олновалась. Она бесновалась, ворчала и задыхалась, как бы почуяв недоброе. Ее зеленоватые мутные волны, до этого медлительные и важные, кружась и взбивая пену, понеслись в проран быстрее. Река словно чувствовала, что ее ждет ловушка, что многовековое древнее русло, суженное до предела, будет навеки перекрыто.
Дважды Максим, Стрепетов и Черемшанов побывали у прорана и на перемычке, обошли в сопровождении начальника строительного района Дрязгина все главные узлы подготовительных работ.
Дрязгин был человек надменный и придирчивый. Судя по выражению его нечисто выбритого, порезанного на подбородке угрюмого лица, было заметно: он недоволен распоряжением начальства прикрепить к нему в помощь молодых инженеров. — «Назначили каких-то мальчуганов… Что я с ними буду делать? — читалось в его нелюдимых, с застывшим навсегда выражением раздраженности усталых глазах. — Натворят тут что-нибудь, а потом расхлебывай».
Почуяв нерасположение к себе Дрязгина, трое друзей старались держаться как можно солиднее и независимее. При этом они сохраняли важную серьезность, особенно Славик и Максим, и обращались друг к другу только по имени-отчеству: «Максим Гордеевич, а как вы думаете…» или «…Вячеслав Григорьевич, а я считаю…» С юношеским обращением они покончили: теперь они были инженерами не только по дипломам, но и на деле, а возложенная на них обязанность побуждала к официальным отношениям… Срывался иногда только один Черемшанов, он забывал, что его слышат начальник строительного района и рабочие, и вдруг окликал: «Макс, послушай!» или «Славик, гляди сюда!»
В ответ на эту фамильярность Максим и Славик меряли его такими строгими взглядами, что бедный Саша сразу прикусывал язык.
— Вы, Страхов, займете пост вот здесь, — недоверчиво оглядев еще раз тонкую фигуру Максима, распорядился Дрязгин и показал на уже готовую, перекинутую через проран эстакаду, с которой пятитонные самосвалы должны были сбрасывать бетонные надолбы и камень.
Максим понял: начальник строительного района намеренно ставит его на самое трудное место… Бывают такие люди, которые любят сверх меры испытывать необлетанных птенцов.
— На вашей обязанности будет следить за правильным сбросом и устранять всякую заминку в подходе самосвалов, — продолжал давать указания Дрязгин. — Предупреждаю: это не какой-нибудь там оползень. Тут голова нужна… — при этих словах Дрязгин покривил черные от пыли губы..
«Погляжу, какой ты будешь храбрый завтра», — прочитал Максим в его глазах и, заранее весь напрягшись, ответил как можно спокойнее:
— Что же, товарищ начальник, некоторые люди своими телами пулеметные гнезда закрывали… А тут, я думаю, и нашего умения хватит…
И отошел с гордым видом.
«Мальчишка! Сопливец!» — глядя ему вслед, подумал Дрязгин.
Чувствуя холодок в груди, Максим на минуту остановился у самого края эстакады. Внизу неслась мутная вода, пенилась, крутилась винтообразными воронками. Что-то будет с рекой завтра, когда с эстакады посыплются тысячи тонн камня! Не вздыбится ли она, не сорвет ли эстакаду, а вместе с нею и самосвалы и людей. Какая узкая и хрупкая деревянная площадка пристроена для распорядителя. Как будто нарочно, чтобы испытать его мужество и хладнокровие.
Максим поглядел вниз. От быстрого движения воды закружилась голова, сжалось сердце.
Ясно и тепло светил погожий сентябрьский день. От реки поднимался знобящий холодок. Она тревожно и враждебно плескалась и шумела. Все вокруг выглядело таким мирным, несмотря на непрекращающееся движение бульдозеров и экскаваторов, заканчивающих подготовку отводящего канала и бетонной площадки-рисбермы к приему речных вод.
Завтра здесь все должно измениться, а пока… Максим еще раз огляделся и усомнился: да полно! Он ли это вместе с другими готовился вступить в решительную схватку с рекой? Не снится ли ему все это? И почему такой близкой, как будто частью его души, стала для него эта площадка, с которой завтра он будет руководить сбросом бетонных глыб и камней? Почему, как перед экзаменом, бьется его сердце?
Максим услыхал, как Дрязгин назначил Славика Стрепетова наблюдать за вскрытием перемычки, а Черемшанова — руководить бесперебойным конвейером самосвалов, и подумал: «Им-то будет легче», Подойдя к Дрязгину, решительно взглянул в его глаза:
— Я уяснил себе все стадии перекрытия, но у меня есть кое-какие дополнения к плану.
— Вот как? Какие же это дополнения? — пожал плечами начальник строительного района. — Вы лучше старайтесь прислушиваться к тому, о чем говорят более опытные специалисты. Вы хорошо усвоили ваши обязанности?
— Думаю, да.
— Вот и отлично. С завтрашнего дня вы поступаете в мое распоряжение и будете делать только то, что я прикажу. А теперь можете быть свободным.
Голос Дрязгина стал совсем ледяным, а глаза глубоко ушли под густой навес бровей.
Максим понял: новый его экзаменатор был гораздо суровее первого, московского. «Он не верит ни в какой энтузиазм и хочет доказать, что происшедшее в котловане — случайное, безрассудное дело… Ну и ладно. Постараемся полагаться не только на один энтузиазм».
