оехала к знакомым и предполагаемым подругам Лидии, но всюду ее встречали с изумлением, а находились и такие, что притворно-сочувственно качали головами: «Ох, эта нынешняя молодежь! Так волновать мать».
Один и тот же ответ был всюду:
— Не было. Не видели.
Тогда Серафиме Ивановне посоветовали позвонить в милицию. Но и оттуда отвечали: несчастного случая с гражданкой такой-то не зарегистрировано…
Когда она услышала слова «несчастный случай», страх, ничем не истребимый, сразил ее. Потом опять он смягчился надеждой. Она знала адрес Страховых и поехала к ним. Ей открыла Перфильевна.
…Валентина Марковна отнеслась к Серафиме Ивановне не только приветливо и ласково, но и по-матерински посочувствовала ей. Выяснилось, что к Страховым Лидия не заходила с тех пор, как перед отъездом у них состоялась вечеринка. Ноги Серафимы Ивановны подкашивались. Она еле доплелась домой. Придя в пустую квартиру, опустилась на стул и так просидела до прихода Михаила Платоновича. И тут начались для обоих муки бесчисленных догадок, поисков….
Следующая ночь прошла в метаниях, полных ужаса и отчаяния. Михаил Платонович успел с утра съездить на электричке в деревню к Фекле Ивановне и привез оттуда нерадостную весть: после того как гостил у них Максим Страхов, Лидия не приезжала… Серафима Ивановна объездила чуть ли не все больницы, клиники, амбулатории, морги — напрасно! Лидия как в воду канула…
После перекрытия прорана Максим вновь занял свой пост на шлюзе, где завершалось бетонирование судоприемной коробки. В тот же вечер, придя с работы, он написал Лидии:
«Дорогая моя! Вчера я узнал, вернее почувствовал, что такое настоящая работа. Если бы ты видела эти лица, эти глаза людей, нашу трудовую ярость! Река перекрыта, и вместе с ней перекрыт во мне путь к тому, что еще мешало шагать прямо и смело… Каким маленьким вижу я себя в прошлом! Теперь у меня работа, ты, моя любимая… Через труд и любовь к тебе я пришел к пониманию того, что сейчас чувствую. Скорее бы с тобой встретиться. Теперь, пожалуй, я смогу приехать в Москву дней на пять. Начполит Березов обещает это устроить. Лида, мы скоро увидимся!»
Максим сделал в письме несколько приписок — ему казалось, что он не все высказал, — и запечатал конверт. В эту минуту в комнату вбежал Черемшанов, размахивая бумажкой:
— Тебе извещение, с телефонной станции. Пляши.
— Брось дурачиться… — сказал Максим и вырвал из рук Саши извещение: «20 октября в 22 часа будьте на переговорной, с вами будет говорить Москва».
Сердце Максима дрогнуло радостно и тревожно. Неужели Лидия? Ведь он в предыдущем письме писал, что она может вызвать его по телефону, предварительно послав извещение. А может быть, дома случилось что-нибудь — опять свалился в сердечном припадке отец или заболела мать? Он едва дождался указанного в извещении часа, прибежал на переговорную.
Максим сидел в помещении почты, то и дело вскакивая и прохаживаясь от нетерпения. Письмо к Лидии он уже опустил в ящик, думая, что написал главное, а сейчас по телефону скажет о близкой встрече. Березов, конечно, ему поможет. Молва о его чуткости ходила по всей стройке. Одному начполит помог устроить новое жилье, другому, рядовому рабочему, когда тяжело заболела его жена, вызвал, самолет и отправил в Степновск на операцию…
Голос телефонистки известил в репродуктор:
— Страхов Максим Гордеевич! Вас вызывает Москва. Кабина номер два.
Максим очутился в душноватой тишине кабины, снял трубку. Вот сейчас он услышит голос Лидии, не той суровой и непреклонной, которая жестоко обошлась с ним в день разрыва, а другой — милостивой и любящей… Но сквозь шумы расстояния он услышал голос матери, такой же близкий, но в эту минуту менее всего желанный. Она торопилась, нанизывала слова и излишне громко кричала в трубку. После приветов и поцелуев голос ее стал более отчетливым:
— Отец опять заболел. Но ты не волнуйся и приезжай. Обязательно отпросись на несколько дней. С Лидией неприятность… Что? Да, да… Странное и непонятное. Она куда-то пропала…
Пропала?! Что такое? Не ослышался ли он? Максим продул трубку, крепче прижал к уху:
— Мама, что ты такое говоришь? Лидия уехала? Куда?
— Неизвестно. Ее везде ищут, но безрезультатно. (Максиму послышалось «бестактно»). Она ушла вечером из института и не вернулась домой. Два дня ее нет. Нечаевы думают, не уехала ли она к тебе?
В голове Максима все спуталось: «Поехала ко мне? Пропала? Всюду ищут?»
Он уже плохо слушал, о чем говорила мать. Руки его дрожали, он заикался, задавал беспорядочные вопросы, хотел знать все, все… Но телефонистка равнодушно предупредила:
— Кончайте. Ваше время истекло.
Мать еще раз повторила:
— Приезжай скорее. Завтра получишь телеграмму. Тебе надо обязательно приехать! Обязательно!
О Лидии больше ни слова.
— Хорошо. Приеду! — успел крикнуть в трубку Максим, и линию разъединили.
Максим побежал в общежитие к Гале. В таких сложных вещах она была его лучшей советчицей. Он рассказал ей о странной вести, Галя встревожилась, а Славик сказал, как всегда, невозмутимо-спокойно:
— Что за бред? Куда могла пропасть девушка? Ведь она не иголка. Уехала, наверное, к родным, а отец и мать подняли панику.
