– Ты зачем вернулась, дурной ребенок? – хрипло спросила она.
– Хотела у-узнать, к-как…
– Ты же не заика.
– Хотела узнать, как вы! – почти крикнула Марина, сама себя напугав.
– Как… я?
Косматая голова медленно провернулась, как у куклы: еще чуть-чуть, и подбородок смог бы коснуться спины. Мутный взгляд пиявкой присосался к Марине. Рот разъехался, словно по швам, почти достав уголками до ушей.
– Вы же прыг… упали вчера, – оправдывалась Марина, чуть не плача.
– А ты до-о-обренькая, – елейно проскрипели порванные губы. Тело повернулось на шарнирной шее, и по-совиному выкрученная голова вернулась на свое место. – Бомжиху проведать пришла, – прошипела Ольга, сползая со своего лежбища.
Марина пискнула, подхватила с пола все тот же черенок от швабры и попятилась.
Ольга перетекла на пол и выпрямилась. Без мешковатого свитера она была похожа на насекомое.
– Может, еще и завтрак мне школьный отдашь?
Она надвигалась медленно, ощупывая Марину холодным взглядом, покачивая головой, по-змеиному гипнотизируя.
– Не надо, – всхлипнула Марина, продолжая отступать.
Ноги подогнулись, и она плюхнулась на пол, уже не шагая, а отползая к колонне. Упершись в нее спиной, подобрала колени и, вцепившись в палку из последних сил, выставила острый конец перед собой. Ольга нависла над ней, обдавая запахом перегара и гнили.
– От любопытства. Кошка. Сдохла.
Она выплевывала каждое слово, уткнувшись голым животом в копье.
– Пожалуйста! – вскрикнула Марина, чувствуя, что палка начинает дрожать, как и она сама.
Что-то чпокнуло, будто лопнул гнойник. Марина завизжала. Под тяжестью Ольгиного тела черенок вдавился в собственный живот Марины. Ольга схватила «копье», клацнув ногтями, словно помогая себя проткнуть. Чудовищно медленно она сползала по деревяшке вниз, нанизывая себя на острый край. Навершие уже полностью исчезло, погрузившись в мясо, затягивая за собой и бледную кожу.
– Это хотела увидеть? – продолжала ухмыляться Ольга, с любопытством рассматривая бегущие по щекам Марины слезы. Та быстро замотала головой, замычала. – А что? Зачем вернулась? На уродца посмотреть? Фоточку снять?
Марина ударилась затылком о колонну и заскребла подошвами по полу. Сейчас ей хотелось забиться в трещину на бетоне.
– Ты должна была бежать отсюда своими маленькими ножками до своей маленькой комнатки отстирывать свои маленькие штанишки, как эти трое дристунов! Зачем! Ты! Пришла!
– Сказать спасибо! – выкрикнула Марина и зарыдала в полный голос.
Давление на живот ослабло. Черенок выскользнул из обмякших рук и со стуком полетел в сторону. Марина уткнулась лицом в колени. Съежилась, протяжно всхлипывая, икая от захлестнувшего ужаса. Хотелось к маме. Забраться к ней в кровать, уткнуться мокрым лицом в теплую ночную рубашку. Слушать, как бьется сердце.
– Пожалуйста, – донеслось до ее ушей с порывом ветра. Устало и безжизненно.
Кровать заскрипела.
– Не приходи больше.
После физкультуры волосы слиплись. Пол кабинета покачивался, а голоса одноклассников смешивались в отдаленный гул. Температура у Марины поднялась еще с вечера, поэтому дома она отключилась, едва коснувшись головой подушки, несмотря на пережитые события и отцовский громоподобный храп. Наутро не полегчало, но перспектива отлеживаться дома была безрадостной. Оставаться наедине с воспоминаниями, бесконечно прокручивать их, раз за разом вылавливая все больше подробностей, Марина не хотела. Как и бродить мимо двери родительской спальни, где отец не ночевал уже два года, перебравшись на диван в гостиной. Сама Марина иногда пряталась у мамы под одеялом, слушала успокаивающий стук в теплой груди. Замедляющийся, останавливающийся.
Голова закружилась пуще прежнего, когда Марина заметила ненавистную троицу, резавшуюся в карты на задней парте. Физру они прогуливали регулярно, с чем руководство школы давно смирилось. Болдин жил на попечении дедушки с бабушкой, которые не имели ни моральных, ни физических сил повлиять на внука. У Кума и Шмата отцы работали вахтовым методом, а матери явно не были для отпрысков авторитетами, и их тоже не трогали. Все всё понимали, вздыхали и оставляли как есть.
Она отвела взгляд, дошла до своего места и тяжело опустилась на стул. Ей по-прежнему казалось подозрительным, что изверги оставили ее в покое, поэтому Марина предпочитала соблюдать привычные меры предосторожности, главная из которых состояла в том, чтобы не смотреть хищникам в глаза.
Изучая расписание, она на ощупь открыла рюкзак, пошарила там в поисках футляра с очками и замерла. Судорожно сглотнув, подняла руку к лицу.
– Фу, кто бзданул?! – возмутился Вадик Котов, сидевший позади нее.
Класс наполняла тошнотворная вонь. Одноклассники принюхивались, зажимали носы, ругались, изображали рвотные позывы.
Марина продолжала таращиться на свою ладонь, покрытую комковатой красно-бурой слизью. Во рту стало горько.
– Климова! У тебя в рюкзаке кто-то сдох? – выкрикнул Кум, и вся троица грохнула хохотом.
– Не, это бухой батя ей обед положил! – вторил приятелю Шмат.
