– Так мы только с Калинина. А что, и в больницу попали?
Поздно вечером ВСУ снова обстреляли Калининский район Донецка из РСЗО. Одна из ракет разгромила шаурму рядом с больницей, другая попала в общежитие, третья воткнулась дальше, рядом с хрущёвкой, образовав воронку во взломанном асфальте. Трёх ракет вполне было достаточно для репортажа, обстрелы Донецка давно стали журналистской рутиной, мы уже находились на другом берегу Кальмиуса и ехали по домам.
– Да, приезжай.
Да, хорошие мы, конечно, журналисты. Мы развернулись и приехали обратно в больничный городок. Но спасибо Бадме за оперативный звонок – из СМИ мы были первыми. Припарковавшись, мы пошли искать место прилёта в глубине комплекса.
Ох-хо-хох… Одна из ракет вошла в трёхэтажный корпус, обрушив два этажа, прошила его насквозь и взорвалась во дворе. Наш друг Бадма – интеллигентного вида калмык в тонких очках – с присущим ему буддийским спокойствием водит фонариком и показывает разрушения. Тут была приёмная, тут кабинет, где стоял рентгеновский аппарат, который недавно только привезли – сейчас он испорчен, а там вот ещё наш институт горит от попадания другой ракеты. Это, конечно, варварство – обстреливать гражданские больницы. И попадание это не случайное – Калининский больничный городок за последнюю неделю обстреляли уже второй раз. Позавчера от обстрела погиб тяжело больной в нейрохирургии – с Бадмой на месте прилёта мы встречаемся не первый раз. На этот раз жертв нет. Услышав свист, дежурная вахтёрша – единственный человек, который находился в здании – ринулась за сейф.
Какую цель преследовали неонацисты, обстреливая больничный городок? Добить наших раненых солдат, которых сюда привозят? Так их привозят не сюда, это не военный госпиталь. «Трёхсотых» с полей сражений собирают в другом месте. Туда мы с Бадмой, предварительно договорившись на месте прилёта, отправились на следующий день. Так я познакомился с Санычем и его командой.
Транзитный военный госпиталь находится… Впрочем, я, конечно же, не скажу, где он находится, чтобы туда ничего не прилетело. Изначально здание имело другое предназначение, но война поменяла всё и всех: многое гражданское, мирское стало военным, и сейчас это здание – военный объект.
Повод для посещения военных медиков гуманитарный – Бадма и его депутатская команда привезли для них подарки. Мобильный УЗИ-аппарат для работы в полевых условиях, мединвентарь, несколько телевизоров… Бурными аплодисментами женщины-медики встретили поступление стиралок. Также каждому медработнику были и персональные подарки. Дело шло к Новому году, к новому году войны, поэтому праздничные наборы были с оглядкой на военное время – пауэрбанки, мультитулы, термокружки…
– …девчатам. А пауэрбанк там тоже есть. Пауэрбанк вообще сейчас самый важный подарок, – бодро поздравлял Бадма, и девушки-военные, сидящие в помещении, где проводилось праздничное мероприятие, ему улыбались. Бадма улыбался им в ответ, и потом каждой лично вручил подарок.
Собрание проходило в большой комнате, которую медики оборудовали под кинозал. Для создания нужной атмосферы стены задекорировали маскировочной сетью. Кинозал работал круглосуточно. Можно было прийти уставшему врачу поздно вечером после смены. врубить фильм и отвлечься от другого «кино», в котором медики сами находились уже больше полугода.
Есть и своя мини-качалка.
– Тут мы проходим медико-психологическую реабилитацию. Саныч, начальник госпиталя, с большими звёздами майора на погонах, показывает нам небольшую комнату на втором этаже, где на полу лежат гантели и гири, висит боксёрская груша, стоит скамейка, стойка со штангой и в угол врублен самодельный турник из трубы – минимум для достижения максимума спортивных результатов. Соседняя комната была тоже спортивной, там был установлен теннисный стол для пинг-понга.
Для души же в одном из помещений устроена молельная комната. Саныч, зайдя в неё, старательно перекрестился на небольшой иконостас слева – иконы были расставлены на столе и висели по стенам. Я засмотрелся на репродукцию «Сикстинской мадонны» Рафаэля – одной из любимых картин Достоевского, кстати. Как человек, интересующийся живописью, я знал, что сейчас оригинал находится в Дрездене – после Второй мировой советские солдаты вывезли её, но потом картина снова вернулась в Германию. И сейчас в молельной комнате госпиталя на другой войне в окружении русских солдат я смотрю вместе с нарисованным святым Сикстом II на умиротворённое лицо снисходящей мадонны, которая приносит в мир страданий своего младенца. Как странно всё переплелось.
– Наш батюшка сейчас временно отсутствует, – рассказывает нам Саныч о настоятеле этого святого уголка, – он к нам приехал по зову сердца, как волонтёр. Приехал на один день, а задержался на два месяца. Он увидел тяготы, которые испытывают раненые, и остался. Он с нами работает, не только исповедует и причащает, но и носилки в ночи таскает, когда наплыв большой.
