Он лишь покачал головой, пропуская свои татуированные пальца через волосы. Я немного приблизилась, чтобы, вдыхая, могла чувствовать этот мужественный мускусный запах, а не только соль, песок и море.
— Этой ночью больше никаких дел, — проговорил, смотря на меня и резко выдыхая. Виктор управлял своим гневом, как и всегда, как он сделал сегодня на переднем дворе, когда я бросила ему вызов, а он прижал меня к дереву. Он — мастер в контроле своего темперамента. Осмелюсь сказать, даже лучше, чем Оскар. — В этом проблема Хавок. Всегда есть кого похоронить, есть кто-то, кто хочет похоронить тебя, и куда более продуктивный способ провести время, — он снова рассмеялся, этот звук был настоящим определением АСМР[5] для моей души. — Иногда ты просто хочешь трахнуть свою девушку, понимаешь, о чем я?
Я ухмыльнулась, засовывая свою правую руку в карман, а в левой держала список.
— Не совсем. Вполне уверена, что родилась проклятой, потому что мне нравятся парни. Если бы только сексуальную ориентацию можно было выбирать.
Я покачала головой, когда Виктор ухмыльнулся в ответ. Око за око, так он сказал своей матери, но на самом деле это я и он в двух словах.
— Ты тянешь время, — сказал Виктор и не ошибся. Мысль о том, чтобы прочитать ему, что написано на листочке, наполняет меня ужасом. Он обернулся, облокачиваясь локтями на перила за ним, и посмотрел прямо на меня. — У нас будет еще одна свадьба, когда я получу свое наследство. И мы пригласим каждого сопливого придурка-миллиардера, которого знает моя мама. Она будет чертовски готической и напугает их всех до чертиков. Потому что, знаешь, мне недостаточно владеть уважением учеников старшей школы. Мы будем контролировать подземный мир, Бернадетт. Будем править им, — Виктор взял меня за руку и притянул ближе, выравнивая наши тела. Когда посмотрел сверху вниз в мои глаза, мое сердце остановилось. Потому что он обладал властью делать так. Владел моим сердцем и знал это. — Когда это время наступит, я скажу это всем присутствующим.
— О, пожалуйста, — пробормотала я, но, опять-таки, мои слова были мягкими, спокойными как волны океана.
Виктор выпрямился, кладя свои руки по обеим сторонами моего лица.
— Нет, послушай, — сказал он, но давление на моих щеках было нежным. Этими руками он может разбивать черепа или прижать меня к себе и обнять. — Офелия не сможет на самом деле понять, как ты важна для меня, пока нет. Она не может знать глубину того, что я чувствую. Если узнает, она сделает все, что в ее силах, чтобы разрушить нас.
— Никто не может разрушить нас, Вик. Мы уже сломлены, — сказала, и он заткнул мой рот поцелуем, оставляя задыхаться в его руках.
— Бернадетт, ты — движущая сила, стоящая за каждым моим действием, — повторил он, и я задрожала от звука глубокого голоса. Он мерцал в воздухе и проникал в меня, заполняя каждую трещину, каждый пробел. — Всегда была. Я никогда не смогу в достаточной мере отблагодарить тебя за это, — Вик целовал каждое из моих закрытых век, и я улыбнулась. Еще мне было немного не по себе, зная, что должна также уязвимо открыться для него, когда настанет мой черед. — Без тебя у меня не было бы причины. Причины жить. Причины сражаться. Причины преуспеть. Ты — кислород в моей крови и заряд, заставляющий мое сердце биться.
Весь воздух из легких ушел, и позволила боли от того, что не дышала, обжечь меня на мгновение. Я не имела в виду саму боль, а первый вдох, который сделала, когда наконец нашла в себе мужество снова втянуть кислород в легкие.
— Хоть я и не заслуживаю тебя, — продолжал он, когда перестала пытаться задержать дыхание на долго. Виктор тоже знал, что я делаю это, но он не торопился. Вместо этого растягивал каждое слово, словно моя душа была куклой вуду, а он вставлял в нее иголки. Каждая причиняла боль, но потом расцветало ни на что не похожее удовольствие. — Хоть моя любовь и эгоистична, я хочу, чтобы ты доверяла мне. Закрой глаза и чувствуй свободное падение, Бернадетт. Позволь мне поймать тебя.
Я открыла глаза в тот же момент, как вдохнула, наполняя свои легкие сладким, холодным зимним бризом. На мгновение стало так хорошо, что споткнулась. Вик держал меня. Он наклонился и поцеловал внешнюю сторону моей шеи, посылая огонь в кровь.
— Позволь мне быть твои мужем, и, блять, я клянусь, что буду любить тебя пока мир не уйдет в темноту и глубже, в звезды.
— Другие парни знают, какой ты мягкосердечный засранец? — прошептала я, но это было отвлекающим маневром, и мы оба это знали.
Виктор не был мягкосердечным засранцем, он был нежным только для меня. Я должна помнить об этом.
— Позволишь, Берни? — спросил он, целуя меня в ключицу. Я не потрудилась надеть прилегающий кусочек платья, горло и грудь были обнажены и готовы к его ядовитому поцелую. — Останешься ли ты со мной, пока нас не похоронят в одном и том же гробу, на одном и том же участке, на одном и том же кладбище?
— Ты ненормальный, — пробормотала и не могла противостоять его давлению, и он это знал. — Позволю. Я согласна.