В жирных комках, покрывших ладонь, что-то извивалось. У Марины дрогнули губы. Потом подбородок. Следом затряслась рука – несколько опарышей упали на пол. Сидевшая напротив Настя Акимова взвизгнула и забралась с ногами на стул. Визг потонул в хохоте. Болт с приятелями, казалось, могли порвать себе рты от веселья. И у Марины внутри тоже что-то порвалось.
– Да помойся ты уже! Дама червей! – не выдержала Наташа и пихнула ее в спину.
Качнувшись на стуле, Марина потеряла равновесие и упала на колени под новый взрыв злого смеха. Смех не заканчивался, не стихал, смех гнался за ней по коридору до самого туалета и дальше. Возможно, смех собирался преследовать ее до смертного одра. В голове у Марины хохот одноклассников смолк, только когда она снова очутилась в маминой кровати под пыльным, давно не стиранным покрывалом.
Марина оторвала голову от мокрой подушки, когда уже стемнело. Отец храпел на кухне, расплющив лицо по столешнице. Стоя в дверном проеме, Марина слушала неровное клокочущее дыхание и вдруг поняла, что вряд ли заплачет, если отец задохнется.
Закрыла едва отпитую бутылку, сунула в старую мамину сумку и ушла, тихо затворив дверь…
– Эй. – Марина положила телефон на сырой матрас фонариком вверх и потормошила кучу. Мелкий осенний дождь умиротворяюще шуршал листьями, капал в лужу у пустого квадрата окна. – Э-эй! – Она ткнула в тряпки обеими руками и затрясла кучу сильнее, начиная почему-то сердиться. – Вылезайте! Я знаю, что вы там!
– Проваливай, – донесся недовольный голос с самого дна кучи.
– Не провалю! Я к вам пришла.
– Ну и дура. Топай отсюда.
Марина открыла сумку, доставая единственный козырь.
– Вы водку будете?
Повисла долгая пауза. После чего сбоку кучи вывалились тряпки и наружу выглянула Ольга с недоверчивой и слегка удивленной гримасой на лице. Увидев бутылку, она уже вся целиком выбралась на воздух и присела на краю матраса, скрипнув ржавыми пружинами.
– Где взяла?
– Какая разница?
На Ольге снова была какая-то безразмерная хламида, и Марина порадовалась, что не видит ее живота.
– Это мне? – спросила Ольга.
– Вам.
– За что?
– Просто.
Женщина снова недоверчиво покосилась на бутылку. Марина открутила крышку и протянула бутылку Ольге. Когтистые пальцы сомкнулись на горлышке, задев ладонь.
Марина непроизвольно отдернула руку и смутилась от собственной брезгливости. Не заметив этого или просто сделав вид, Ольга опрокинула в рот сразу половину бутылки. Переминаясь с ноги на ногу, Марина с изумлением наблюдала за тем, как сокращаются мышцы тощего горла. На грязном лице Ольги разливалось умиротворение. Прикрыв глаза, она откинулась на тряпье, словно кто-то спел ей колыбельную.
Марина, еще несколько секунд потоптавшись, достала найденную в почтовом ящике рекламную газету и разложила на матрасе в метре от новой знакомой. Аккуратно присела. Ольга даже не приоткрыла глаз. Вздохнув, Марина подняла взгляд к покрытому трещинами потолку, на пятно света.
– Зачем вам водка? – вдруг подумала она вслух.
– Черви, – хрипло ответила Ольга, все еще не открывая глаз.
Марина вздрогнула и больно ущипнула себя за руку в том месте, где днем ползали личинки.
– А что черви? – тихо спросила она.
– Ползают. Щекочут. Жрут.
Под сердцем заныло.
– Водкой потравишь их или спиртом. Или стеклоочистителем. И легчает. А потом снова заводятся.
– Это вы кошек с крысами едите?
– Ну я.
– Понятно…
– Что тебе понятно?
– Ну, что вы едите.
Ольга фыркнула.
– Их кормить надо. Ясно?
– Ясно. Значит, получается, боль вы чувствуете? – Она покосилась на живот Ольги.
– Все я чувствую. Просто не так, как раньше. Проходит быстро. А вот когда изнутри едят, болит невыносимо. И постоянно.
Марина посмотрела в окно. Листья пританцовывали на ветру в теплом свете фонаря, прятавшегося в кроне высокой липы. Поблескивали от дождя и сквозь пелену слез на ресницах, напоминали Марине желтых и красных рыбок, вьющихся в аквариуме.
– Можно я еще немножко тут посижу? – всхлипнула она.
Ольга помолчала.
– Посиди.
На следующий день Марина едва дотянула до последнего звонка. Вонь, которую она выводила из рюкзака весь вчерашний вечер, казалось, все равно сопровождала ее повсюду. Ехидные смешки, брезгливые взгляды, оскорбления, сказанные шепотом, но так, чтобы она слышала, словно бы подтверждали это. Она и сама постоянно чувствовала смрад. Уже даже не от рюкзака, а от себя. Отвечать на уроках приходилось под фонограмму наигранных горловых спазмов и паскудного хихиканья с задних парт, лишь ненадолго прерываемого стуком ручки по учительскому столу. Даже Бочарова в буфете встала и, стыдливо пряча глаза, пересела за другой стол.
Марина первой вылетела из дверей школы во двор. Жадно втянула в легкие промозглый воздух, окунулась в туман. Ей чудилось, что, вдохнув у порога сегодня утром, она провела все пять уроков не дыша. К горлу подкатывал ком, который Марина не могла ни проглотить, ни выплакать. Привычный путь домой казался долгой изнуряющей дорогой, ведущей в тупик.