— Я хочу, чтобы ты меня отпустил. — Она повышает голос. — Сейчас же.
Я изучаю ее. В ее голосе слышится резкость, а в глазах — паника. Как будто она думает, что я...
Когда до меня доходит, я чувствую себя полным идиотом, потому что не понял этого раньше.
Она боится похищения.
Не изнасилования, как мне показалось после ее сумасшествия в такси. Хотя, скорее всего, это тоже есть. Но в основном ее беспокойство вращается вокруг того, что ее берут в плен и удерживают против воли.
Страх стать заложником — довольно специфический вид страха, чьи корни растут из определенного воспитания. И, возможно, определенного обучения.
Я вспоминаю ее слова.
«Все наши отцы — плохие люди. Очень плохие люди. Из тех, кому все равно, кому придется причинить боль, чтобы получить желаемое».
Тогда я представил наркоторговцев или еще каких-нибудь заурядных уголовников. Может быть, даже бездушных генеральных директоров-миллиардеров. Но в сочетании с едким презрением в ее голосе каждый раз, когда она называет меня гангстером, неестественным спокойствием, которое она проявляла во время автомобильной погони и перестрелки, и паранойей по поводу того, что она стала жертвой похищения (и, честно говоря, всего остального), я думаю, что моя маленькая воришка — отпрыск кого-то хуже.
Наблюдая за выражением моего лица, она спрашивает:
— Что?
— Джулия, — раздумываю я вслух. — Это же итальянское имя?
— Нет. Английское.
— Нет, если его дарят девушке, родившейся в итальянской семье.
Ее лицо бледнеет, как будто ей дали пощечину.
Бинго.
Что-то на моем лице заставляет ее сделать шаг назад.
— Я не причиню тебе вреда. Нет никакой необходимости пытаться убежать.
— Пожалуйста, отпусти меня, — сдавленным голосом просит она.
— Джулия, мне все равно, кто твой отец.
Она застывает на месте, словно окаменев. Венка на ее шее начинает биться сильнее.
— Я не буду удерживать тебя против твоей воли, — говорю я тихим и безобидным тоном. — Клянусь тебе. Но мне нужно выяснить, кто именно стоял за этим нападением, и разобраться с ним… или с ними. Тогда ты сможешь уйти. Ради твоей безопасности, как и ради моей. Договорились?
Она сглатывает. Ее руки дрожат. Я борюсь с желанием подойти к ней и заключить в объятия, указав вместо этого на коридор за кухней.
— Там есть комната для гостей. Ты можешь пойти туда. Я не буду тебе мешать. — Когда она не двигается, я добавляю: — Дверь запирается изнутри. Рама усилена сталью. Никто не может войти, если ты не впустишь.
— Там есть камеры?
— Нет. — Она облизывает губы, переминаясь с ноги на ногу, пытаясь решить, верить мне или нет. — А еще в тумбочке лежит пистолет. Он заряжен. Судя по тому, как ты держала винтовку, полагаю, ты знакома с огнестрельным оружием.
Она прищуривается и смотрит на меня, наверняка жалея, что сейчас у нее нет пистолета.
Затем расправляет плечи и делает глубокий вдох.
— Как ты думаешь, сколько времени тебе понадобится, чтобы узнать все, нужно?
— Максимум несколько часов.
Она моргает. Надеюсь, я ее впечатлил.
— Как мне… как вот так просто... расслабиться на некоторое время, пока не закончишь?
Я склоняю голову набок, наблюдая, как она пытается сохранить самообладание и побороть желание броситься к входной двери. Вот только здесь нет входной двери, о чем она уже хорошо знает.
Я делаю к ней несколько шагов. Когда она испуганно пятится, я останавливаюсь и поднимаю руку, чувствуя укол боли.
— Пожалуйста. Доверься мне.
Ее смех тихий и сухой.
— Ты хоть понимаешь, как безумно звучит от тебя эта просьба?
— Я спас тебе жизнь.
— Ох, точно. — Она выглядит смущенной на мгновение, затем смотрит вниз на свои ноги. — Прости. И... спасибо тебе.
Блядь, она очаровательна.
— Всегда пожалуйста. В любое время.
Она поднимает взгляд и кривит губы. Какое-то время она изучает меня из-под опущенных ресниц, потом вздыхает и вскидывает руки.
— О, черт возьми. Хорошо. Я останусь здесь на несколько часов. Я не хочу верить, что ты сдержишь свое слово, но я верю. В основном. Вопреки здравому смыслу.
Затем Джулия упирает руки в бока и посылает мне свой фирменный взгляд.
— Так что не облажайся, ладно?
— Я скорее умру, чем разочарую тебя, — торжественно обещаю я.
Это была попытка пошутить, но, удивительно, я именно это и имел в виду.
Она закатывает глаза.
— Будем надеяться, что в этом не будет необходимости.
Затем разворачивается на месте и идет через кухню к гостевой комнате дальше по коридору.
Я слышу, как хлопает дверь, и улыбаюсь.
Потом достаю из ящика пластиковый пакет на молнии, засовываю в него руку, беру ею стакан с виски, выливаю содержимое в раковину и, насвистывая, направляюсь в свой кабинет, чтобы выяснить, кто же на самом деле моя прекрасная воровка.
