозился, прополз пару метров, остановился и сказал:
– Растяжка.
– Заставь дурака Богу молиться… – проворчал Рублев. – Зачем, спрашивается, они их на каждом шагу понатыкали? Для барана, который прет напролом, не разбирая дороги, хватило бы и одной. А для того, кто привык смотреть под ноги, что одна, что двадцать одна – никакого различия. Они нам эти гранаты, считай, подарили.
– Угу, – Казаков протянул назад руку с зажатой в ней гранатой. – Держи пока. Я тебе как раз одну должен.
Борис Иванович не сразу понял, о каком долге идет речь, а когда понял, только досадливо крякнул: Сергей опять говорил о том курьезном случае с гранатой, убившей человека раньше, чем догорел запал.
Вскоре земляные стенки кое-как расчищенной Сергеем при помощи электрошоковой дубинки и ржавой немецкой каски норы оделись в бетон, раздвинулись и стали идеально ровными. Судя по всему, база немецких подлодок прекратила свое существование раньше, чем строительство, в том числе и бетонирование вот этого вентиляционного канала, успели довести до конца. Прорытая военнопленными наклонная шахта осыпалась, почти полностью перекрыв ток воздуха, и, если бы не Захар Токмаков, о котором Сергей уже успел прожужжать Рублеву все уши, ее бы никто никогда не обнаружил. «Жалко этого Токмакова, – подумал Борис Иванович. – Видно, мужик был дельный. И неробкого десятка. Да, и еще этот, как его… уникум. Тем более жалко…»
Казаков снова остановился. Свет его фонарика вдруг куда-то пропал – не погас, а именно пропал, как будто провалившись в какую-то яму. Тогда Борис Иванович включил свой и увидел заднюю половину бывшего ротного – испачканный землей рюкзак, подошвы ботинок, ноги и то место, откуда они растут. Всего остального как не бывало, но Борис Иванович даже не успел как следует испугаться, потому что в следующую секунду глухой, будто из-под земли, голос Сергея не столько произнес, сколько натужно прокряхтел:
– Командир, подержи за ноги. Сможешь?
Вместо ответа Рублев, рискуя сломать хребет или заклиниться намертво в узком пространстве вентиляционной шахты, развернулся головой вперед и ухватил его за лодыжки.
– Действуй.
Казаков продвинулся еще дальше и повис в воздухе. Скрипя зубами от тяжести, Борис Иванович держал его за ноги. Теперь прямо перед лицом у него находился квадратный лаз, из которого эти ноги торчали, и он мог видеть, как Сергей, подсвечивая себе фонариком, висит вниз головой и водит из стороны в сторону щупом миноискателя.
– Вроде чисто, – сказал он наконец и по очереди бросил на виднеющуюся прямо под лазом кучу слежавшейся земли фонарь и миноискатель. – Отпускай.
– Готов? – спросил Борис Иванович.
– Да готов, готов! – послышался снизу раздраженный ответ. – Долго я буду тут болтаться, как дерьмо на ниточке? Понравилось, что ли?
– Пошел! – сказал Рублев и с облегчением отпустил пыльные голенища армейских ботинок.
Казаков приземлился на вытянутые перед собой руки и кувырком скатился на бетонный пол.
– Давай, – сказал он оттуда.
Борис Иванович передал ему оба рюкзака, спустил ноги в лаз, повис на руках и разжал пальцы. Прыгать было невысоко. Приземлившись, он сразу включил фонарь и обвел им наклонные стены из монолитного бетона, усиленные мощными ребрами жесткости. На бетонном полу валялся какой-то неопределенный, покрытый ровным слоем пыли мусор. На стене виднелся выведенный громадными, метровой высоты, цифрами номер штольни – 17; ниже было готическим шрифтом написано «Ахтунг» и еще что-то – что именно, он не разобрал, поскольку надпись была то ли стерта, то ли замазана.
– Далеко? – спросил он деловито, вскидывая на спину рюкзак.
– Метров сто пятьдесят, – рассеянно ответил Казаков. Он зачем-то погасил фонарик и немного постоял, вглядываясь в темноту. – А дело-то дрянь, командир! Свет в конце тоннеля видишь? Не видишь. И я не вижу. А это может означать только одно: мы в тупике. Замуровали, демоны! – Ну а ты чего ожидал? – пренебрежительно фыркнул Рублев. – Что они расширят вход, постелют ковровую дорожку и вывесят транспарант «Добро пожаловать!»? У нас с тобой за плечами почти два центнера тротилового эквивалента – чем не отмычка? Главное, чтоб взяло…
– Думаю, возьмет, – сказал Казаков и включил фонарь. – Если с умом расположить заряды, возьмет обязательно. И вообще, Иваныч, мне по-прежнему кажется, что мы с тобой лезем прямиком в западню. Сдается мне, эту их стенку можно и без взрывчатки, пинком опрокинуть. Не зря же они, вместо того чтобы просто взорвать этот лаз к чертовой матери, понатыкали в нем растяжек. Так что стенку мы пробьем. А вот что за стенкой – вопрос. Большой вопрос…
Борис Иванович не стал напоминать Сергею, что вся эта экспедиция изначально была, в сущности, его затеей, а лишь молча махнул рукой в направлении замурованного выхода из штольни и, светя себе под ноги, первым двинулся вперед.
