Беспощадная психиатрия. Шокирующие методы лечения XIX века — страница 20 из 32

ргается грубым изменениям низшего уровня, которые неизбежно претерпевает материя?»[193]

Далее Хэслем развивает свою мысль. Допустив, что человеческая душа, т. е. «нематериальная, нетленная и бессмертная сущность», может болеть, придется признать, что врач в таких случаях бессилен. Лекарств, действующих на «нематериальную сущность», не бывает. Правда, можно попробовать повлиять на человека словами убеждения, урезонить безумца.

Концептуальное расхождение в понимании причин болезни отражается на отношении к методам лечения. Соматистам, по идее, не нужны техники морального воздействия на пациента. Причинение боли, пытки и унижение — метод спиритуалистов. Избиение или порка должны способствовать осознанию личной греховности и привести к исцеляющему покаянию. Психическое заболевание является функциональным расстройством души, а душу, как учат мудрецы, можно перевоспитать. Можно повлиять на человека так, что он будет направлять душевную энергию в правильном направлении, перестанет грешить и выздоровеет.

Философский базис соматизма укрепился к середине XIX в., благодаря позитивизму Огюста Конта. Биологизаторы XX в. сохранили этот альянс, опираясь на новый позитивизм в духе Венского кружка и на аналитическую философию.

Победа позитивистов над метафизиками в психиатрии XIX в. обессмыслила методы лечения болью. Эта победа, конечно же, неполная и неокончательная, датируется 1840-ми гг., когда спиритуалистическая традиция толкования психических болезней начала плавно перемещаться в царство парапсихологии.

В 1843 г. умер, вероятно, главный представитель спиритуалистической ориентации в психиатрии Иоганн Хайнрот.

В 1844 г. издана книга «Основные формы душевных расстройств в их отношении с врачеванием», написанная Максимилианом Якоби (1775–1858), одним из наиболее типичных представителей немецкого соматизма. В том же году в Берлине начинает выходить «Allgemeine Zeitschrift für Psychiatrie» — журнал психиатров соматической ориентации, издававшийся в течение более чем 100 лет.

В 1845 г. опубликован учебник «Патология и терапия психических заболеваний», написанный Вильгельмом Гризингером. Книга, предлагавшая сосредоточиться на связи психопатологии с мозгом, стала символическим текстом в истории биологической психиатрии. При этом Гризингера вряд ли можно причислить к соматистам, которые критиковали его взгляды. Мысль Гризингера в том, что спиритуалистическая концепция не является абсолютно бесполезной. Понятие «душа» может пригодиться, полностью отказываться от него как от мертвого атавизма религиозного идеализма не стоит. Нужно подождать того момента, когда наука наберется сил для решения вопроса о душе, т. е. того момента, когда о душе можно будет говорить на языке физиологии, а не на языке метафизики. Пока этот момент не наступил, Гризингер предлагает оставить понятие «душа» для обозначения суммы всех состояний мозга.

Моральная психиатрия дуалистична и трактует болезнь как последствие когда-то совершенного этического выбора. Гризингер олицетворяет движение психиатрии в сторону монизма, т. е. в то мировоззренческое пространство, где для «души» нет места. Однако монисты в духе Гризингера не против того, чтобы использовать при решении психиатрических проблем этические категории и говорить о душе. Главное, чтобы психиатры не морализировали, смешивая медицину с нравоучительством.

Показателен тот факт, что в революционном 1848 г. студенты-медики в Берлине требовали, чтобы из учебной программы убрали историю и философию (в 1860-х гг. так и сделали, заменив их физикой). Психиатрия на волне таких настроений делает критически важный шаг к самоутверждению в качестве одной из ветвей науки о природе.

Хайнрот в свое время принципиально настаивал на использовании понятия «душа». Он писал не о болезнях сознания, а о болезнях, возникающих из-за душевной нечистоты. В понимании его единомышленников основным условием сохранения психического здоровья является соответствие нравственной норме. Болеют из-за грехов, выздоравливают после покаяния. Иррациональность — это и есть грех. Праведность и разумность практически синонимичны.

Философия позитивизма в психиатрии очищает отношения с пациентом от моралистических наслоений. В первую очередь должна была уйти категория «вины», а вместе с ней и «ответственность» с «наказанием». Врач слагает с себя полномочия обвинителя и судьи, определяющего, как подсудимый должен исправиться.

Лечить болью, т. е. неприятным раздражением тела, пытались те, кто считал, что главное в человека не тело, а душа. С отказом от идеи души, по мере отдаления от моральной терапии, психиатрия не становится более бездушной. Наоборот, она освобождается от привязанности к метафизическим системам, с помощью которых можно оправдать практически все что угодно, в том числе причинение боли.