* * *
— Ты меня разыгрываешь.
— Нет.
— Иди ты, Киллиан. Хватит шутить!
— Вовсе нет, Деклан. Я говорю тебе правду.
— Да ладно?
— Ага. Отпечатки пальцев не лгут.
На другом конце провода на мгновение воцаряется тишина, затем я слышу низкий смешок.
— Вау, просто вау. Каковы шансы?
— Примерно семь миллиардов к одному.
— Господи Иисусе. Дочь Антонио Моретти? — Снова смешок. — Настоящий пиздец.
— Ты признал это вслух? — сухо замечаю я.
— И каков же твой следующий шаг?
— Хороший вопрос.
Я смотрю отчет ФБР на экране компьютера. Шок только недавно притупился до более управляемого изумления.
Не каждый день я обнаруживаю, что самая интересная и привлекательная женщина, которую я когда-либо встречал — это не кто иная, как единственный ребенок главы печально известной нью-йоркской итальянской преступной семьи.
Дочь настолько злобного мужчины, что его дыхание, вероятно, ядовито.
Мужчины, который, к сожалению, уже довольно давно пытается меня убить.
— Ты думаешь, он это все спланировал?
Деклан имеет в виду кражу подгузников.
— Нет. Я не могу найти никаких свидетельств контакта между ней и ее отцом.
Я не добавляю, что ее мать погибла при взрыве заминированного автомобиля, когда Джулия была ребенком. Кажется мне, что она не особо хотела бы, чтобы я об этом распространялся. Я также не рассказываю о ее годах на домашнем обучении или чрезвычайно закрытом образе жизни, прежде чем в тринадцать лет ее отправили в Вермонтскую школу-интернат для ультра-богатых детей. Похоже, тогда в ней проснулась бунтарка, потому что, покинув отцовский дом, она начала попадать в неприятности.
Сразу после окончания школы в восемнадцать лет ее арестовали за кражу в магазине. Обвинения были сняты — папино влияние, без всякого сомнения, — вот только кто-то в папочкиной службе безопасности забыл стереть ее отпечатки пальцев из полицейской базы данных.
Ошибка, которую я бы никогда не совершил, зато их промах помог мне.
После ареста нет ничего в досье ФБР. Ни ее фальшивой фамилии, ни какого-либо известного адреса. В Интерполе и в АНБ тоже, а они знают всех. Следовательно, она отлично заметала следы.
Следовательно, она впечатляет меня все больше и больше.
— Аха. Почему тогда именно у тебя они украли подгузники?
Мои губы растягиваются в улыбке.
— Судя по всему, она с приятельницами воруют только у плохих парней. Так или иначе, я оказался в их списке.
— Это все объясняет, — выдает Деклан после минутного молчания.
— Что?
— Почему она тебе нравится.
— Я не понимаю.
— Она — благодетельница. Твой криптонит.
— С чего, мать твою, ты это взял? Ты не видел меня с женщиной с тех пор, как я заменил Лиама.
— Он и сказал мне.
Я стискиваю зубы. Сейчас должно быть интересно. Досадно, но интересно.
— Что именно он сказал?
— Что единственный раз в жизни ты ослабил бдительность из-за женщины, которая была так влюблена в мужчину, что отдала жизнь во имя его спасения.
— Не отдавала она жизнь, — ворчу я сквозь стиснутые зубы. — И спас его я.
Я не вижу Деклана, но знаю, что сейчас он выпускает кольца дыма и пренебрежительно размахивает рукой в воздухе.
— Детали, детали. Суть в том, что она была благодетельницей. Самоотверженной. Щедрой. Как и эта девчонка.
— Она воровка.
— Воровка-филантроп, — самодовольно поправляет он. — Забирает у плохих парней и жертвует краденное на благотворительность. Если это не определение благодетеля, то я не знаю, что это такое.
Когда я слишком долго молчу, Деклан говорит:
— Я знаю, что ты сидишь там и пытаешься придумать, как бы со мной поспорить, вот только проблема в том, что ты сам понимаешь, что я прав.
— На самом деле я представлял себе твою медленную и мучительную смерть от отравления.
— Пфф. Яд — оружие женщины. Ты просто пустишь мне пулю в лоб.
— Заманчивая мысль. Я сейчас вешаю трубку.
— Не забыл ли ты случайно сказать, как рад, что я пережил нашу маленькую стычку с сербами?
— Я в восторге, — невозмутимо отвечаю я и нажимаю пальцем на кнопку отбоя.
Он перезванивает мне через пять секунд.
— Мне тут набрал приятель из департамента. Федералы сейчас на месте преступления.
— Отлично. Пусть сообщат все, что у них есть.
— Есть, есть, капитан, — имитируя пиратский акцент, выпаливает Деклан.
— Деклан?
— Хм?
— Никогда больше так не говори.
— Тебе не нравится? Это морской термин Британского Королевского флота, означающий «Да, я сделаю, как вы прикажете». В отличие от общепринятого «так точно» в ответ на приказ, который не подразумевает безоговорочного подчинения. Потому что, знаете ли, военные очень любят повиновение.