— Так и есть. Одежда промокла. Здесь холодно, легко заработать переохлаждение.
Обнимаю себя руками, уже зная ответ.
— Я т-тоже?
— Конечно, ты тоже. Все промокло ведь. Нужно было снять одежду и хорошенько растереть тело.
Пусть эти действия были проделаны во спасение, но моего стыда такое не умоляет. Ладно, тут хотя бы темно что глаз выколи.
Это не пляж, где под прямым солнцем обдуваемая горячим ветром намоченная морской водой ткань сохла на нас практически мгновенно. Мое платье, нижняя сорочка и панталоны, больше похожие на тонкие, шелковые шорты…я по вам скучаю. Очень.
— А…Ага. Понятно.
Если я не умерла ранее, то сейчас легко откинусь от неловкости.
Стоит обнаружить, что мы оба находимся в столь уязвимом и смущающем положении, да и с учетом того, что в этой пещере хоть глаз выколи, все мои чувства и ощущения усиливаются в разы. В ягодицу давит камешек. Я ерзаю, пытаясь от него избавится.
— Можешь, пожалуйста… не елозить.
Замираю мгновенно, стоит раздаться хриплой просьбе. Черт, черт, черт…Что за ситуация?
— Это…камешек… — пытаясь я неловко оправдаться.
Есть и плюсы от смущения, мне уже не холодно.
Сглатываю и продолжаю обнимать себя руками, прикрывая грудь и боясь лишний раз пошевелиться. Стоит возникнуть мысли, что герцог меня раздевал, как снова возвращается замешательство. Хочу домой, в поместье, и в то же время, часть меня желает остаться навсегда в этой темной пещере и умереть от неловкости, лишь бы избежать в будущем снова смотреть мужу в глаза.
— Когда одежда немного просохнет, поищем выход. В этих скалах множество туннелей и ходов, образованных неестественным путем. Когда-то давно здесь были шахты по добыче алмазов, — объясняет спокойно его сиятельство.
— Глен. Сколько мы уже здесь?
— Пару часов. Сейчас глубокая ночь. Если устала, поспи. Можешь опереться на меня.
Как будто я могу! Да и вряд ли усну в такой-то обстановке, когда опасность может быть где угодно. И ведь мой сон означает, что герцог глаз не сомкнет, не можем же мы оба, находясь в полной неизвестности, предаваться сладким снам?
О покушении на нас сейчас, когда мало что известно, говорить не хочется.
— Глен, а… — начинаю я, на ходу придумывая, что бы такого спросить и отвлечься от неловкости и нашего незавидного положения. — А давно ты…не ешь лук?
Явно не мой день сегодня. Прошу, просто проигнорируй.
Позади раздается тихий смешок.
— Давно. Он мне с детства не нравится.
В голосе герцога слышу улыбку.
— О…вот как.
— А ты, Ева, всегда была такой беспечной? Поднимать юбку перед мужчиной столь высоко…
Отчитать меня хочет?
— Некоторые правила нужны чтобы их нарушать. И потом, мы оба сейчас не в том положении, чтобы о приличиях рассуждать…я просто всегда мечтала о море…
— На Севере всегда холодно? Как люди обычно развлекаются в такую стужу?
— Катаются на санках, на лыжах и на коньках. Лепят крепости и играют в снежки, отогревают пальцы стаканами с глинтвейном или горячим шоколадом и снова приступают за дело. А зимними вечерами сидят у каминов, с книгой и теплым пледом на коленях, — говорю с оттенком ностальгии в голосе, вспоминая свою прошлую жизнь, и не ориентируюсь на память этого тела.
Зима в городе казалось серой и бесконечной, но ведь все дело в отношении. Мы сами создаем себе настроение. Вместо того, чтобы унывать, глядя на пасмурное небо и горы снега, я могла бы наслаждаться перечисленными выше занятиями. Но я только работала и оставалась в гордом одиночестве, даже не стремясь положиться на кого-нибудь хотя бы немножко…
— Должно быть, это весело.
— Да, наверное… — пожимаю плечами, пусть Глен и не видит.
Какое-то время мы сидим в тишине.
Я ежусь от дуновения холодного воздуха. Это обнадеживает. Если в пещере гуляет ветер, значит, он откуда-то берется. Тогда и выход наружу найдется.
— Замерзла?
Чужие руки накрывают плечи и притягиваю меня к себе. Голая кожа соприкасается с голой кожей. По телу разбегаются мурашки иного толка, вызваны они далеко не холодным воздухом.
Сдавайся, Ева. Тебе не победить.
Робко кладу голову на грудь супруга и делаю глубокий вдох. Сладковато-древесный запах мускуса с древесными нотками. Он даже пахнет вкусно! Будто внешности и выдающихся мышц не хватало! Конечно, мы с настоящей хозяйкой тела себя тоже не на мусорке нашли, и все же…
«Были бы вы тут в прошлом году, когда на ежегодном охотничьем турнире одна нерадивая служанка упала в реку! Тогда именно его сиятельство поспешил спасти несчастную, и когда он вышел из воды, в мокрой облепившей его торс рубахе, в тесных брюках — словно явившийся людям морской бог — с продрогшей девицей на руках… каждая, кто застала это зрелище, не прочь бы была рискнуть жизнью и кинуться в воду, если бы такой мужчина оказался ее спасителем…» — неожиданно приходят на ум слова леди Амалии, с которой мы познакомились на чаепитии мадам Уолберг.
