Стоит отдать должное официанту: он не проливает напитки. Его улыбка остается на месте. Но все же его разочарование можно ощутить в воздухе.
Мне становиться его жаль, но лишь на полсекунды — над его головой загорается лампочка, когда он бегает глазами с одной моей симпатичной подруги на другую и обратно. Тогда его улыбка снова искриться.
Мужчины.
Я думаю, что на самом деле Бог сначала создал женщину, а потом уже — мужчину, решив, что нам нужен некий раздражитель, чтобы мы не умерли от скуки в Эдемском саду.
— Эй, тебе удалось избавиться от той мерзкой сыпи? — спрашиваю у Фин. — Макс сказала, что ты принимаешь довольно тяжелые антибиотики.
Фин кивает, подыгрывая.
— О, подруга, это было так ужасно. Моя гинеколог сказала, что никогда не видела такого количества сочащихся язв. К сожалению, пока я добралась до врача, Макс тоже подцепила эту дрянь.
Наблюдая за удаляющейся спиной нашего официанта, спешащего к бару, Макс уныло говорит:
— Какие же вы противные девчонки.
— Сам виноват, что считает, будто лесбиянкам просто нужен хороший трах, чтобы перейти на сторону гетеро.
— Я не лесбиянка, — шипит Макс, — и мне бы не помешал хороший трах.
— Ну, извини за облом, — просит прощения Фин, очевидно, совсем не сожалея. — Но всем известно, что парни с пучками — отвратительные любовники. Они слишком заморочены на своих волосах, чтобы сосредоточиться на партнере. Ты заслуживаешь лучшего.
— Спасибо. Наверно.
Мы одновременно тянемся за напитками, когда официант возвращается. Прежде чем я успеваю сказать ему, что мы сами за все заплатим, он спрашивает:
— Кто из вас Джулия Джемесон?
Мой живот сжимается. Мы втроем смотрим друг на друга какое-то время, пока я осторожно не уточняю:
— А что такое?
Он указывает большим пальцем через плечо.
— Вас к телефону.
Никто не знает, что я здесь, кроме Фин и Макс. Напряжение в моем животе превращается в узел.
— Кто?
Официант пожимает плечами.
— Какой-то ирландец говорит, что вы должны ему девяносто тысяч долларов.
ГЛАВА 6
Джули
После нескольких секунд изумленной тишины, Макс говорит:
— Ладно, это дьявольски странно. Он звонит тебе сразу после того, как сказала, что ты должна позвонить ему? Совпадение?
Фин обеспокоенно оглядывается по сторонам.
— Что действительно странно, так это то, как он узнал, что мы здесь. Как думаешь, он следил за тобой после того, как вышвырнул из такси?
— Должно быть, так оно и было. Похоже, он любит играть в игры.
Как кошка с мышью прямо перед тем, как укусить, разрывая жертве спинной мозг.
Я стискиваю зубы, расправляю плечи и осматриваясь, пытаясь заметить группу здоровенных парней со злыми лицами в темных костюмах с подозрительными выпуклостями под ними. Но я не вижу наемных убийц: вокруг обычные люди разговаривают и выпивают возле бара.
Я встаю. Мое сердце бешено колотится в груди.
— Если я не вернусь через пять минут, вы, девчонки, знаете, что делать.
— Взорвем это место, — кивает Макс.
— Что? Нет! Вы направляетесь в свои тайники и отправляете сигнал, если у вас все чисто!
— Я думала, — хмурится Фин, — что «если я не вернусь через пять минут» означает «я ухожу с тем горячим самцом, которого только что встретила, не ждите меня».
— Господи, — вздыхаю я, разочарованно глядя на них. — Мы самые жалкие преступники на свете.
— Зато мы с Макс знаем, что лучше не оскорблять хозяина преступного мира, детка. А теперь иди спасай наши задницы. Мы пока будем напиваться на случай, если ты потерпишь неудачу.
Качая головой, я покидаю их и направляюсь к парню в конце бара. Он указывает на телефонную будку у заднего выхода. Это одна из тех старомодных красных лондонских будок, с которыми так любят фотографироваться туристы.
Адреналин, как электричество, пронизывает мое тело. Я захожу в кабинку, закрываю дверь и делаю глубокий вдох. Затем снимаю трубку и подношу ее к уху.
На другом конце провода потрескивающая тишина. Даже сквозь телефонный провод присутствие Лиама так же ощутимо, как прикосновение его руки к моей коже.
Затем:
— Я не планировал этого. — Голос низкий, хриплый и характерный. Теперь, когда я его слышала, я узнаю этот гортанный ирландский акцент где угодно.
— Не убивать меня, когда у тебя была такая возможность?
— Потерять самообладание. Я должен перед тобой извиниться.
Мы дышим в трубку, пока я не прихожу в себя.
— Ты что, шутишь?
— Нет.
— Это что... какая-то игра?
— Нет.
Я так пристально всматриваюсь взглядом в кнопки на телефоне, что в глазах начинает расплываться.
— Ладно, не буду тратить время и сразу признаюсь, что понятия не имею, что сейчас происходит.
