— Есть несколько элитных частей и военно-учебных заведений, которых, в принципе, достаточно для контроля над ситуацией в основных регионах страны. Кроме того сейчас здесь есть и…
Я взглянул на Трокмана. Тот глазами показал мие, чтобы я заткнулся. Что я и сделал.
— Если нужно, переведите и их на доллары, — сказал Торрелли. — Не скупитесь, дело важное. Мике- ло, — обратился он ко мне, — ты мне нравишься. Я слышал, ты собираешься в отставку? Ты бы не хотел работать у меня?
— Телохранителем вместо Джованни? — поинтересовался я.
— Это мы еще обсудим, — пообещал папа-Луид- жи. — Ты где собираешься обосноваться в Штатах?
Передо мной мелькнули зеленые глаза Пат.
— Наверное, в Бостоне. — ответил я. — Нет, точно — в Бостоне.
— И отлично, — Торрелли встал. — Благодарю за внимание, джентльмены. Бог да благословит ваши усилия.
Мы двинулись к выходу, когда папа-Луиджи жестом попросил меня задержаться.
— Мэр этого города, — спросил он, — он встречал меня в аэропорту, очень приятный человек, ты его знаешь?
— Это один из столпов новой русской демократии, — сказал я. — Приверженец свободы и рывка, близкий сотрудник президента.
— Я так и думал, — обрадовался папа-Луиджи. — Могу ли я что-нибудь сделать для него и этого города? Чем-нибудь помочь?
— Да, — подтвердил я. — Ему очень нужны деньги, чтобы достроить атомный крейсер,
— Мадонна, — прошептал мистер Торрелли. — Зачем им сейчас атомный крейсер?
Но по его глазам я видел, что он уже дал деньги и на это.
XVIII
— Что вы обо всем этом думаете? — спросил
Трокман, когда мы вернулись в гостиную.
— Боюсь, что ничего не выйдет, — искренне ответил я. — Папа-Луиджи не знает России. Это не Чили и не Конго. Мы здесь сделали самое оптимальное из возможного: безвластие. Это то, к чему всегда инстинктивно стремился русский народ, наличие которого так эмоционально отрицал сеньор Торрелли. Никакая демократия здесь невозможна. Либо террористическая диктатура, либо безвластие. Я имею в виду центр. А регионы могут разобраться сами в самом широком спектре: от эмиратов до фермерских республик наподобие Трансвааля и Оранжевой конца прошлого века. Я полагаю, что спасение этой страны в сведении центральной власти до максимально возможного минимума. Пашущий землю президент, прерывающий это занятие ради приема иностранных послов. Мягкий авторитаризм, о котором мечтает Луиджи — это нонсенс. Любой мягкий авторитаризм назавтра же станет железной диктатурой, особенно в условиях невероятного политического и морального разложения, который сейчас переживает Россия.
— Может быть, досрочные выборы? — предположил Билл.
— Обстановка в России сейчас такова, — продолжал я, — что можно проводить любые эксперименты, на которые согласятся три "силовых" министра. Даже два. Дело не в этом. Досрочные выборы можно провести. Но что это даст? Неужели вы думаете, Билл, что они выберут в свой так называемый парламент кого-нибудь лучше тех, кто там заседает сейчас. Взгляните на карту этой страны, которую мы ошибочно привыкли отожествлять с Москвой. В тысячах городах и сел живет абсолютно аполитичное и доведенное до полуживотного состояния население. Его погонят на выборы и оно сделает то, что делало десятилетиями: снова выберет своего секретаря горкома вместе с парочкой уголовных преступников. Такая публика и составит новый парламент, разведенный дюжиной столичных демократов-идеалистов. Никто не успеет опомниться, как наступит новый паралич власти. И поверьте, в этом новом парламенте большинство снова захватят коммунисты, националисты и им подобная публика. Вспомните, что Гитлер тоже не предпринимал никаких переворотов, а пришел к власти в результате свободных выборов. Так что зачем заниматься ненужной работой, которая может обойтись очень дорого и не дать ровным счетом никаких результатов, приведя, в лучшем случае, к уже достигнутым? Демократия, как сказал кто-то из великих, представляет неограниченные возможности тем, кто ее ненавидит, а перед тем, кто за нее борется, ставит одни, порой неразрешимые, проблемы. Я понимаю мистера Торрелли. Он хочет прекратить групповое изнасилование России и заняться этим процессом в одиночку. Но он не понимает обстановки. Только безвластие открыло пока перед русскими те пути, которые было до этого наглухо закрыты. Они робко, спотыкаясь и испуганно оглядываясь, пошли по этой дороге. Дайте им пройти дальше, а потом экспериментируйте с властями и разными досрочными выборами…
— Может быть, какой-нибудь генерал? — пробормотал Билл.
— Вроде Севрюгина, — подсказал я. — Здесь-то и генерала сейчас приличного не найти, который бы, придя к власти, не свез сразу всю государственную казну к себе на дачу.
— Я разделяю почти все ваши опасения и доводы, — вздохнул Трокман, — но попробовать мы обязаны. Папа-Луиджи чувствует приближение хаоса и он прав: это может обойтись нам гораздо дороже. Надо вынуть из России занозу в виде старой коммунистической Конституции и переизбрать органы власти. Будут они плохими — переизбрать и их. При этом приучить их не стрелять. Пусть понервничает сатана, видя, как мы переделываем его полигон в учебный полигон демократии,
— При этом, — вставил я, — каждый тур подобных учений будет поднимать доллар, что и нужно мистеру Луиджи.