— Слушай, Глен, а в прошлом году, на охотничьем турнире…Нет, не важно.
«Нам остается только глядеть украдкой, а у вас дома в полном распоряжении такой мужчина…Завидно…»
— М? Турнир?…Кстати, в этом году он будет проходить на моих личных землях. Там развелось много всякого зверья, селяне из соседних деревень жалуются на уничтожающих посевы кабанов…
Я и сама толком не поняла, что хотела узнать.
Была ли красивой та спасенная служанка? Как крепко он держал ее на руках? Виделись ли они после этого случая? Был ли тогда он в своих перчатках?
Почему-то мысль о том, что Глен касался этой эфемерной в моем сознании бедняжки вызывает необъяснимое раздражение.
Я хочу знать то, что недоступно остальным, хочу видеть мужа таким, каким его не видит никто, хочу спрятать его от глаз этих охочих до зрелищ и любования мужской красотой девиц подальше. И чтобы смотрел он только на меня…
29
— Проснулась?
Я неловко выпрямляюсь. Как долго спала на плече Глена? Когда только успела уснуть? Было так тепло и уютно…
— …Да.
— Хорошо. Все вещи уже просохли.
Отличная новость. К счастью, несмотря на прошедшее время в пещере-гроте по-прежнему темно хоть глаз выколи.
— О? Тогда надо одеться, — порываюсь встать на ноги и конечно же, мой вестибулярный аппарат меня подводит.
— Осторожно, — герцог ловит меня за руку. Всего лишь за руку, слава богам. Учитывая, что мы с ним сейчас оба в чем мать родила, ситуация довольно опасная.
Глен поддерживает меня и, убедившись, что могу стоять самостоятельно, отпускает, слышу его удаляющиеся в сторону шаги и в голову закрадываются не шибко приятные мысли. Скоро муж возвращается и моих рук касается ткань.
— В такой кромешное темноте ты передвигаешься довольно уверенно.
Поворачиваюсь спиной к тому месту, где предположительно стоит супруг и быстро натягиваю на себя местами еще влажное белье, а потом и платье. Все это время Глен подбирает слова. Мне даже не нужно видеть его лицо, чтобы понять, что я снова оказалась права. В сердце расцветает обида.
— Все разглядел?
— …к-хм, честно говоря, я вижу лишь смутные очертания.
Ага.
Так и поверила.
Да уж, не думала я, что стала настолько близка с его сиятельством, что по одному лишь тону голоса теперь могу понять, говорит ли он правду или же нагло лжет.
— Честно? — пусть и не видно, моя бровь летит вверх.
Ни на грамм не верю!
Сзади шуршит ткань, видимо, герцог тоже в процессе облачения.
— Нет, — выдыхает наконец муженек. — У тех, кто долго тренируется с мечом обостряются все чувства, так что я вижу сейчас практически так же хорошо, как днем.
Я знала! Знала!
Но от этого совсем не легче!
— Почему не сказал?
Дожили. Находимся черт знает где, но волнует меня сейчас только то, что он видел меня голой. Не абы кто, а собственный муж! До чего же неловко…
— Так было бы еще более странно, и я не хотел тебя смущать.
Не успеваю я возмутиться, как меня хватают за руку и тянут за собой.
— Идем, Ева. Ветер дует оттуда, значит, в той стороне есть проход наружу.
Плетусь следом, то и дело спотыкаясь и наступая герцогу на пятки. Ничего, потерпит. Просить прощения не собираюсь.
— Мы же были здесь одни. И ты сама говорила, что не любишь педантов.
— По-твоему, сейчас время для шуток? — язвлю я в ответ на попытку разрядить напряжение.
— Прости. Но действительно, в этом нет ничего такого. Тело — это просто тело. Плоть…
Сжимаю пальцы Глена так сильно, как только способна, но кажется, это не причиняет ему никакого вреда. Скалистый коридор становится круче, такое чувство, словно взбираемся мы на крутой холм. Хорошо, что потолки тут высокие и хотя бы не нужно пригибаться. Герцог здорово помогает, с силой тянет вперед за руку, иначе я бы давно уже сбилась с дыхания и попросила передышку.
Не знаю почему, но доводы мужа меня раздражают. Плоть, женские прелести, чего он там не видел — такой имеется в виду посыл? У тебя то же самое, что и у других, Ева. Это правда, и вроде на правду не обижаются, но я не могу себя перебороть.
— Ты прав. В следующий раз на чаепитии мадам Уолберг я как следует буду наслаждаться видами. У нее салоны славятся далеко не умениями поварихи. Тело ведь просто тело, да? К чему тогда вообще нужен стыд и манеры?
С каждым шагом становится немного светлее, наконец, отвыкшие от света глаза могут видеть очертания пролегающего впереди пути и фигуру Глена, идущего передо мной.
— И вообще, — продолжаю распалятся я, — раз нет ничего в этом такого, чего тогда ты так бегал от меня вначале? И перчатки зачем, если тело просто тело, то и касаться его бояться не стоит, верно?
— Каким видом? — переспрашивает Глен, пропуская мимо ушей остальную мою тираду.
— Не скажу. Иначе будет странно, и я не хочу тебя смущать, — возвращаю ему его слова.
— Ева, серьезно… — муж не договаривает, обрывая речь, когда за очередным крутым поворотом каменного подземного туннеля виднеется выход.