Сморщив нос, она по-прежнему светло улыбнулась, и он понял: Лидия уже не сердилась на него…
— Иди же. Я скоро, — сказала она и, махнув зеленым пучком, побежала ко двору.
И вот Максим снова сидит в тени берез и неотрывно следит за зеленой калиткой. Он ликует: Лидия не прогнала его. Она хоть и сердится немножко, но, по всему видно, рада его приезду. В ушах его еще звенит всепрощающий смех. И эта земляная точка на носу, и свет в глазах, и улыбающиеся губы, и то, что она так растерялась, увидев его, забыла обуться и пошла босая, — все это кажется необыкновенным, полным какого-то сокровенно прекрасного смысла.
Белопенные облака плывут в небе, кромка дальнего леса дрожит в знойном мареве. Пьяно пахнут травы, березы шепчут что-то свое, древнее, дятел долбит острым клювом кору ближней сосны, кукушка отсчитывает кому-то годы. И все это так просто и мудро, необходимо и радостно, хорошо и тревожно, что Максим блаженно закрывает глаза.
Вон по лиловому распаханному полю движется колесный трактор. Тракторист, видимо веселый парень, сдвинув на затылок кепку, гоняет трактор из конца в конец поля, тягая за собой плуги и борону. И все это делает, словно играючи. Или только со стороны так кажется?
Как хорошо, наверное, сидеть вот так на тракторе и управлять им! И вообще, как хорошо работать, что-то делать от себя, по своему желанию, когда есть любовь к какому-нибудь делу, вот как у этого тракториста к полю и к своему трактору.
Максим протомился в ожидании не менее часа и уже отчаялся: Лидия не придет. Но вот из знакомой калитки появилась девичья фигура и торопливо направилась по тропинке к лесной опушке.
Лидия легко перепрыгнула через ручей, взбежала на пригорок, сияющая, с невиданно ласковой улыбкой на разрумянившемся лице. Теперь на ней было легкое голубенькое платье, а на ногах спортивные тапочки.
— Заждался? — спросила она, присаживаясь возле него и обхватывая руками колени. — Сам виноват. Идем. Тетя ждет нас завтракать.
— Я не хочу, — отказался Максим, кусая травинку.
— Ну вот еще новость! Ты мой гость. Я сказала тете. Просто невежливо будет с твоей стороны. — Она лукаво взглянула на него: — Да к тому же ты еще и жених. Мама все рассказала тете, как ты там чуть ли не скандалил.
Лидия тихонько засмеялась. Максим не узнавал ее: то ли подмосковный воздух так благотворно отразился на ней, то ли в душе ее что-то изменилось.
— Погоди. Посидим здесь, — попросил Максим.
Он полулежал, опираясь на локоть, выжидающе-беспокойно глядел на Лидию. Чуть склонив голову, она продолжала смотреть на какую-то далекую точку. А Максим, затаив дыхание, чувствовал, что голова его как-то блаженно пуста, и все, о чем он собирался говорить, расплылось, спуталось… Все недовольство, упреки, ребяческая ревность отступили перед светлым выражением ее лица. Он был счастлив тем, что она, как прежде, опять сидела рядом.
Он осторожно взял ее за руку, и она не отняла ее.
— Так ты не сердишься на меня? — спросил Максим.
Лидия не ответила, продолжая глядеть в сторону. Тогда он прижался щекой, к ее руке, стал целовать ее пальцы, перебирая от большого и до беспомощного, по-детски мягкого мизинца. Но она все еще не оборачивалась и не отнимала руку. Он видел, что лицо ее стало грустным и покорным, как будто последние три дня несколько сломили ее гордое упорство. И это понимал Максим. Его сердце наполнялось торжествующей радостью. Разве она сидела бы с ним вот так, если бы не любила его?
Его поцелуи становились, все более смелыми. Она отстранила его и заговорила очень тихо, проникновенно:
— Максим… Как бы я хотела, чтобы ты не был больше таким, как в тот день. Есть среди вас, ребят, такие, которые как будто не понимают главного. Они насмешливы и грубы, и, когда начинаешь говорить о чем-нибудь для них необычном, они только фыркают. И становится обидно… — Голос Лидии снова зазвучал укором и печалью. — Мы с тобой дружили… У нас были хорошие минуты, но… Почему ты считаешь, что этого уже достаточно? Ведь для настоящей любви нужно очень многое… Нужно глубокое понимание души любимого…
Максим слушал покорно-внимательно, склонив голову. Лидия вдруг добавила:
— Вот и Бражинский признавался мне в любви.
Максим ошеломленно уставился на девушку:
— И Бражинский?
— Да… И Бражинский… Почему это тебя удивило? Он даже красивее тебя признавался. Стихи читал весь вечер… Есенина; Бальмонта, Игоря Северянина. А потом неожиданно сказал мерзость… Ну, я тут ответила ему как следует, по-спортсменски. Он чуть язык себе не откусил. — Лидия засмеялась. — Разве он не говорил тебе об этом?
— Когда это он тебе признавался? — ревниво спросил Максим.