Виктор ухмыльнулся, кладя свои руки на верхние части моих и поглаживая их вверх-вниз, немного согревая.
— Никогда не устану слышать, как ты произносишь это, — сказал он мне, немного хихикнув, когда мои щеки покраснели.
Даже в тусклом лунном свете, наверняка, видно, что я смущена и мне неловко. В ту первую ночь, когда Вик поклялся мне и попросил услышать мои обещания, все, что я сделала — это схватила его и затащила в постель.
Мы трахались всю ночь напролет, ненадолго останавливаясь, чтобы отдышаться.
Сегодня все по-другому. И сейчас мне не выбраться.
— Мои клятвы…похожи на поэму, — осмелилась признаться, поднимая между нами свернутый конверт. — Хоть я и отстой в них, но все же попыталась. Каким-то образом мне становится лучше, словно, написав о своих чувствах, их легче переварить.
Я выдохнула через нос и уставилась вниз на первое слово. Виктор. Всегда все начиналось с Виктора. С момента, когда он толкнул маленького мальчика с горки, который дергал меня за косички пока я не налетела на него в коридоре школы Прескотт.
— Я не считаю твои поэмы отстойными, — сказал Вик, и мне пришлось поднять глаза и найти его взгляд, чтобы удостовериться, что он говорит правду. Они были, как обычно, темными, ночь оттеняла их, но я все еще могла понять, потому что привыкла видеть в кромешной темноте. Он был серьёзен. — Раньше я доставал их из мусора в прошлом году. Каждый вторник и четверг после твоего третьего урока английского языка, — он сверкнул белозубой ухмылкой, когда мои губы раскрылись в удивлении. — Ты много писала о нас, о том, как сильно ненавидела нас.
— Я… — начала заикаться, но Виктор заставил меня замолчать поцелуем.
— Все хорошо. Всем нужна отдушина. Писательство может быть твоей. — Виктор облизал уголок своих губ и потянул пальцы к темно-фиолетовым волосам, немного подпортив их совершенство. Он всегда зачесывает их назад, как какой-то пятидесятилетний байкер с длинными волосами, и мне это чертовски нравится. Хотя ему не помешало бы время от времени портить свой вид. — Моя — насилие. Хочешь обменяться?
Я рассмеялась, но это вышло так, что у меня перехватило дыхание. Моя рука тряслась, и не думаю, что когда-нибудь была настолько уязвима перед другим мужчиной. Ближе только эпизод: я и Оскар на диване Аарона в гостиной. Мои губы сжались, и маленькая волна злости, которую я испытала, закалила нервы.
Я продолжала говорить себе, что не боюсь.
Что означало, что я не боялась никого снаружи. Я в ужасе из-за людей внутри. Каждая буква в этом темном акрониме — возможная пуля прямо в мое гребаное сердце.
— Виктор, — начала я, смотря в конверт, хоть мне и не нужно было. — Мне было восемь, когда я впервые увидела тебя. Пятнадцать, когда возненавидела. Я любила тебя почти десять лет. Сам посчитай. Сложи меня и себя, и ты получишь единое целое. Одно бьющееся сердце в сломанной груди. В хаосе есть красота, в разрушении — мир, в анархии — благоразумие, — смочила свои внезапно пересохшие губы. — Господи, поэма — отстой, — пробормотала я, но Виктор ничего не сказал, смотрел на меня из-под полуприкрытых век. Уверена, вне зависимости от того отстойная эта поэма или нет, меня оттрахают до беспамятства сегодня ночью. — Два сломанных человека не смогут починить друг друга, но нас шестеро, — я замолчала, чтобы взглянуть на Вика и посмотреть, смогу ли понять, о чем он думает. Как обычно, он ничего не выдал. — Шесть сердец, двенадцать рук, десять лет истории. Сделай меня своей женой, Виктор, я буду такой же верной, как и татуировка на твоем предплечье, — я указала на чернила на правом предплечье Виктора. Слово «верность» написано черным курсивом и окружено дюжинами других кусочков, соединяющихся в вихрь цвета. Незаметна, но постоянна, неподвижна, впечатана в его кожу. Будто в жизни верность существует, да? — Ты хочешь меня? Пожалуйста, скажи «да», даже если не хочешь. Скорми мне прекрасную ложь, и я скажу «согласна», — остановилась и подняла взгляд с конверта на его лицо.
— Шесть сердец, — сказал он, потирая подбородок. Ему потребовалась минута прежде, чем он осознал, что я задала ему вопрос, а он не ответил. — Всего, чего я хочу, это ты, Берни.
Он выхватил у меня конверт и засунул в левый карман моего платья, потом схватил меня за талию и перекинул через плечо.
— Вик! — закричала, но он проигнорировал, занося меня внутрь и ногой закрывая за собой двери, и я немного подпрыгнула.
Его тело накрыло мое прежде, чем я смогла вдохнуть.
— Согласен, — прорычал он, кусая мою нижнюю губу и заставляя меня стонать. Пальцы впились в простыни под нами, когда Вик начал тереться волнообразными движениями. — Ты — моя, Бернадетт. Всегда была, — он замолчал и прищурил взгляд, метнув глаза в сторону двери в спальню. — Мне следует убить этого ублюдка Дэвида.
— Кроме всего прочего, со сколькими девушками ты был? — спросила я, но на самом деле не хотела знать.