— И не только ему, — согласился Билл. — Но вы говорите об этом так, как будто вас это не радует.
— Меня никогда не радует, когда бьют лежачего, — сознался я. — Видимо, я слишком долго проработал в этой стране. Это действует на психику. Мне хочется побыстрее отсюда убраться.
— Да, — оживился Трокман. — Разумеется. Срочно летите в Париж. Информируйте нашу резидентуру, что мы начинаем осуществление варианта '‘Си". Постарайтесь все сделать максимум за неделю и летите в Вашингтон. Я думаю, что мы с боссом уже вернемся домой и представим необходимый доклад в Госдепартамент и добьемся утверждения плана у президента. Вы сможете вылететь прямо сегодня?
— Я хочу повидать его, Билл, — не совсем уверенным голосом сказал я. — Ничего страшного не случится, если я улечу завтра.
— Вы не боитесь, что он вас прихлопнет? — поинтересовался Билл. — Нам было бы прискорбно вас потерять. Я бы хотел, чтобы вы, немного отдохнув, вернулись в Москву хотя бы советником.
— Мы уже говорили на эту тему, — разозлился я. — И вы, насколько я помню, согласились, что мне пора домой. Что касается того, что Койот меня прихлопнет, то я не понимаю, что ему мешает это сделать в любой момент?
Билл как-то странно посмотрел на меня:
— Я бы ни за что не поехал.
Он подал мне руку.
— Я мог бы запретить тебе делать это. Но не буду. Поезжай. Но будь осторожен. И сразу в аэропорт. Свяжешься со мной из парижской резидентуры. Только, пожалуйста, без своих вечных штучек.
Я пообещал.
Трокман поднялся и вышел в фойе, а я направился в свою комнату, где на столике лежали ключи от машины. Климов сдержал свое обещание. К моему удивлению, машина оказалась пикапом с надписью "Продукты". На месте водителя многозначительно лежал ватник зеленого цвета. Я снял свою куртку, бросил ее на сидение, облачился в ватник и двинул пикап по направлению к воротам, где в полувоенных комбинезонах стояли то ли итальянцы мистера Торрелли, то ли черкесы господина Беркесова.
Никто из них и бровью не повел, ворота бесшумно разошлись, и я выехал на пустынную дорогу. Хотя за воротами особняка стояло несколько машин, ни одна из них не сдвинулась с места. Проехав несколько сот метров, я убедился, что слежки за мной нет, и влился в поток уличного движения, следующего через мост в сторону Каменноостровского проспекта…
Я запарковал продуктовый пикап у самой парадной дома, где жила Руанова и, как был в ватнике, поднялся по знакомой лестнице, даже не удосужившись проверить, работает лифт или нет.
Квартира была опечатана.
Звонок сорван. Смотровой глазок выбит, а раньше его вроде и не было. Я посмотрел в него — сплошная темнота.
Я открыл дверь, которая оказалась незапертой. Вошел в прихожую, ярко освещенную, несмотря на то, что в дырку смотрового глазка с площадки ничего не было видно.
Он стоял в проеме двери такой, каким я его и предполагал увидеть, глядя на меня с какой-то не то грустью, не то удивлением.
— Привет, Койот, — сказал я, удивляясь своему спокойствию.
— Здравствуй, Майк, — просто ответил он. — Ты сразу понял, что это я?
— Нет, конечно, — сознался я. — Я сам был сбит с толку этой историей с Койотом. И до сих пор не понимаю все до конца. Но, когда я увидел Жанну, я начал кое о чем догадываться. Я и назвался ей так, чтобы она кое-что вспомнила.
— Ты разве знал Жанну? — спросил он с удивлением.
— Знал — не знал, — засмеялся я. — Но ты тоже достаточно наследил, чтобы можно было кое-что вычислить. Мы живем уже в век компьютеров.
— Ты хороший профессионал, Майк, — похвалил он меня.
Я молча проглотил комплимент. И, чтобы опровергнуть его мнение обо мне, спросил;
— Это ты перебил охрану ядерного эшелона?
Он посмотрел на меня, как бы спрашивая, в своем ли я уме?
— Ты имеешь в виду израильский автомат "Узи”?
— Нет, — сказал я. — Слишком много статистики. Когда надо, они пользуются английскими винтовками "Маузер" при уничтожении кишлаков, пистолетами "Вальтер" — в Катыни, "Кольтами" — в Гайяне, а честь срыва самого страшного преступления из всех возможных почему-то решили отдать Израилю. У них нет логики. Особенно сейчас. Они просто привыкли получать доллары и от покупателя, и от продавца, и от конкурентов…
— Это была женщина, — не слушая моих рассуждений, сказал он. — Она постреляла вволю из всех автоматов по спящей охране и по стенкам вагона, потом перебралась на тепловоз, который вели… В общем, старая история.
Он вздохнул и спросил меня:
— А может быть, они все-таки перестреляли друг друга? Ведь именно так говорилось в предписании, подписанном Климовым. Или это сделал машинист, которого звали…