— Это было еще до знакомства с тобой. — Лидия вновь стала серьезной. — И вот, когда ты так грубо и, извини, тупо и пошло отозвался о том, что для меня дорого и свято, я разозлилась и не могла простить тебе. Сейчас это уже прошло. А тогда… Ты показался мне таким же, как и Бражинский… Я еще многого не знаю, но мне кажется — любовь скоро перестанет быть большим чувством, если все так легко будут относиться к ней… Даже в романах нередко пишут о любви как о чем-то развлекательном, что ли. И все любят под гармошку. А девушки притом будто бы глупо хохочут. Оказывается, это и есть предел в выражении любовных чувств. Какая неправда, как это смешно и пошло! Я недавно прочитала книгу одного нашего писателя — так у него все о производстве и все умно, а как до любви дошло, просто стыдно читать. И люди будто стали другими, и о любви говорят, будто анекдоты рассказывают. Но мне не верится, чтобы так было в нашей жизни… — Лидия мечтательно прикрыла глаза. — Разве наши девушки не могут любить так, как, например, героини Тургенева? Ты только не смейся, пожалуйста…
— Я не смеюсь, — искренне вырвалось у Максима. — Ты прости меня, что я тогда…
— Ты скажи, Макс, — строго щуря глаза и приблизив к нему лицо, тихо и раздельно спросила Лидия, — ты вправду любишь меня? Не так, как в плохих кинокартинах, а по-настоящему, как я хочу…
Застигнутой прямым вопросом врасплох, Максим на мгновение потупил взор, но быстро и уверенно ответил:
— Да… Правда. Я так люблю тебя.
— И никого никогда не любил?
Как чуть слышный отголосок давно минувшего, в памяти его промелькнула Элька Кудеярова, но воспоминание было столь слабым, что тотчас же отступило перед силой нового чувства.
— Никого, кроме тебя… — ответил он.
— Скажи мне, — продолжала Лидия, и глаза ее загорелись у самого его лица суровым блеском. — Ты не отступишься от меня, как бы трудно нам ни было? И что бы ни случилось в будущем? Не обманешь меня?
Максим с изумлением смотрел на нее, но, хотя и с меньшей решимостью, ответил:
— Что бы ни случилось… не отступлю… Не обману.
Лидия вдруг притянула к себе его голову и, быстро поцеловав в губы, проговорила страстно, чуть ли не с угрозой:
— Ну гляди же… Обмана я не потерплю.
Она легко вскочила и, потянув его за руку, сказала повелительно:
— Идем.
И он покорно пошел за ней…
— Ну вот, тетя, это и есть мой жених, которого вы так боялись, — весело и чуть вызывающе сказала Лидия, входя в маленькую светелку, застланную домоткаными ковриками, и ведя Максима за руку.
Тот смущенно щурился, словно его вывели на яркий свет, от которого никуда нельзя было спрятаться. Чистенькая старушка в переднике и белом ситцевом платочке приветливо смотрела на гостя.
— Милости просим. — И тут же осуждающе взглянула на Лидию. — А ты, егоза, на тетку шибко не наговаривай. Молодой человек в самом деле подумает, будто я его боюсь. Не зверь же он и не проходимец какой-нибудь. Да и сами мы не дикари… Присаживайтесь, молодой человек. Жених не жених — разберемся после, а пока будьте гостем. Ты, Лидочка, еще и не знаешь, какие бывают настоящие-то женихи и как их привечать надо.
Лидия смешливо взглянула на Максима, как будто говоря: «Назвался женихом, так теперь терпи».
Обернувшись к тетке, сказала:
— Тетечка, этот жених, наверное, проголодался после дороги.
— Проходите в зал, пожалуйста, — пригласила старушка.
Лидия провела Максима в такую же маленькую, незатейливо обставленную комнатку. На столе шумел самовар, приготовленный завтрак в ожидании гостя был накрыт белым как снег полотенцем.
У старушки было добродушное, моложавое лицо, быстрые, веселые и очень внимательные ко всему глаза. Она держалась просто, с достоинством, ничуть не робея перед щеголевато одетым гостем и в то же время украдкой окидывая его зорким взглядом видавшей множество разных людей женщины.
— Мой-то дед ранехонько позавтракал, чаю попил и пошел в колхозное правление, а мы с Лидочкой все прохлаждаемся. Да и то сказать — гостья она у меня, — говорила старушка. — А вы садитесь, не знаю, как вас по отечеству (она так и сказала — «отечеству»), и Лидия вновь кинула на Максима снисходительно-усмешливый взгляд: дескать, извини не очень грамотной тетке неумелые слова.
— Максим, тетечка, а по отчеству — Гордеевич, — представила Лидия. — А вы зовите его просто Максом.
— Что это еще за Макс такой? У русских такого имени спокон веку не было. Максимы были, есть и будут, а вот про Максов не слыхала, — словоохотливо тараторила старушка. — Ну, а если по нраву придетесь, то и запросто Максимом, как родного — сына, буду звать. Ну а меня Феклой Ивановной величайте.
Пока Максим и Лидия завтракали, Фекла Ивановна все время простодушно, как сваха на смотринах, сыпала похвалы Лидии: она-то и умница, и послушная, и скоро станет инженером, получит диплом и поступит на хорошую должность.
— Уж сестрица ее воспитала во всей строгости и аккуратности, как следует. Образование дала, от других не отстала. Да и то сказать: стыдно в Москве необразованной быть, — нараспев говорила Фекла Ивановна.
— Тетечка, перестаньте меня расхваливать, — краснея, старалась остановить Феклу Ивановну Лидия.
— Максим отмалчивался. Ему хотелось — вновь куда-нибудь уйти поскорее с Лидией. Он ел мало, чувствовал себя неловко.