Максим проворочался всю ночь, так и не уснул. Утром поехал на шлюз и оттуда позвонил Березову, поделился пугающей новостью. Березов обещал немедля поговорить с Кармановым. Максим едва дотянул до вечера. Весь день на работе он был рассеян.
Когда он вернулся с работы, его уже ждала телеграмма. В ней, извещалось: «Серьезно заболел отец. Несчастье Лидией. Приезжай немедленно». Подпись матери была заверена. Максим даже подумал, не есть ли это очередная инсценировка матери, чтобы вытащить его со стройки домой. Но теперь ему было все равно. Он хотел повидать отца, Лидию — под каким бы предлогом ни делался вызов.
Схватив телеграмму, он побежал в управление строительства. Карманов, уже предупрежденный Березовым, даже не стал читать телеграммы, он только спросил:
— Сколько вам нужно? Пяти дней хватит? Слетать в Москву успеете?
— Успею, — заверил Максим.
— Хорошо. Наш самолет летит до Степновска в пять утра. Не прозевайте.
В общежитии Галя встретила Максима нетерпеливым вопросом:
— Ну что? Есть что-нибудь новое?
— Ничего. Завтра утром лечу самолетом до Степновска, а оттуда в Москву, — ответил Максим.
Галя ни о чем больше не спрашивала, но по глазам ее он видел: какие-то подозрения, о которых она не хотела говорить, мучили и ее.
Едва начинало светать, Максим уехал на аэродром, вылетел местным самолетом в Степновск, а вечером уже мчался из Внуковского аэропорта в Москву. Всю дорогу он путался во множестве догадок. Слово «несчастье» жгло его мозг. По пути с аэродрома он хотел заехать сначала к Нечаевым, но вспомнил, что это могло быть неприятно отцу, и скрепя сердце отправился домой.
И вот он снова дома — те же уютные комнаты, ковры, удобная мебель, тишина. Мать тут же, у порога, кинулась ему на шею, прижала голову к груди, заплакала. Поцеловала его и прослезилась всегда хмурая Перфильевна.
Максим огляделся. Более трех месяцев не был он дома, но ему казалось, он не был три года. И комнаты как будто уменьшились, стали темнее по сравнению с солнечным степным простором Ковыльной, и вещи утратили свою прежнюю обязательность и значительность, и сам он точно вырос, стал выше, и собственная комната сделалась как будто ниже, теснее, утратила свой прежний уют — все в ней словно выцвело и не заслуживало внимания.
— Боже мой, Максик, какой ты стал великан! Гляди, как раздался в плечах! А загорел — прямо арап, — восторгалась Валентина Марковна. — Поздоровел мой сыночек. Ну, идем скорее к отцу, — заторопила она..
Максиму не терпелось знать о главном, но он страшился начинать расспросы и как можно спокойнее спросил:
— Что с отцом? Что-нибудь серьезное?
Он опрашивал об отце, ни на секунду не забывая о Лидии.
— Лежит. Уложили его теперь надолго, — ответила мать. — Отец перенес столько… с этим судебным процессом…
Максим не выдержал, схватил мать за руки:
— Мама, скажи же, скажи, что с Лидой?
В глазах Валентины Марковны отразились страх, растерянность.
— Сыночек, милый… Это ужасно! Я все тебе потом… Зайди сначала к отцу…
— Да что же с ней? Где она? Говори же, мама! — идя вслед за матерью, требовательно и нетерпеливо просил Максим.
Валентина Марковна, взявшись за голову, заохала:
— Ты и представить себе не можешь… Нет, нет, я не могу, не в силах рассказать. Идем к отцу.
Мать уже открывала дверь в кабинет Гордея Петровича. Страхов лежал на диване, опираясь спиной на высоко взбитые подушки. Нездоровая желтизна покрывала его щеки, мешки под глазами набухли, словно налились водой.
— Приехал? Ну, здравствуй, сынок. — Гордей Петрович протянул руки.
Максим наклонился, поцеловал отца. Тот крепко прижался колючей щекой к посмуглевшей щеке сына.
По глазам его Гордей Петрович угадал: его болезнь мало интересовала Максима. Он спросил жену:
— Ты сказала ему? Пожалуй, лучше я сам… Ты только не пугайся, Макс. Дело, конечно, тяжелое.
Максим почувствовал, как на него надвигается нечто грозное, непоправимое. Голос отца доносился до слуха как бы издалека:
— Дело в том, сынок, что твоя Лида сейчас в больнице… Ее нашли в лесу колхозники в бесчувственном состоянии, с очень тяжелой ножевой раной. Врачи говорят, надежды мало. Тебе нужно знать правду.
Страшные слова, точно камни, падали из уст Гордея Петровича… Максиму казалось: пол плывет под его ногами, а в глазах густеет туман, закрывая собой все — небритое лицо отца, медленно шевелящийся рот, черный диван… Но он был молод — сердце и нервы его выдержали удар.
— Как это случилось? Почему она оказалась в лесу? — хрипло спросил он.
Гордей Петрович вздохнул, отпил из поданного Валентиной Марковной стакана воды.
— Дело в том, что эти мерзавцы, как потом выяснилось, выследили ее на улице, схватили и увезли за город. Бедняжка лишь один раз, и то ненадолго, пришла в себя, назвала одну фамилию. Двоих уже арестовали на даче… — Гордей Петрович сделал паузу, тяжело задышал.