— Происходит то, что я прошу прощения за то, что вышвырнул тебя на улицу.
— После того, как я украла у тебя подгузники на девяносто тысяч долларов?
— Да, — с торжеством в голосе, в котором слышится намек на теплоту, отвечает он. — Хотя мне сказали, что технически они были украдены со склада, а не у меня.
Мне хочется рухнуть в кресло, но могу позволить себе только прислониться к стеклянной двери узкой кабинки.
— Ты собираешься убить нас или как? — крепко сжав трубку, громко требую ответа.
Он вздыхает.
— Только не снова.
— Это значит «нет»?
— Да, милая, это «нет», — уверенно отвечает он.
Я не обращаю внимания на то, как мне понравилось слышать из его уст «милая», и продолжаю напирать:
— Но почему? Потому что мы девочки? Если бы мы были мужчинами, мы бы уже были мертвы, верно? — Когда он задумывается, я выпаливаю: — О боже, ты передумал?
— Нет. Просто слегка разочарован, что моя репутация включает в себя причинение вреда женщинам. Я никогда не поднимал руку на женщину в своей жизни…
Затем он резко замолкает и тихо матерится.
— Так что ты говорил? — напоминаю я, потому что он не продолжает свою речь.
Он тяжело вздыхает.
— Я чуть не соврал. Как-то я действительно ударил женщину. Вообще-то я ее избил.
Если моя челюсть отвиснет еще ниже, она упрется в мысы моих ботинок.
— Это одно из моих самых больших сожалений. У меня сложилось впечатление, что она занимается торговлей девочками, детьми… неважно. Долгая история. Мне не хочется начинать с неправды, поэтому я буду честен.
Когда я молчу слишком долго от шока и замешательства, он добавляет:
— Я убил человека, который дал мне эту неверную информацию, что Ева торговала людьми.
Я сглатываю, пытаясь вернуть к жизни свой онемевший язык.
— Тогда ладно.
— Знаю, что это не оправдывает моего поступка, но я и не пытался это так подать. Я просто объясняю причину.
— Э-э-э…
— Теперь она замужем. Родила близнецов. Я приглядываю за ними, когда ее муж уезжает из города на работу. Мы вроде как сдружились.
— Значит, в конце концов проблема разрешилась.
Мне удалось говорить как разумному человеку, а не как зомби с картофельным пюре вместо мозгов, каковой я на самом деле являюсь.
— Скажи-ка мне, — резко требует он, — почему ты отдала то, что у меня украла, на благотворительность. Зачем рисковать без финансовой выгоды? Что ты получила?
У меня уже голова болит от этого парня.
— Какое это имеет значение?
— Мотивация говорит о характере. Скажи мне.
Боже, какой же он властный. Это меня раздражает, но тут я вспоминаю о Фин и Макс, и о том, по какому тонкому льду мы с ними сейчас ходим, поэтому решаю уступить.
— Ладно. Мы сделали это, если тебе этот так важно знать, чтобы загладить вину.
Наступая долгая мучительная молчание.
— Загладить свою вину перед кем? — допытывается он.
— Ну... перед миром, полагаю.
Есть еще одна пауза, на этот раз длиннее.
— И какие же ужасные грехи совершили Робин Гуд и ее веселая шайка разбойников, чтобы возмещать ущерб перед всем миром?
— Не наши грехи, — тихо отвечаю я.
— Тогда чьи же?
Не знаю, зачем я ему это говорю.
Может быть потому, что я никогда раньше не произносила этих слов вслух, или потому, что я чувствую, как много зависит от моего ответа, или потому, что я много выпила. Но слова вылетают прежде, чем я успеваю их остановить. Вместе с ними приходит странное чувство облегчения.
— Наши отцы — плохие люди. Очень плохие люди. Из тех, кому наплевать, кому они причиняют боль, чтобы получить желаемое. Мы забираем у таких же людей. То, что мы делаем, это своего рода… это наш маленький способ сделать добро. Мы пытаемся загладить свою вину за то, что связаны с такими засранцами.
Из-за его долгого молчания, я начинаю волноваться.
— Я не лгу.
— Я верю тебе, — говорит он удивительно мягким голосом.
Так как он больше ничего не добавляет, меня охватывает паника.
— Эм... Все как-то так. Вот и вся причина, — лепечу я. — На самом деле то, что мы делаем, недопустимо. Одна из нас неизбежно напортачит. Чудо, что мы до сих пор не загремели в тюрьму. Вообще мы работаем, мы не абсолютные преступники, скажем, подрабатываем. Ну, я не хочу, чтобы ты решил, будто мы не воспринимаем это всерьез, потому что очевидно, что мы согласны, что играем с огнем…
— Я хочу тебя видеть.
Его тон утратил всю свою мягкость. Он по-прежнему низкий, но теперь в нем слышится напряжение с темной потребностью, от которая моя паника взлетает до небес.
Воздух покидает мои легкие. Сглотнув комок в горле, я шепчу:
— Зачем?
— Ты знаешь зачем, — хрипло отвечает он.
Господи, помоги мне. И это не потому, что он хочет меня убить.