В тот день мы с ним направлялись на встречу с жителями одной из отдаленных деревень. Их жалоб приходило все больше и больше, и отец, будучи герцогом, не мог игнорировать проблемы своего народа. Он старался быть хорошим и мудрым правителем, а отцом — настолько, насколько хватало времени. Я чувствовал, что он мне больше учитель и наставник, нежели родной человек. Но в нашей семье подобное было нормальным.
Мы отправились в путь утром после завтрака. Генри болел, мать всю ночь сидела у его изголовья, сбивая жар, их за столом не было…Путь был не близким и отец приказал приготовить экипаж. Встреча с жителями той деревеньки затянулась, их очень беспокоил вопрос о близости границы с соседним королевством, участившиеся кражи и незнакомцы, которых стали замечать в окрестном лесу. Хотя…вспоминая после, я осознал, что они специально старались задержать нас до определенного часа.
Возвращаться пришлось, когда стало вечереть. Все было спокойно. Никто не замечал никаких странностей. Сопровождающие рыцари вели себя согласно своим обязанностям. На узкой горной дороге, что вела к поселению, сваленное дерево преградило путь. Часть стражи пришлось послать разобраться с этой проблемой. Мы с отцом остались в карете ждать. Тогда и случился страшный грохот. Словно разверзлись небеса. Его взгляд тогда…Я даже не понял, как мой уже слабеющий в силу возраста отец оказался так быстро рядом и повалил меня на пол, закрывая собственным телом… — Глен зарывается пальцами в волосы.
Его голос на последних фразах сильно дрожал. Он шумно выдыхает, стараясь взять себя в руки.
Я сглатываю, но молчу, терпеливо ожидая продолжения. Лучше просто слушать. Просто слушать. Как бы мне не хотелось сказать, что хватит — не думай, не вспоминай, забудь…я продолжаю ждать и быть рядом. Это прошлое уже произошло, и не остается ничего иного как просто принять его и примириться.
— Наша карета рухнула в ущелье. Из-за взрыва начался камнепад. Все те, кто тогда сопровождал герцога и его наследника погибли. Отец закрыл меня своим телом. Он оказался сильно ранен. Просторный когда-то экипаж сжался так слово кто-то наступил на него ногой. Мы оказались заперты, самостоятельно было выбраться невозможно, сложно сделать новый вдох…Когда после падения я пришел в себя, прошло немного времени после падения в пропасть. Наступила ночь. Тишина вокруг, ничего не видно. Никто нас не искал. Все, что я мог чувствовать — это то, как холодеет тело моего папы. Долгие часы. Только лишь одно это ощущение на кончиках моих пальцев, которые касались его ладони. Я не мог кричать, не мог позвать на помощь…прекрасно понимая, что те, кто повинен в том, что случилось — тот грохот, взрыв…явно были замешаны люди, не питавшие к нам добрых намерений, могут быть поблизости, выжидая и наблюдая.
Кусаю губы, стараясь сдерживать свои эмоции. Как должно быть было страшно! Пятнадцать лет…Генри сейчас семнадцать, и он ведет себя словно дите, а Глену было тогда даже меньше! Вспоминаю то, что произошло с нами по пути с пляжа обратно в поместье. Это было ужасно. Ужасно страшно. Ты на полном серьезе думаешь, что сейчас умрешь. Такое трудно передать словами. Тьма и холод, отсутствие всякой надежды на спасение.
— Я просто не мог тогда понять, что отец…умирает. Такой взрослый и сильный, такой уверенный, уважаемый…его тело холодело с каждым часом. Отказывался верить в это. Только утром я понял, что…что он мертв. Но под обломками кареты, придавленными камнями сверху даже дышать было тяжело. Выбраться же и вовсе казалось нереальным…Так прошло три дня. Когда я уже потерял надежду, потерял веру и начал забывать, что когда-то от моего отца пахло дорогим табаком, а не сладкой гнилью, три молодых и крепких парня, случайно проезжающих мимо, пришли мне на помощь. Сначала я решил, что мне чудится. Но потом один из них прокричал, чтобы я хватался за его руку, пока двое других приподняли часть конструкции, что не мне давала возможности выбраться. Эта же рука, что проверяла слабеющий пульс отца и после отмечала, как падает температура его тела…отчаянной хваткой вцепилась в шанс выжить, — пальцы мужчины сжимаю мою влажную от пота ладошку крепче.
Я позволяю ему это. Я готова позволить ему что угодно. Совершенно не имею никакого иммунитета перед мужем. Потому что…его благополучие для меня оказывается важнее чем мое собственное.
Глен продолжает:
— Я едва стоял на ногах, а сил бороться за свою жизнь не было во мне вовсе. Имею эти люди плохие намерения, сил противостоять им у меня не было совершенно. Они быстро прознали, кто я такой. И…они привели меня в чувство, напоили и отвезли домой…Уж лучше бы эти молодые совсем еще парни меня тогда прикончили!
