Вино в такой ситуации приободряло бы, подумал я. Пусть оно и не принесло бы истину, но зато дало бы успокоение. Если в меру, конечно же. Хорошо, когда есть запасы вина в такое время.
– А исповедовался ли в такое время кто-то в особых грехах? – намекнул я про смертные грехи, которые в условиях войны становятся вполне обычными. А для кого-то и не грехами вовсе.
– Ну, вопрос на самом деле такой, злободневный. Да, люди начали исповедоваться… Вроде как и говорят так, знаешь, завуалированно… о них же не принято говорить… но были, были случаи, да… – очень завуалированно, но вполне понятно ответил батюшка.
На Пасху я тоже исповедался. В сварщике, который приваривал церковные ворота на подворье, я узнал помощника настоятеля, которому я и передал перед причастием мой греховный груз. Никаких новых или необычных грехов у меня не было. Всё как людей. Желания плоти, сквернословие…
– А вот вы поминали Московского патриарха на богослужении? – задаю я каверзный вопрос. И болезненный для Православной церкви. К встрече я подготовился хорошо. Расспросил знакомого священника об их насущных проблемах. – Ведь, как известно, в начале марта двенадцать архиереев УПЦ Московского патриархата отказались от поминовения патриарха Кирилла.
– Понять, с одной стороны, позицию архиереев можно, – дипломатично начал Гавриил, – не все же регионы пророссийски настроенные на Украине. Ну и некоторых возмутило, что Святейший не высказался, не сказал своё слово, для того чтобы как-то остановить эти военные действия. А он не только не сказал, а вроде как бы и наоборот. Ну а кому здесь военные действия понравятся, несмотря на внутренние симпатии к России? Можете себе представить… Люди же обыватели, со своей колокольни смотрят. Кому понравится, если дом твой разрушен. А расколом это не попахивает никаким, никто из Церкви не уходит. У нас Украинская православная церковь – полностью автономная. Полностью, на девяносто девять и девять десятых процента.
Такой ответ меня удивил. Честно говоря, я, как и вся украинская пропаганда, считал по-другому. Я не предполагал такой демократии внутри Российской церкви. Мне виделась бо́льшая зависимость православного Киева от Москвы. Во всяком случае, не на одну десятую процента.
– Но вы же упоминаете патриарха?
– Мы упоминаем патриарха, конечно. И не прекращали упоминать. Порядок такой. Но его высказывания – это его высказывания. Да если честно сказать, было не до этого. Мы молились как могли. Мы… В городе служил только один собор наш. Все богослужения великопостные пришлось проводить мне, причём под обстрелами. Ну мы и поминали всё время. Нам было как бы не до этих рассуждений: что сказал Патриарх, почему там его упоминают или не упоминают. Нужно и нужно, закон такой… А те, кто отказались… Мне сложно судить, почему они это сделали. Но понять могу.
► Настоятель Гавриил на фоне сожжённого дома
Мы заходим внутрь Покровского храма. В храме сложены строительные материалы, плитка на поддонах. Стоят строительные леса. Храм огромный. Действительно очень большой. Взгляд устремился сразу наверх.
– Ого! – вылетает у меня.
– Да вот тебе и «ого», – спускает меня на землю протоиерей, – и что теперь? Можете себе представить… Ни одного живого стеклопакета.
– Ну, – говорю, – стеклопакеты – дело наживное.
– Да ты шо! А ты знаешь, какие там стеклопакеты? Не-е, там не такие, какие ты думаешь. Там специальный сплав, запечённая краска.
Настоятель меня не убедил. Мне всё равно кажется, что найти эти стеклопакеты не такая уж великая проблема. Но я уже заметил, что батюшка по-южному хозяйствен и чувствительно относится к любой порче вверенного ему имущества.
– А сусальное золото? – спрашивает мой товарищ.
– Не, сусальное золото мы на куполах в Мариуполе не используем. Тут жеж заводы везде стоят, и роза ветров своеобразная. А эта металлическая пыль от них как наждак действует. Буквально через год вся сусалка стёрлась бы. Поэтому здесь используется сплав из титана, специальная сталь запекается и получается, как мы её называем, булат. Вот оно, видишь, аж сюда всё позалетало. Батюшка взял согнутую золотую чешуйку от купола, которая в результате взрыва залетела внутрь. Повертел в руках и отбросил с сожалением.
– Вы можете себе представить… Вот ещё элементы окна, – протоиерей поднял с пола какую-то железную рейку. – Это когда-то Днепропетровский завод делал… Вот, тоже запечённый сплав, и краска запекалась. Теперь как всё это делать?..
Купола из золотого булата…
– А наверх можно забраться?
– Ты серьёзно? Тяжело жеж. Ну пойдём.
И мы пошли.
– Сейчас мы подымемся на галерею, откуда вам откроются живописные пейзажи города Мариуполя, – голосом зазывалы-экскурсовода произнёс батюшка.
– А храм когда должны были ввести в эксплуатацию? – спрашиваю уже его на лестнице.
– Вы знаете, строительство ведь началось ещё до 2014 года, до всех этих переворотов. Планы были одни. Работал завод «Азовмаш», который нас спонсировал. Потом, к сожалению, скончался хозяин завода… Четырнадцатый год… с заказами сложно… основные заказчики-то были из России. Потом все эти связи зарубили. Завод жеж строил установки для космодромов… Серьёзный завод был, очень интересный… И так потихонечку пошло всё на спад…
Ну да, думаю, где космос – и где Украина. Неможливо представить.
