– А потом эта девочка нам «Катюшу» пела.
– А сколько человек оставалось в Соледаре?
– Мы эвакуировали около двухсот. Люди встречали нас со слезами на глазах, – повторяется Акцепт.
Мы прошли обгоревшую хрущёвку и зашли на территорию шахты, с башни которой украинская снайперша с женской мстительностью вела по вагнеровцам огонь. На стене одного из шахтного строения баллончиком выведена классика: «Добро пожаловать в ад!» Эта надпись никогда не останавливала русских солдат. Тем более Соледар брали «лучшие в аду».
Вышли на железнодорожное полотно, загрохотали под солдатскими ботинками деревянные настилы, проложенные через пути. Слева – дорога на Бахмут. После взятия Соледара и Благодатного угадывается замысел «музыкальной» композиции. «Вагнера стремятся подойти к Бахмуту со стороны Соледара и взять его в клещи. Также есть и другое направление – Северск, к лесам Кременной.
Мы вышли на улицу из разрушенных домов.
– Село под нашим контролем. Высоты под нашим контролем. Всё под нашим контролем. Не были б они под нашим контролем, мы бы и шагу не смогли сделать.
В словах Акцепта сомневаться не приходилось. Мы шли спокойно, только изредка прислушиваясь к звукам войны, долетавшим до нас с передовой, которая медленно, но верно двигалась от нас к Бахмуту.
– Вот, почти в каждом доме в подвалах находились мирные жители. Мы шли дом за домом, зачищали. Приходилось подходить к каждому двору, к каждому дому и делать всё аккуратно. Спрашивать, кричать, есть ли мирные жители. Гранату же не будешь кидать. Мы рисковали. Некоторые не сразу отвечали, но когда узнавали, что мы из ЧВК «Вагнер», сразу чуть ли не выпрыгивали из подвалов. Они рассказывали нам, что ВСУ предлагали им эвакуироваться, но они ждали, когда придут русские. Мы всех их эвакуировали. Эвакуационная группа идёт вслед за штурмовой. Порой приходится эвакуировать под шквальным огнём. Иногда приходилось раскапывать завалы. Выносили всех буквально на руках. Дедушек, бабушек. Детей…
Мы прошли двор, где возле ворот одиноко и печально стояла пустая детская коляска.
– Вот отсюда, – подтвердил Ворон, – мы эвакуировали семью с мальчиком и девочкой. Это её коляска.
Пройдя часть села, мы вышли на открытое пространство. Сельская дорога выходила к мосту, однако по нему перебраться на другой берег не представлялось возможным – мост был подорван. Один пролёт обвис концом вниз, другой полностью упал, тёмная река проложила себе путь уже поверх обвалившегося бетонного полотна. Перед мостом, завалившись на дерево, встал намертво подбитый «Казак» – украинская бронемашина с белыми крестами на боках и капоте. Берега покрыты дырявой от следов белизной. Небо заволокло густой, облачной мутью. Это территория зимы, территория смерти и разрушения.
О-о-о-о, ты слышишь эхо вечности…
В 1943-м это место уже освобождали от нацистов – у дороги стоял обелиск, напоминающий о событиях восьмидесятилетней давности.
– Вот там, – красным перстом указывает Ворон, – ребята переплывали речку и обморозили руки-ноги. Место здесь узкое, но глубокое, до дна никто не достал. Мы их не эвакуировали, они отказывались. Они шли, шли и шли вперёд. А потом выяснилось, что у них обморожены конечности.
► Подбитый украинский «Казак»
Гвозди бы делать из этих людей… От одного вида на ледяную воду уже становилось холодно… Не было б крепче в мире гвоздей.
Мы немного вернулись назад и спустились к берегу, где русло было поуже. Оно было завалено деревянными настилами.
– Чтобы эвакуировать жителей с того берега, мы здесь сами сделали переправу. Здесь проходили и бабушки, и дедушки, и матери, и отцы, и дети.
На другом берегу располагались вражеские позиции. Вырыты небольшие окопы, сооружены блиндажи, выкопаны ямы в полный рост. Повсюду валялись присыпанные снегом и комьями земли элементы одежды и обмундирования, какие-то галоши, пакеты, банки, склянки – привычная мусорная картина для оставленных окопов. Я поднял с земли каску. Каска была размера М и пробита осколком у виска.
Следующие позиции были сделаны уже с применением техники. Выкопанная экскаватором траншея в человеческий рост и с насыпью ещё в один шла к главной дороге через Благодатное, потом поворачивала перпендикулярно и тянулась вдоль неё. В стенках траншеи выкопаны так называемые «лисьи норы», в которых можно при обстреле спрятаться от осколков.
Не всем удалось уйти от смерти. У дороги лежал замёрзший труп. Труп вэсэушника: на одной из вскинутых вверх руках зелёная повязка – никогда не видел таких у противника, но догадался, что этот цвет в одной палитре с жёлтым и голубым. Одна нога неестественно подвёрнута, на ногах уже нет ботинок – они понадобились живым. Распотрошённый броник валяется тут же. Кофта у трупа задрана, и вывалилась скукоженная сине-багровая складка живота. Душа насильственно исторгнута из материи, без души материя разлагается.
Вальгалла нас зовёт…
– Они бросают своих людей вот так вот, не забирают, домой не отправляют, – объясняет Ворон. – У нас при штурме тоже есть потери, есть раненые. Раненым оказывается лучшая медицинская помощь. А тела наших убитых ребят у нас так не валяются, они сразу эвакуируются домой, к родным. Им там воздаются почести, награждают, всё как положено, всё на высшем уровне.
