ием смол», которые якобы будут безопаснее для 45 миллионов американцев — 35 процентов взрослого населения, — которые все ещё курили.[13] В середине 1970-х годов потребители могли выбирать из широкого ассортимента автомобилей, многие из которых — «тойоты», «датсуны», «ауди», «вольво» — производились за рубежом. В 1975 году в Соединенных Штатах было зарегистрировано 106,7 миллиона легковых автомобилей, в стране, помешанной на автомобилях, насчитывалось 129,8 миллиона водителей с правами среди 156,7 миллиона человек в возрасте шестнадцати лет и старше.[14]
У очень богатых людей, конечно, был почти бесконечный выбор. На обложке Time в течение недели после отставки Никсона был изображен актер Джек Николсон, который недавно снялся в «Китайском квартале», а в 1975 году должен был появиться в «Пролетая над гнездом кукушки». Его вознаграждение за «Китайский квартал» составило 750 000 долларов — огромная сумма для того времени. Среди других светил популярной культуры были Роберт Редфорд и Пол Ньюман (оба — звезды фильма «Афёра» 1973 года), Барбра Стрейзанд и Клинт Иствуд. Они тоже получали щедрые вознаграждения в культуре знаменитостей, в которой кинозвезды, певцы и спортсмены пользовались почти благоговейным вниманием. Мухаммед Али заработал миллионы, отобрав титул чемпиона в тяжелом весе у Джорджа Формана в Заире в октябре 1974 года.[15]
В начале года вышел первый номер журнала People, на обложке которого была изображена актриса Миа Фэрроу (звезда фильма «Великий Гэтсби»), перебирающая нитку жемчуга. Появление People в американских газетных киосках с огромным успехом расширило сферу распространения таблоидной журналистики в США и обеспечило миллионам читателей и потребителей возможность знать все — или почти все — о красивых, богатых и знаменитых. Британская принцесса Диана в последующие годы украсила собой пятьдесят обложек People.
Взрывная сила американской культуры потребления, хотя и освобождала во многих отношениях, была соблазнительной и дезориентирующей: Чем больше люди покупали, тем больше им хотелось. Желания превращались в потребности. В 1970-е годы, как и позднее в этом столетии, «образ жизни» богатых и знаменитых породил множество материалистических подражаний. Миазмы скупости, жаловались критики, душили культуру и подавляли традиционные ценности, которые сделали нацию сильной.
В 1974 году тревоги населения по поводу экономики были особенно велики — больше, чем политические трудности Форда, расовые разногласия или споры по поводу абортов, хотя и эти вопросы были весьма неприятны. Экономика страдала с 1969 года, пораженная инфляцией и растущей безработицей. Никсон, пытаясь вылечить эти недуги, поразил американцев, заявив: «Теперь я кейнсианец в экономике», и введя контроль над ценами и зарплатами. Чтобы повысить привлекательность американского экспорта, он предпринял шаги по девальвации доллара. Увы, после короткого подъема, который помог ему победить на перевыборах в 1972 году, экономика снова заболела. Некоторые современники, тяжело переживавшие экономический кризис, который впоследствии усугубился, называли следующие три года, с 1973 по 1975 год, Великой рецессией.
«Стагфляция», как её стали называть, озадачила многих экономистов, которые учили людей быть готовыми к тому, что в любой момент времени они могут столкнуться с инфляцией или безработицей, но не ожидать, что они пострадают от обеих сразу. После американской поддержки Израиля в войне Йом-Киппур в октябре 1973 года нефтяное эмбарго, а затем и повышение цен по приказу ОПЕК (Организации стран-экспортеров нефти) привели к резкому скачку цен на энергоносители в Америке. Стоимость нефти за рубежом выросла с 1,77 доллара за баррель в октябре 1973 года до 10 долларов к началу 1974 года.[16] Скачок цен на нефть ещё больше благоприятствовал японским автопроизводителям, которые значительно превзошли Детройт в производстве экономичных автомобилей.
Хуже того, эмбарго усилило и без того широко распространенное в Соединенных Штатах чувство уязвимости. Потрясенные поражением в войне во Вьетнаме, который президент Джонсон назвал «страной-писюном», американцы теперь переживали, что их экономика подверглась удару со стороны стран третьего мира, богатых нефтью. Политики, экономисты, преподаватели и бизнесмены пытались снизить спрос на нефть и бензин, поддерживая среди прочих мер национальное ограничение скорости в пятьдесят пять миль в час.[17] Надеясь сэкономить на отоплении, ряд колледжей и университетов сократили зимние семестры. Тем не менее стагфляция сохранялась.