– Потом другие спонсоры нашлись… фонд Новинского… Но в итоге закончилось всё печально.
– Стройка остановилась?
– Мало того, разрушилась, как видите.
Уф, мы выбрались из темноты лестничного пролёта на свет, на колокольню. У меня с непривычки одышка, а батюшке хоть бы хны.
Щуримся и оглядываемся.
– Мы шесть лет только кровлю делали… А теперь всё покоцано… Можете себе представить… Видите, сколько ран? Там ещё больше.
Ран… Настоятель относится к своему храму как к живому. Но я думаю, не всё так страшно. Не раны это, царапины же. Только вот тот купол надорванный с дыромахой – вот это да, рана. Мы поднялись на обзорную площадку и осмотрели его вблизи. Странно, странно снаряд как-то залетел. В небольшой проём с внутренней стороны. Это ж надо так изловчиться.
– Ужасно, не верится во всё это… можете себе представить… – сокрушается протоиерей.
Мы отошли от повреждённого купола и вместе смотрим сверху на город. Светит солнце, на голубом небосводе зависли облачные островки… А прямо перед нами чёрный-чёрный дом, сожжённый пожаром.
– Это всё бывшие дома нашей паствы, нашего прихода, – показывает батюшка, – все разъехались… все разбежались… Вот один дом целый, вот другой… вот полдома. А там все разрушены… к сожалению…
Да, дела… Сколько раз приезжаю в послевоенный Мариуполь и не могу привыкнуть к картинам разрушения. Сверху они видятся ещё глобальнее. Целые чёрные кварталы виднеются вдали. Хотя дворы зазеленели, зелень частично скрывает срам войны. Зелено, зелено становится кругом. Деревья обрастают листьями, наращивают объём. Цветы, кусты. Весна… Скоро лето…
– А вот видишь, труба и виднеется храмик? Это я его тоже строил когда-то. Он тоже сильно пострадал, – показывает батюшка.
– А сколько храмов вы построили?
– Один… второй… И вот Александра Невского – три, значит.
– Простите, я не разбираюсь в церковной иерархии. А вы главный по церковным делам в Мариуполе?
– Ну не-ет, я только помощник Благочинного. Ему уже восемьдесят два года, отцу Николаю Марковскому. Он уже шестьдесят лет в сане. Пойдём покажу, где он служит. Он, кстати, тоже построил три храма.
Мы переходим на новую точку обзора, он показывает в городской застройке блестящее золотом пятнышко ещё одной церкви.
А за ним и за всеми домами и постройками открывается побережье… Море! Синяя, спокойная, распростёртая даль воды. Бескрайнее морское пространство. Вода льётся за горизонт.
– Вот самое сердце города. Самый центр… Вот Драмтеатр…
► Мариупольский драмтеатр
Настоятель замолчал… В Мариупольском драмтеатре погибли люди… Женщины и дети. Ещё, наверное, не все тела извлекли из-под завалов. Людская молва говорит, что это было злодейство. За два часа до взрыва пришли украинские военные и оставили два чемодана. Я не придумываю, нет. Город полнится слухами. Мне эту версию рассказали жители одного из примыкающих к Покровскому собору домов. Криминалистам ещё предстоит разобраться, что произошло там на самом деле.
Рядом с Драмтеатром урчит экскаватор, работают коммунальные службы.
– А вот «Азовсталь», – прозвучало внезапно за спиной.
Я напрягся и сразу повернулся, как будто почувствовал опасность. Совсем неподалёку за гибкой лентой реки раскинулась мрачная серая зона с замками промышленных зданий и башнями-трубами. Из некоторых труб идёт дым, а слева вьётся дымок от пожара. Брр-р… Выглядит жутковато. Мордор какой-то. Город в городе. Чёрный Ватикан.
И где-то там, за промышленными бастионами, видится в воображении вход в инферно. И только ведь недавно силы ада распечатали все печати и замки, вышли и изверглись воинственной лавой и пожгли мирный город. И стоило больших усилий, большого количества жизней, чтобы загнать их обратно.
– Сильно лучше здесь не светиться, мало ли где снайпера засели, – тревожится батюшка, и мы уходим на другую сторону.
Отец Гавриил облокотился на перила, задумчиво и молча смотрит на разрушенный город.
– А вы здесь родились?
– Я родился в Закавказье, в Азербайджане. Город Тауз. Это, если знаете, был такой город Кировабад, сейчас Гянджа называется. Вот от него семьдесят пять километров в сторону Тбилиси. То есть нам до Тбилиси и Еревана было ближе, чем до Баку. Ну, правда, я ещё до азербайджано-армянского конфликта уехал учиться. Но там родители застали все эти события. Мать и вторую войну пережила. Брат, мать… Они тоже прятались по подвалам…
А в Мариуполе я живу с 1989 года. Сначала в России жил и учился в Кургане. Потом учился здесь. Два года в Донецке, в институте торговом… Потом оставил, ушёл уже в Церковь.
– А что повлияло на этот выбор? Какое событие в жизни?