Вдруг кто-то схватил ее сзади за плечи. Она резко обернулась, возмущенная. Ухмыляясь, на нее смотрел Леопольд Бражинский. На его помятом, вытянутом вперед длинноносом лице отражалось скрытое злорадство. Элегантный серый костюм, теперь уже изрядно поношенный, свисал с его плеч.
— Здорово, моралистка, — наигранно весело воскликнул Бражинский, бесцеремонно сжимая руку Лидии повыше кисти. — Говорят, ты теперь стоишь на страже комсомольской нравственности?
Лидия отстранилась, пытаясь освободить руку.
От Бражинского попахивало вином, глаза смотрели вызывающе, злобно. Рядом с ним, вихляясь на тонких ногах и нетрезво мотая головой, стоял худосочный паренек с нежным бледным лицом и мутными, словно выцветшими глазами. В костюме его была та же запущенность и вместе с тем щегольство под Запад. Лидия узнала Колганова.
Она запомнила его с того дня, когда на комсомольском собрании разбиралась скандальная история о кутежах студентов.
Юрий, не узнав Лидии, тупо смотрел на нее.
— Эт-то мой друг, — представил Бражинский товарища. — Не ханжа и не моралист, заметь.
— Б-благородная мисс. Ч-честь имею, — заикаясь на первых слогах, промямлил Юрий. — П-пазволь, Леопольд, пригласить т-твою синьорину на рок-н-ролл… Кхм… А?
Олег Табурин, Кирилл Дубовцев и Василий Петрушин предусмотрительно встали за спиной Лидии.
— Как ты живешь? — чтобы рассеять неловкость от поведения Юрия, спросила Лидия.
— Твоими молитвами, — развязно качнулся на ногах Леопольд.
— Неужели ты все еще не устроился куда-нибудь учиться или работать? — спросила Лидия строго.
— Учиться? После того, что случилось? Ты или наивна, или издеваешься… Папа сел на восемь лет с конфискацией всего имущества! Какая же тут учеба?! — в голосе Бражинского прозвучали злобные нотки.
— Но как тебе не стыдно вести такую жизнь… На вас смотреть противно! — вырвалось у Лидии.
— М-мисс, с-сто долларов! Едем с нами! — воскликнул Юрий.
Вокруг уже собрались любопытные.
Олег Табурин кинул на Лидию вопросительный взгляд.
Бражинский, прищурив левый глаз, словно прицеливаясь, сказал:
— Знаешь что? Плевал я на твою мораль! Ведь ты… ты… сама…
Бражинский не договорил. Между ним и Лидией в одно мгновение встал Олег Табурин. Достаточно опытные, хотя и менее решительные, Кирилл Дубовцев и Василий Петрушин оградили фланги.
— Поосторожнее, — сурово предупредил Олег. — Вы и ваш товарищ пьяны. Не смейте задевать девушек.
— А ты кто такой? — рассвирепел Бражинский и толкнул плечом Табурина.
— Грлаф Альмавива! Вызывай стлражу! — прокартавил, пошатываясь, Юрий. — Фигаро! На помощь!
Лидия все еще стремилась к тому, чтобы неприятная встреча закончилась без шума:
— Леопольд будьте же людьми… Идите домой… по-хорошему.
— Иди к Максиму! Моралистка! Эльку не забыла? Ты такая же б…
Лидия кивнула Табурину:
— Выведите их!
— Что-о?! Ах ты…
Бражинский замахнулся на Лидию, но дружинники уже схватили Леопольда за руки.
Юрий был настолько слаб, что не потребовалось больших усилий, чтобы вывести его из зала. Но Леопольд толкался и даже, ловко извернувшись, ударил добродушно-медлительного Кирилла Дубовцева по лицу. За Лидией и ее товарищами, выводившими Леопольда и Юрия, тянулся жужжащий клубок молодежи. Парни и девушки облепили скандалистов, как пчелы трутней, когда тех выбрасывают из улья. Оркестр перестал играть, пары остановились, слышались недоумевающие вопросы: «Что случилось? Что такое?» и возмущенные возгласы: «Хулиганы! Хулиганов выводят!».
Бражинский все еще упирался и пытался вырваться, но потом, презрительно блеснув выпуклыми, полными ненависти глазами, прохрипел:
— Пустите же! Я сам выйду!
— Нет. Мы хулиганов не просто выведем, а сдаем куда нужно, — твердо заверил Кирилл Дубовцев. Лидия одобрительно взглянула на него.
Юрий не сопротивлялся, его волокли под мышки, и он только бормотал:
— С-сто дублонов тому, кто пойдет со мной на Бродвей. Виконт, меня взяла стража кардинала!
Лидия оказала Олегу Сабурину и Васе Петрушину:
— Узнайте адрес этого мальчишки и отвезите его домой, сдайте родителям. Пусть приведут его в чувство.
— Слушаюсь, — приложил к козырьку кепки руку Табурин.
…Прошло пять дней. Лидия поздно вечером возвращалась из института домой. Моросило. Было туманно и сыро. Уличные фонари искрились и дрожали, рассеивая свет в мельчайших капельках уже осеннего обложного дождика.
Лидия шла по скупо освещенному, много раз хоженому переулку. До дома оставалось не более двух кварталов, когда ее обогнал «Москвич» с кузовом вишневого цвета, с кремовым верхом. Вот и знакомый серый дом в ржавых потеках, глубокий и темный, как пещера, подъезд. Перед домом — узкий бульварчик с цветочным бордюром, скамейки. Провожая Лидию, Максим часто задерживал ее здесь, упрашивал посидеть. Теперь скамейки стояли мокрые, канны под дыханием осенних заморозков давно пожухли, почернели, бульварчик был пустынным. Лидию охватила грусть, она замедлила шаг. Вот здесь, на этой скамейке, они сидели не раз, и Максим впервые поцеловал ее. Лидия сделала тогда вид, что сердится. До самого дома они шли молча. Максим только вздыхал…
Как далек тот день! И как бы она была счастлива, если бы Максим появился в эту минуту здесь и прошел с ней несколько шагов. Когда все это вернется? Да и вернется ли? Как странно разошлись их тропы. Не слишком ли жестоко испытывает она свою девичью судьбу?..