— За сколько часов намечено перекрыть проран? — спросил Максим.
Дрязгин с негодованием обернулся к нему. «Ах, ты еще не ушел?» — отразилось в его глазах.
Славик и Саша изумленно смотрели на товарища. Опять Максим лезет зачем-то на рожон… Что ему нужно?
— За тридцать четыре часа проран должен быть перекрыт, — резко отрубил Дрязгин..
— А самосвалов сколько?
— Самосвалов сто двадцать. Ну и что из этого? — насмешливо уставился на него начальник.
— Так… ничего особенного, — пожал плечами Максим. — До свидания, товарищ Дрязгин. До завтра.
— Ты идиот! Как ты разговаривал с ним?! — набросился на Максима Стрепетов, когда они спустились с эстакады.
— А что? Разве я невежливо с ним беседовал? Ты так думаешь?
— Не в вежливости дело, а в скромности. Ты вообразил, что ты уже специалист высшей категории, что можешь вызывающе держать себя со всеми. Завтра же ты сорвешься, и он прогонит тебя с позором. Не забывай: Дрязгин — начальник строительного района.
— Он сам первый высокомерно заговорил со мной. Разве я не видел, куда он гнул, — вскипел Максим. — Что это был за намек на мой поступок в котловане?
— Все равно нельзя так, — ответил Славик. — Рано тебе становиться в такую позу.
Черемшанов засмеялся, сказал:
— Дрязгин. Фамилия одна чего стоит. Есть такие крючкотворы-самодуры и на стройке. Над молодыми инженерами любят потешиться, покуражиться, показать свое «я». А мы вот ему завтра утрем нос. И ты не прав, Вячеслав, — упрекнул Черемшанов. — Макс правильно его обрезал…
— Но все-таки… — упирался Славик. — Мы должны брать выдержкой, а не дерзить. Мы только комсомольцы, а он, наверное, старый член партии.
— Ну и что же? При чем тут партийность, если задевают твое достоинство? — спросил Максим.
Славик насмешливо взглянул на него:
— А много ли у тебя этого достоинства? Может быть, это гонор? А гонор и достоинство — разные понятия.
Максим стиснул зубы. На что намекал Славик? Неужели все еще на его прошлые ошибки? Было мгновение, когда Максим готов был разразиться гневной тирадой, но он, видимо, уже научился владеть собой и, с трудом разжав посеревшие губы, хрипло ответил:
— Да, теперь у меня есть достоинство. И не только достоинство, но и трудовая честь. И я готов защищать их до последнего… И не только перед Дрязгиным.
Максим вернулся в общежитие очень поздно, поужинал, но не мог уснуть сразу: его лихорадило от волнения при одном воспоминании о разговоре с начальником стройрайона.
Он узнал от пожилого техника, с которым раньше жил в одной комнате в общежитии, что Дрязгин отличный инженер и организатор, но за ним водится одна странность: молодых специалистов он всегда встречает в штыки. Он называл их недоучками, скороспелками, выскочками и прочими обидными прозвищами. И еще узнал Максим, что у Дрязгина не ладилось в семейной жизни: от него ушла жена, оставив пятилетнюю дочь.
Вопрос о времени, в течение которого предполагалось перекрыть проран, и о количестве самосвалов Максим задал не случайно. После ужина он тотчас же засел за расчеты. Сто двадцать самосвалов по пять тонн — это шестьсот тонн камня в один рейс. Для разгрузки каждых пяти машин требовалось самое большее десять минут. Максим разделил общее количество заградительного материала, необходимого для перекрытия прорана, на вес сбрасываемого в один рейс и определил, сколько раз все сто двадцать машин должны пройти через эстакаду. Получалось — не менее восьми раз. Все время перекрытия прорана теперь было нетрудно вычислить: на это отводилось всего тридцать два часа. Дрязгин был прав — он оставлял на всякие непредвиденные задержки еще два часа.
Максим задумался. Неужели и в самом деле нельзя победить время? Тридцать четыре часа — почти полтора суток! А если сократить время сбросов на каждые пять машин наполовину, получается семнадцать часов. И это показалось Максиму растянутым сроком. Он продолжал вычислять время нагрузки и пробега самосвалов, измерил расстояние от места погрузки до прорана. Машины должны идти непрерывно. Для разгрузки каждой — минута, не больше. Пока проходит эстакаду одна колонна, другая идет на погрузку. Непрерывный автогрузовой конвейер!
Максима стало лихорадить от этой мысли. Черемшанов давно спал, а он выходил во двор, под звездное небо, подставлял разгоряченную голову, ночному осеннему ветру. Тысячи огней, сиявших в ночи как праздничная иллюминация, словно подмигивали ему, подзадоривали.
Если сократить время пробега самосвалов, так же, как время разгрузки, в четыре раза, получается восемь часов. За восемь часов перекрыть проран! Сказать об этом Дрязгину — обозлится, затопает ногами и прогонит. Ему это сойдет с рук: он начальник. Не лучше ли сперва поделиться своей мыслью с Сашей и Славиком? Когда с дерзким замыслом придут трое, это уже лучше, чем один человек. Троих сбить с толку труднее, да и доводы могут быть убедительнее. И ничего нет плохого в том, если эта мысль будет принадлежать всем троим, а не только ему одному.