Иконы висят и у Саныча в кабинете, он является ему и спальней – рядом у стены застланная кровать. Саныч спит, ест, живёт на работе. Он просыпается на рабочем месте, рабочий день у него начинается, как только он открывает глаза.
Саныч – крепкий небритый мужик, небольшого роста, лет около сорока, и мне почему-то сразу с ним удалось установить контакт, что, надо сказать, с регулярными военными получается нечасто. Возможно, потому, что чем-то, не лицом, но жестами и поведением, он похож на моего двоюродного брата, и это сразу расположило. Мой брат такой же крепкий, широкий, подтянутый, с прямой осанкой и сам прямодушный, без хитрецы, общается просто, по-военному, так как сам тоже когда-то был военным и тоже служил на сложном направлении. Это помимо того, что на войне все братья. Воспользовавшись случаем, я договорился с Санычем приехать на следующий день и снять непосредственную работу его медицинского спецназа.
С утра в коридоре второго этажа построение, а потом в кабинете планёрка, обсуждение дел на день. Утренние отчёты и доклады, приказы и распоряжения. Без суеты, но коротко и по делу. Ты тем занимаешься, ты поедешь туда, а ты – туда.
Госпиталь транзитный, сюда стекаются раненые с Донецкого направления для отправки на эвакуацию, которая проходит раз-два в день. Эвакуация проходит вертолётами до Ростова, а в случае нелётной погоды – автобусами. Самое большее время, на которое здесь раненые могут задержаться, – это сутки до следующего рейда. Для ходячих раненых в соседнем здании организовано общежитие на сорок коек. Сложных и лежачих держат под рукой, в приёмном покое, под наблюдением врачей.
Когда приехал, при мне группу раненых отправляли на эвакуацию. Некоторых, особо тяжёлых привозили из городских больниц, куда их доставляли, чтобы долечить до транспортабельного для эвакуации состояния. С разрешения начмеда я поехал в экипаже – врач-реаниматолог, два медбрата и водитель.
► Госпиталь. Осмотр раненого
Сначала заехали в уже родной больничный городок Калининского района. Оттуда наш медицинский взвод выгрузил парня, по-видимому, с сильной контузией. Ему было явно не по себе. Лицо бледное, глаза в кучу. Ходить он мог, но очень плохо. Неуверенно и медленно он спускался с кровати на кресло-каталку, которое ему подогнали. Его усадили прямо в халате, парни укутали его в сидячем положении одеялом.
Следующий наш пассажир лежал в Донецкой «травме», областной травматологической больнице, в самом центре Донецка. Туда тоже недавно прилетала ракета. Парень был в ясном сознании, но в полностью неходячем состоянии – скорее всего, у него был повреждён позвоночник. Он лежал уже три месяца, но внешне не отчаивался.
– Ну что ты плачешь! – успокаивал он свою спутницу, которая его провожала в дальнюю путь-дорогу. По щекам девушки катились слёзы, и она настойчиво совала ему бутылку воды, хотя он отказывался.
Когда катили его по больничному коридору, я обратил внимание ещё на одного бойца, который передвигался на костылях. На нём была футболка с надписью «Быть воином – жить вечно», и не было одной ноги по колено… Эх-хэ-хэх, братишка… Волна безграничного сострадания нахлынула на меня. Вода-вода, слёзы-слёзы…
Выполнив свою миссию, отправив раненых в эвакуацию на Большую землю мы с врачом-реаниматологом Владимиром сидели у Финиста (позывной намеренно изменён), заместителя Саныча, который отъехал по делам. Финист по национальности калмык и, соответственно, угощал нас калмыцким чаем – это такая пряная смесь зелёного чая со специями и молоком. А реаниматолог Володя – кореец. Вот такая компания собралась в кабинете: калмык, кореец и русский – эх, гуляй, Евразия! Точнее, пей калмыцкий чай в донбасских степях.
Беседовали.
– Всегда есть несколько вариантов, как всё может пойти. Вот ты берёшь больного, думаешь, что от него можно ожидать чего угодно, накручиваешь себя. Вот у него пятка сейчас зачешется, волос выпадет. И этот мусор в голове скапливается, ты становишься мнительным, и когда от тебя потребуются решительные действия, ты будешь с этим мусором в голове, хотя, например, больного требуется просто обезболить. Есть у нас такие золотые, брильянтовые мгновения, когда в этот момент ты должен сделать всё грамотно, быстро и чётко. У нас есть такая поговорка: боишься – не делай, делаешь – не бойся, – делился Владимир спецификой своей работы. – Но с другой стороны, – продолжал он, – у опытного врача глаз может замылиться, появляется излишняя самоуверенность. Это другая крайность. Расслабляться никогда не надо, ты должен быть всегда сосредоточен может, перед тобой трудный случай.
Владимира командировали в Донбасс недавно, но он опытный военный врач и знает, о чём говорит, на медслужбе он уже семнадцать лет.
Реаниматолог борется со смертью, как Геракл с Танатосом, но внешне Владимир на Геракла совсем не похож. Средний рост, худощавое телосложение, чёрные щёлки азиатские глаз, до блеска выбритый череп. На бирюзовый халат врача надета солдатская безрукавка. Но подозреваю, что жизней из лап смерти он вырвал немало.