Вообще-то, выполнить возложенную на него Комбатом боевую задачу – обесточить бункер – Николай Подольский мог с минимальными затратами, заминировав силовой кабель на любом из участков почти двадцатикилометрового пути от подстанции военной базы до подводного грота. Поставить таймер минут на двадцать, а то и на все полчаса, спокойно выбраться на берег, отойти подальше от воды и, покуривая, ждать, когда море вспучится горбом и опадет, а из глубины начнет всплывать брюхом кверху оглушенная взрывом, убитая мощным электрическим разрядом рыба…
Откровенно говоря, он слабо представлял себе, на какое расстояние распространяется в воде электрический ток. Однако, исходя из толщины кабеля, можно было предположить, что напряжение на него подается весьма солидное и что в таком идеальном проводнике, как вода, удар током будет смертельным даже на очень приличном удалении от места обрыва.
На то, чтобы устроить обитателям бункера «темную», хватило бы одной тротиловой шашки или куска пластиковой взрывчатки величиной с кулак. Но взрывчатки они реквизировали у Гадзаева много, гораздо больше, чем могли унести на себе два человека, и образовавшийся остаток наряду с тем обстоятельством, что Николаю вовсе не улыбалось просто сидеть на солнышке и ждать, чем кончится дело, послужил причиной рождения его собственного, персонального, сугубо секретного плана.
Строго говоря, намерение попытаться взорвать скальную стену, в толще которой исчезал кабель, назвать полноценным планом было нельзя. В нем присутствовало слишком много всяческих «если» и «вдруг». А если это не замаскированные ворота, а обычная скала? А если даже и ворота, то где гарантия, что взрывчатки хватит, чтобы их снести? Вдруг они рассчитаны на прямое попадание торпеды или таран подводной лодкой? А если ворота откроются, как через них проплыть, учитывая присутствие в воде перебитого надвое силового кабеля под напряжением никак не меньше тысячи, а то и двух тысяч вольт?
Одно Николай знал наверняка: если (опять «если»!) он не попытается, то еще одно, последнее «вдруг» будет преследовать его до конца жизни: а вдруг получилось бы? Ведь, помимо логики и холодного расчета, на свете есть еще и удача! А она, как известно, любит смелых…
И теперь, зависнув в зеленоватом сумраке в полуметре от покрытого ковром водорослей дна за пределами освещаемого прожекторами приближающейся подлодки пространства, слегка пошевеливая ластами и, как за якорь, держась за набитый взрывчаткой и детонаторами непромокаемый мешок, чтобы током воды не затянуло под винт, Николай Подольский молча (поскольку во рту, распирая его, торчал резиновый загубник акваланга) радовался тому, что не послушался Комбата, рискнул и выиграл. До окончательной победы было еще очень далеко, но этот раунд, по крайней мере, точно остался за ним.
Похожая на средних размеров кита субмарина прошла над тем местом, где к кабелю было привязано взрывное устройство с часовым механизмом. Луч прожектора уперся в бугристую, косматую от водорослей каменную стену, высветив ее до мельчайших деталей, и стена, словно не в силах устоять перед его напором, дрогнула и медленно поползла в сторону, вздымая медлительно клубящиеся тучи песка и ила. Вода вокруг пришла в движение, через зажатые в кулаке лямки мешка Подольский ощутил вибрацию скального основания. Возле самой маски, блеснув серебром в отсветах прожекторов, мелькнула испуганная рыбешка, а потом все исчезло в клубящейся, подсвеченной электрическим заревом, желтовато-зеленой мути. Дождавшись, пока свет станет слабее, а тяжелая, будто в лихорадке, дрожь береговой скалы уляжется, Николай с усилием оторвал от песка тяжелый даже под водой мешок, всплыл над медленно, будто через силу, ворочающейся у дна и постепенно редеющей песчаной тучей и, усиленно работая ластами, устремился в возникший на месте сплошной каменной стены широкий провал. Он проплыл мимо торцовой стороны закрывавшей проход плиты и, оценив ее толщину (которая значительно превышала его немалый рост), понял, что принесенная им в непромокаемом мешке взрывчатка способна навредить этому колоссу не больше, чем заряд перепелиной дроби, всаженный с приличного расстояния в бронированную корму африканского носорога. При виде этой штуковины у него возникло очень неприятное чувство, будто они с Комбатом и Казаковым объявили безнадежную войну могущественной расе титанов, поступь которых сотрясает землю, а головы находятся выше облаков.
Впереди в зеленоватой мгле двигалось размытое облако света; вода снова передала глухой, тяжелый рокот, и, обернувшись, он увидел, что многотонная плита опять пришла в движение, перекрывая проход и отрезая его от пробивающегося сквозь толщу воды тусклого дневного света.
Резонно рассудив, что с лодки его теперь не заметят (а если заметят, все равно ничего не поймут и тем более не смогут предпринять), Подольский включил фонарь. Мутный рассеянный луч ушел в темную глубину, метнулся назад и заскользил, словно ощупывая, по косматой от водорослей поверхности задвигающейся бетонной плиты, схваченной толстыми стальными балками. Николай увидел могучие, медленно вращающиеся шестерни и коленчатые рычаги, из-за колышущихся водорослей похожие на волосатые лапы гигантского морского паука. Их воистину циклопические размеры поражали воображение; а впрочем, они его не только поражали, но и будил