– Мы занимаемся в том числе эвакуацией бойцов ВСУ, – подхватив тему, продолжил Акцепт, – у нас специальные группы, которые выносят всех «двухсотых». Наше командование выходит на командование ВСУ, мы делаем коридор, они приезжают и забирают своих солдат.
Трупы… Разменная монета войны.
– Так, растягиваемся! Растягиваемся! Держим темп! – командует Акцепт.
Мы идём по центральной улице мелкими группами по два-три человека. Впереди два бойца в красных перчатках. Потом мы: я, Акцепт, Ворон. За нами ещё пары бойцов, перчатки тоже красные. Среди них Никак; Никто остался ждать нас на базе.
Навстречу нам попадаются отдельные группы вагнеровцев, уходящих на ротацию. «Вагнеров видишь и во дворах, возле разрушенных домов. Они обустраиваются на временную стоянку.
– Вот кладбище, – показывает Ворон, – с нашей стороны туда ни одной мины, ни одной ракеты не прилетело. Ребятам было очень тяжело сюда заходить. По ним работали пулемётчики и снайпера.
– Да, всё это забирали штурмовые группы, – продолжает Акцепт, – это всё-таки кладбище. Как понимаете, в основном у нас все христиане, все православные. Есть и мусульмане, но все понимают, что это место значит. Поэтому приходило аккуратно ползти, подползать, атаковать…
Живые боялись потревожить мёртвых.
В воздухе нет-нет, пусть и неблизко, но и не так уж далеко, раздаётся свист с последующим разрывом. Стреляют. Расслабляться не стоит, по лицу Акцепта видно, как чутко он прислушивается к подобным звукам. Фронт двигается от нас всего лишь в нескольких километрах. Периодически оттуда доносится стрелкотня – там идут бои.
– Тяжело было сюда заходить, местность тут пристреляна. Вот с тех высот вёлся огонь. Мы запрашивали помощь тяжёлой техники и подавляли врага. Пробирались потихонечку, потихонечку – и вот мы идём сейчас спокойно по Благодатному. Тише едешь – дальше будешь.
Благодатное тянется в небольшой ложбине холмов. Вид села противоречит своему названию: вид не благостный. Мёртвые, разрушенные дома, покорёженные заборы, крыши как решето. В одном из дворов собрана сожжённая техника.
– Это укpоповcкая техника?
– Да. Вот, сожгли её благополучно.
Идём мы уже не так спокойно. По пути встретили знакомых командиров. вагнеровцы разговорились. Оказалось, что вчера выезжал вэсэушный танк и бил по дороге. Одному из бойцов сильно не повезло, он не успел перебежать открытый участок.
Вот и окраина села. Замызганная остановка с надписью «Благодатне» на украинском. Пока на украинском. И пока это конечная. Дальше Парасковиевка и Красная Горка, за них идут бои. А за ними и Бахмут.
На обратной дороге мы встречаем отряды штурмовиков, идущих к передовой. Один отряд, второй… потом третий. Идут молча цепью бойцы, хрустит лёд под ногами, текут солдатские ручейки по дорогам и тропам. Лица суровые, исхудавшие. Заросшие щетиной, изрезанные руслами морщин. Простые русские мужики, чернорабочие войны – вот кто всегда тянет тяжёлую лямку войны. Так было и в 1812-м, так было и в 43-м, так есть и сейчас. Эх, идёт, идёт, пошла пехота снова на запад.
► Герой новой войны у обелиска герою старой
Уже в Соледаре проходим мимо мемориала, посвящённого прошлой войне. Два посеребрённых, иссечённых осколками солдата склонили голову перед Родиной-матерью. «Родина не забудет своих героев» – буквы отбиты, но угадывается надпись на мемориале.
– …Да, платят хорошо, ничего не скажешь. Но дело не в деньгах, – признаётся Акцепт. – Раз в сто лет же это случается, раз в сто лет воюем с Европой. Мой прадед пропал без вести в Великую Отечественную. Сейчас воюю я. Но зато я рад, что мои дети проживут спокойно, на их долю войны не достанется.
Уже дома я нашёл песню про Вальгаллу. Оказывается, есть вариант и на украинском языке.
Борьба людей за муравейники
27 мая 2023 г.
Слово «аэропорт» всегда окутано романтическим флёром. Ведь даже вид взлетающего самолёта наполняет тебя необъяснимой радостью и детским восторгом. Ты цепляешься за него взглядом и взлетаешь вместе с ним. Блестящая, неземная, алюминиевая стрела пронзает небо – что может быть романтичнее? Самолёты – это всегда лёгкость, невесомость, красота. Это мечты о будущем и надежды о несбывшемся. Это лестница в небо и приоткрытая дверь. Любоваться самолётами можно бесконечно. А аэропорт – это там, где самолёты живут.
Но в Донецке слово «аэропорт» вызывает совершенно другие ассоциации. Это болевая точка, это кровавая рана, это гнойный, незатянутый шрам. Говоришь «Донецкий аэропорт», и сразу в памяти вспыхивают бои за Донецкий аэропорт. Голос диктора, стрельба, взрывы, крошащийся бетон. Донецк, независимость, 2014 год. И сразу – отряд «Спарта» во главе с рыжим Моторолой. Моторола в шлеме щурится, его рыжая борода всклокочена. Позади, как на плакате героического фильма, его команда в золотом составе и полном снаряжении. Разгрузки, автоматы, гранотомёты. Воха, Матрос, Водяной… Пока они все живы, пока они все в строю.