Лидия очнулась от мыслей, огляделась. Моросит дождь. Вокруг редких огней, как вокруг маленьких лун, дрожат радужные кольца. Пусто, уныло. Не видно ни одного прохожего. Лидии стало страшно. У темного подъезда она увидела все тот же двухцветный «Москвич». Огни его были притушены, обе правые дверцы открыты. За рулем маячила, словно притаилась, согнутая фигура. Лидия ускорила шаги, поравнялась с аркой подъезда. Из его холодной черней тьмы вдруг вынырнули две тени, и в ту же секунду чьи-то цепкие руки схватили Лидию под мышки.
От неожиданности и боли она вскрикнула, выронила свой набитый книгами и тетрадями студенческий портфелик. Противная потная ладонь зажала ей рот.
«Снимут пальто… часы…» — мелькнула мысль. Лидия решила защищаться. Она успела вывернуться и ударить ногой в живот сутулого верзилу в шляпе и смешной карнавальной маске из папье-маше, с нелепым малиновым носом и рыжими искусственными усами. Такие маски продавали на новогоднем гулянье.
На Лидию набросились двое в таких же нелепых, усатых, теперь казавшихся не смешными, а страшными, масках. Она изо всех сил стала отбиваться ногами, пыталась кричать, звать на помощь, но рот ее зажимали все крепче.
— Виконт, может, бросим ее, а? А то нагорит всем. Пошутили, и хватит, — как в кошмаре, услышала Лидия жиденький ребячий тенорок.
— Молчи, размазня! Отшивайся к черту! Трус! — злобно ответил другой голос.
В следующий миг чьи-то руки втолкнули Лидию в машину, больно ушибив о дверцу ее колени. Лидия закричала, но рот ее опять зажали.
— Теперь тебе никакая мораль не поможет, — приглушенно пригрозил чуть гнусавый голос и скомандовал: — Гони!
«Москвич» сорвался с места и помчался во весь дух, петляя в глухих переулках. Мимо мелькали то темные, то освещенные дома, — подъезды, потом черные перелески, дачи. Лидия все еще отбивалась и кусалась. Все тот же, казавшийся знакомым, голос прозвучал, как сквозь вату:
— Да пырни ты ее, ну ее к дьяволу… и выбрось! Возиться тут с ней!
И черная ночь сомкнулась над Лидией…
…Во втором часу ночи в необычной тревоге проснулась Серафима Ивановна. На тумбочке тихо светил под синим колпачком электрический ночник.
— Миша, Миша! — позвала Серафима Ивановна мужа. — Проснись же, Лиды до сих пор нет.
Михаил Платонович пробудился от первого, крепкого сна, непонимающе огляделся.
— Лида еще не пришла, слышишь? Где она могла так поздно задержаться? — спросила Серафима Ивановна.
Михаил Платонович почесал грудь, зевнул:
— В институте. Где же еще? А может, у подруги. Придет. Не волнуйся.
Они замолчали, прислушиваясь, не послышится ли звонок. За окном тишина — спит Москва, спят окраинные улицы, переулки, отдыхают люди, троллейбусы, трамваи, отдыхает под землей метро.
Михаил Платонович опять задремал, но его снова разбудила Серафима Ивановна. Лицо ее было бледно, озабоченно. Старинные, похожие на теремок часы на стене продребезжали три раза…
Серафима Ивановна встала, села у стола, напряглась в ожидании. Не спал теперь и Михаил Платонович. Тревога за дочь сменилась досадой, негодованием: вишь, стыд потеряла — загулялась, что ли, с девчонками, а может быть, и с парнями, вроде этого, привязавшегося как репей, франтика Страхова…
В тягостном ожидании Нечаевы так и просидели до утра. Едва забрезжило осеннее скучное утро, Михаил Платонович, еще раз успокоив жену: «Придет, наверное, заночевала у подруги», — ушел на службу, а Серафима Ивановна, кое-как одевшись, чувствуя слабость в ногах, страх за судьбу дочери, поехала в институт. Там прождала до восьми часов, пока собрались студенты, профессора и преподаватели, обегала все аудитории, опросила всех — Лидии нигде не было.
Серафима Ивановна решила подождать, просидела в вестибюле минут сорок, пока закончится на факультете лекция… В перерыве ее окружили студенты и преподаватели.
— Нету? Не было? Странно. Да вы ищите ее у знакомых…
Несмело подошел Олег Табурин. Он, Кирилл Дубовцев и Петрушин по-настоящему встревожились, побежали к Федору Ломакину, потом все вместе отправились к директору.
— Вы поезжайте домой, Серафима Ивановна, она, наверное, уже дома, — посоветовал Табурин. — А мы, если Лида появится, тотчас же вам сообщим.
И Серафима Ивановна, еще более встревоженная, отправилась домой. Подъезжая к дому, она чувствовала, как сердце ее бьется — чуть не выскочит. Какая большая была бы радость, если бы ее доченька оказалась дома. Серафима Ивановна вошла в квартиру — пусто!
Она побежала к автоматной будке, позвонила на работу, попросила передать начальнику, что ее задерживают дома очень важные семейные обстоятельства — она все еще не решалась назвать причину, — п