Не менее тревожными были и другие экономические показатели того времени. В период с марта по декабрь 1974 года промышленный индекс Доу-Джонса упал с 892 до 577, то есть на 37%.[18] Как показала растущая привлекательность иностранных автомобилей, некоторые ведущие отрасли тяжелой промышленности Америки, в частности сталелитейная и автомобильная, страдали от резкого снижения продаж и рекордного числа остановок работы. Промышленные районы Среднего Запада были охвачены «Ржавым поясом». Безработица, которая в 1973 году составляла в среднем 4,7%, к 1975 году выросла до 7,5%. Инфляция, составлявшая 6,2 процента в 1969 году, удвоилась до 12,4 процента в 1974 году, что стало самой сильной инфляцией мирного времени в истории США. Валовой национальный продукт (ВНП) фактически упал на 2,3% на душу населения в 1973 и 1974 годах.[19]
Столкнувшись с такими обескураживающими цифрами, Джордж Шульц, частное лицо, ранее занимавший посты министра труда, главы Управления по управлению и бюджету и министра финансов, воскликнул на встрече в Белом доме в июле 1974 года: «Страна находится в ужасном состоянии, и я хотел бы, чтобы вы, ребята из правительства, что-нибудь с этим сделали».[20] Его комментарий обнажил часто глубокую двойственность, с которой американцы — и тогда, и позже — относились к надлежащей роли государства: Снова и снова люди проклинали федеральное правительство как раздутое и неповоротливое, но при этом редко переставали требовать от него действий по оказанию им помощи и расширению их прав и льгот.
ЭТИ СОБЫТИЯ, в частности Уотергейт, разногласия по расовым и гендерным вопросам, а также экономический кризис, заставили многих американцев в 1974 году опасаться ухода того, что они представляли себе как золотой век американской истории, наступивший после Второй мировой войны. Заветная американская мечта о восходящей социальной мобильности, поддерживаемая для многих людей в те благополучные годы бурным экономическим ростом, казалась под угрозой. Американцы, поддавшиеся подобным страхам, слишком быстро зациклились на бедах страны, которая по-прежнему обладала огромным влиянием в международных делах и, несмотря на экономический спад, оставалась самым обеспеченным обществом в мире. ВНП на душу населения в Америке в 1974 году по-прежнему был значительно выше, чем у её ближайших соперников — Западной Германии и Японии.[21] Официальный уровень бедности в стране, составлявший в 1974 году 11,6 процента населения, был несколько ниже, чем в 1970 году (12,6 процента), и примерно вдвое ниже, чем в 1960 году (22,2 процента).[22] И, как воскликнул председатель Верховного суда, конституционная система выжила. После возвращения солдат из Вьетнама и разрешения Уотергейтского кризиса американцы могли с нетерпением ждать менее бурных времен и празднования двухсотлетия своей страны в 1976 году. Кроме того, молодым людям больше не нужно было беспокоиться о призыве в армию, который был отменен в 1973 году. Это была значительная свобода — одна из многих, которые останутся в будущем.
Однако многие недовольные американцы в 1974 году, да и позже, практиковали некую форму выборочной амнезии, которая вычеркнула из их сознания некоторые из бед, поразивших нацию в 95-х годах прошлого века — в том числе расовую сегрегацию, защищенную Конституцией, «красный испуг», развязавший гневные нападки на гражданские свободы, вопиющую религиозную нетерпимость и систематическую дискриминацию женщин. Многие из тех, кто с ностальгией ждал возвращения якобы благополучных 1950-х и возрождения единства и патриотизма, которые, казалось, двигали тем, кого позже назовут «величайшим поколением» (эпохи Второй мировой войны), полагали, что прогресс всегда сопутствовал историческому развитию Америки. Потрясенные проблемами 1970-х годов, они, похоже, верили, что почти все в послевоенные годы между 1945-м и убийством президента Кеннеди было лучше, чем сейчас.[23]
Если отбросить ностальгические искажения, пессимисты в 1974 году были правы, помня, что большинство лет между 1945 и 1970 годами характеризовались бурным экономическим ростом. Особенно это было характерно для 1960-х годов, когда ВНП на душу населения вырос почти на 33%.[24] Такой рост позволил все большему проценту людей получать более высокие реальные зарплаты и переходить к профессиям и «образу жизни» среднего класса. Молодые американцы в те годы казались особенно уверенными в завтрашнем дне. Они рано женились, породили «бэби-бум» (75 миллионов новорожденных в период с 1946 по 1964 год), покупали дома в пригородах, автомобили и многие другие потребительские товары. Они плыли, или так казалось, по безбрежному морю процветания.[25]
В процессе жизни у этих оптимистично настроенных американцев появились более высокие ожидания — в отношении экономики, государственных пособий, брака и дружбы, работы, здоровья и будущего своих детей. Подобно Адаму и Еве, в новом раю им было неспокойно, и они жаждали большего. Они ожидали большей личной свободы, выбора и самореализации. Став свидетелями мощного движения за гражданские права, они видели драматическое расширение свободы в своей собственной жизни, и у них появлялись все более обнадеживающие представления как о своих правах и льготах, так и (до того как их побили во Вьетнаме) о способности страны творить добро в мире.