— В смерти отца мать винила меня. Наверное, за годы жизни вместе она все же смогла его полюбить. И вдвойне жаль, что осознала она только его потеряв. Ей было тяжело перенести его кончину. Почему выжил я, а не он — вот что она часто у меня спрашивала. Для нее я был виновен в том, что остался жив, в том, что маленький Генри остался без отца, а она без мужа. Каждый раз, когда она меня видела, она кричала, что это моя вина. А когда кто-то долго тебе говорит одно и то же, ты начинаешь верить, что так и есть на самом деле. Я действительно верил. Долго верил, что мои руки…что все случилось из-за меня, из-за того, что отец так хотел вернуться домой в тот же день, не желая оставаться на ночевку, чтобы утром мы, семьей, в мой день рождения, могли поесть вместе…
Переняв титул герцога, я стал искать настоящих виновников трагедии. Я отчаянно желал доказать матери, что это не моя вина. Первыми подозреваемыми стали жители той деревушки. Не помню, как смог добраться туда сам, но они знали, что я приду. Несколько мужчин из тех, что были жалобщиками, окружили меня прямо на единственной улице поселка. Все был словно во сне, как будто пелена из гнева и ярости закрывала мне глаза…В себя привел меня плачь ребенка, на глазах которого я этими руками едва не лишил его отца жизни…
У меня сводит желудок. Но я не отнимаю руки и не издаю ни звука. Все это время Глен не поднимает головы, не ищет моего взгляда. Может, он страшится увидеть в моих глазах осуждение? Но кто я такая чтобы судить, даже представить не могу, каково было пережить такое.
Мужчина продолжает отрешенным тоном:
— Чем был я лучше тех, кого так отчаянно искал и ненавидел? Кого хотел наказать за те муки, что все никак не желали заканчиваться? Больше я поместье старался не покидать, поручая вести расследование своим рыцарям. Их полномочия возросли. Пытки, применение насилия, выбивание показаний…после разрешения от нового герцога этих земель им дозволялось многое. Я думал, что избавляю земли от засилья «зверья», что развелось за годы мягкого управления отца…Он так старался, с такой добротой относился к этим людям. Строил для них больницы, а для их детей школы, горел новыми идеями и проектами по благоустройству…И для чего? Чтобы умереть такой бессмысленной бесславной смертью?!
На несколько секунд воцаряется тишина. А после муж продолжает:
— Через полгода после случившегося мама начала оправляться. Кажется, она даже пыталась попросить у меня прощения, старалась загладить свою вину…Я думал, потихоньку наша жизнь устаканивается, но на самом деле ей всего лишь нужно было от меня разрешение на повторный брак, — Глен поднимает голову, замечаю на его губах кривую усмешку. — Ее любовь, руинами которой она меня попирала, которую использовала против меня слово пыточное орудие, продержалась шесть месяцев.
Я поджимаю губы. Разрешение на новый брак от сына, ставшего главой семьи в пятнадцать лет, полгода назад потерявшего отца в таких ужасных обстоятельствах. Сломленного, винящего себя мальчика хладнокровно покинуть, бросить на произвол судьбы…Я не имею права судить, но кажется, от бесконечной ненависти к этой женщине меня отделяет лишь факт того, что она произвела на свет того, кто мне очень дорог.
— Я его ей дал. Но забрать Генри не разрешил. Да и мой венценосный дядюшка вмешался, как никак, младшенький Грейстон — наследник герцогства, случись со мной что-то как с отцом… Уезжала она со скандалами и криками. И тем не менее, не имела никаких сомнений и мыслей остаться, как бы не плакал и не умолял ее об этом ее драгоценный младший сын. Ее любовь не стоила ничего перед возможностью начать новую счастливую жизнь как можно дальше. Генри долго грустил, а потом выдал, что я лишил его матери и он не желает иметь такого брата. Сейчас он уже этого может и не вспомнить. Для меня, той малолетней и неопытной версии меня, тогда это стало последней каплей.
Я своими руками рушу счастье дорогих мне людей. Если бы я только был старше, умнее, сильнее, способнее…обернулось бы все так? Может быть, я и впрямь проклят? Может, действительно приношу несчастья?
На мою ладонь, сцепленную в замок с пальцами мужа, которую он держит у себя на бедре, падает горячая слезинка. Никогда раньше не видела, чтобы мужчина плакал. Всего лишь одна слеза…но она разрывает мне душу, пусть внешне я никак не реагирую.
— Настоящие преступники так и не были найдены. Но мои люди обнаружили зацепки. Новых свидетелей в этом деле. Я приказал заставить их говорить любой ценой и хладнокровно подписал разрешение на применение силы. А на следующий день, когда решил заняться ими сам, передо мной предстала та троица, что вытащила меня тогда из заваленной и покореженной кареты. Из троих молодых людей после продолжающего всю ночь «допроса» выжил только один. Да, разбойники, промышляющие грабежами, да, у них не было доказательств непричастности, как и свидетельств об обратном кроме собственных слов…и кто бы поверил им, что оказались они в том месте случайно, что это они те, кто спас парнишку, оказавшегося герцогом, что подписал им смертный приговор?
Этими руками я ставил росчерки на бумагах с безликими характеристиками преступлений, решал судьбы людей, вся жизнь которых умещалась на паре строк и состояла из одного лишь скупого списка прегрешений. Да кем я себя вообще возомнил?! Как мог судить о человеке по его проступкам? Разве те молодые парни, пытающиеся своими глупыми шутками развеселить меня по дороге домой, были столь ужасны, что заслуживали смерти? А сколько крови на руках у меня самого?