10.0 Рвота

Биологический редукционизм, т. е. стремление свести все психические явления, в том числе патологические, к нейрофизиологии, привлекал врачей и философов задолго до того, как сформировалась система современной нейробиологии. Для того чтобы быть редукционистом, необязательно жить во времена науки о нейронах.

Совершенная в своей простоте редукционистская модель была предложена врачом и философом Жюльеном Офре де Ламетри (1709–1751). Его l’homme machine (человек-машина) — идеальный шаблон для конструирования материалистического учения о человеке. В l’homme machine детали не могут сущностно отличаться друг от друга, не могут подчиняться разным законам разных физик. Внутренняя, психическая реальность зависит от тех же законов Ньютона, от которых зависят предметы внешнего мира. Так же, как l’homme machine является лишь еще одним механическим устройством посреди множества других механизмов во Вселенной, так и мозг является не более чем узлом в машинокомплекте, известном под названием человек. Ошибочно думают те, кто считают, что к изучениям функций мозга следует подходить как-то по-особенному, не так, как подходят к изучению других внутренних органов. Пьер Жан Жорж Кабанис (1757–1808), врач и философ, предлагал без лишних усложнений опираться на сравнение мозга со слюнными железами, а мысли со слюной: «Чтобы получить справедливое представление о деятельности, результатом которой становится мышление, следует рассматривать мозг как отдельный орган, специально предназначенный для производства мышления; так же, как желудок и кишечник — для пищеварения, печень — для фильтрации желчи, околоушные железы и верхнечелюстные и подъязычные железы — для производства слюнных соков. Впечатления, добираясь до мозга, приводят его в активность; подобно пище, которая, попадая в желудок, возбуждает его к более обильной секреции желудочного сока и движениям, способствующим ее перевариванию»[194].

Позднее вульгар-материалисты будут выражать ту же мысль резче и более прямолинейно: «Я думаю, что каждый естествоиспытатель с разумно последовательным мышлением придет к выводу: все, что мы относим к деятельности души, является лишь функцией мозгового вещества, или, выражаясь грубее, мысли имеют такое же отношение к мозгу, как желчь к лихорадке или моча к почкам»[195].

Мысли для мозга — как моча для почек. В этом ряду органических аналогий (желчь, слюна, моча) есть место для любого вещества, выделяемого из тела или же внутри тела из какого-нибудь органа. Уильям Лоуренс (1783–1867), президент Королевской коллегии хирургов Англии, рассуждая о том, что психические болезни являются болезнями мозга, а не сознания, использует такую интересную аналогию: «Симптомы находятся в таком же отношении к мозгу, как и рвота, несварение, изжога — к желудку»[196].

Рвота — многоаспектное явление в истории психиатрии XIX в. Циничной незатейливостью сравнений, которые используют биологические редукционисты того времени, подчеркивается безоговорочная материальность всего, что происходит в сфере психического. То, что в воображении представляется эфемерным и прозрачно бесплотным, в реальности не менее материально, чем слюна, моча и рвота.

Располагаясь в ряду символов, призванных иллюстрировать главные мысли врачей-материалистов, человеческие выделения важны также и для истории клинической медицины. Рвота — это еще и символ отчаянных стремлений медиков прошлого расшевелить больную психику, вытряхнуть из плотского мешка все лишнее и тем самым очистить сознание от патологической загрязненности.

Рвотные средства применялись для освобождения от симптомов и для исправления коренного дефекта в организме, из-за которого появились симптомы, т. е., говоря современным языком, от рвоты ждали не только симптоматического эффекта, но и этиотропного[197] действия.

Принцип действия рвотных средств объяснялся в зависимости от понимания патогенеза болезни. Но, как правило, первоосновой для медицинских теорий было древнее учение о гуморальном дисбалансе. В болезни проявляется нарушение баланса основных жидкостей в организме, следовательно, выздоровление происходит тогда, когда уровни жидкостей возвращаются к норме.

Были врачи, которые считали, что мания возникает в результате переедания. Чтобы вернуть психическую стабильность, пациенту прописывались вещества, вызывающие рвоту и повышенную потливость.

Средневековые врачи в стиле своей эпохи возвышали физиологические процессы до уровня нравоучительной аллегории. Антонин Флорентийский (1389–1459) сопоставлял то, что происходит с телом пациента, с событиями в духовной жизни: «Покаяние — это очищение от дурных телесных соков, то есть избавление от пороков… исповедь подобна отвару ревеня, который вызывает рвоту»[198].

Сутью болезненного состояния, с точки зрения многих врачей, было воспаление, т. е. чрезмерная активность тела, доводящая его до перегрева. Лекарство должно остановить эту бурную внутреннюю активность, открыв шлюзы для сброса кипящих телесных соков. Одним из таких шлюзов мог быть рот, из которого при помощи подходящих лекарств выводилось то