Вся эта мощная вражеская группировка при поддержке 4-го воздушного флота с 23 августа почти непрерывно вела бои непосредственно у Волги. И когда И ноября, за восемь дней до начала нашего общего контрнаступления, Паулюс бросил в последнюю атаку все силы, у него на фронте в пять километров (от улицы Волховстроевская до оврага Банный) оказались части только семи пехотных дивизий (389, 305, 79, 100, 44, 294 и 161-й) и двух танковых (14-й и 24-й). Остальные вражеские дивизии были перемолоты войсками 62-й армии. Да и не от хорошей жизни Гитлер и его генеральный штаб стали концентрировать на фронте в пять километров части девяти дивизий, одна из которых (294-я) была переброшена на самолетах из Россоши, а другая (161-я) — из Миллерово.
Наступление Паулюса захлебнулось на второй день и развивать его было нечем — пополнения уже неоткуда было взять. Отбив 11 ноября атаки противника, несмотря на то что армия третий раз была разрезана до самой Волги, мы поняли, что это было последнее наступление врага.
Теперь перед нами встала задача оказать помощь дивизии Людникова, оторванной от главных сил армии. Ее положение стало очень тяжелым: она была зажата противником с севера, с запада и с юга, а с востока отрезана Волгой, по которой шел сплошной лед. Своими контратаками мы не дали возможности противнику уничтожить дивизию Людникова.
В ночь на 16 ноября наши «ночные» самолеты на парашютах сбросили Людникову четыре тюка продовольствия и четыре тюка боеприпасов. А в ночь на 20 ноября четыре бронекатера наконец пробились в протоку Денежная Воложка, затем к берегу, где оборонялась дивизия. Катера доставили боеприпасы, медикаменты и вывезли 150 раненых.
Следует отметить работу экипажей пароходов «Пугачев», «Спартак», «Панфилов» и бронекатеров № 11, 12, 13, 61 и 63. В эти дни и ночи они творили истинно героические дела. Мы наблюдали ночью, как эти суда метр за метром, с разгона пробивая путь среди льдов, шли от пристани Тумак на север по Волге, к берегу, где оборонялась 62-я армия.
Были дни, когда эти суда не могли в темноте вовремя вернуться обратно; а идти днем вдоль берега, занятого немцами, было равносильно гибели. Тогда они оставались у нашего берега, маскировались парашютами, белыми простынями и мешками под цвет снега и льда.
Вспоминая бои на берегу Волги, я не могу не остановиться на одном очень важном вопросе, который, на мой взгляд, еще слабо освещен в военной литературе, порой неоправданно забывается в наших докладах и работах по обобщению опыта Великой Отечественной войны. Я имею в виду вопрос об участии в войне женщин, которые в годы войны сыграли огромную роль не только в тылу, но и на фронте. Наравне с мужчинами они несли все тяготы боевой жизни и вместе с нами, мужчинами, дошли до Берлина.
Можно без всякого преувеличения сказать, что в Великую Отечественную войну женщина всюду стояла рядом с мужчиной.
У нас были целые части — зенитные дивизионы, полки ночных бомбардировщиков ПО-2, в которых большинство боевых расчетов и экипажей состояло из женщин. И нужно сказать, что эти части выполняли боевые задачи не хуже, чем части, в которых было больше мужчин. Для примера возьмем только два вида боевого обеспечения обороны — противовоздушную оборону и связь.
В Сталинградском корпусе противовоздушной обороны в боевых расчетах, будь то у зенитных орудий или у приборов прожекторных установок, большинство составляли женщины. Однако боеспособность таких расчетов и батарей была ничуть не ниже боеспособности тех зенитных подразделений, расчеты которых были укомплектованы преимущественно мужчинами. Женские расчеты зенитных орудий не бросали орудий и продолжали вести огонь даже тогда, когда на них сыпались десятки бомб. Они оставались на узкой полоске берега Волги и вели огонь по самолетам врага до последнего снаряда.
В октябре мне довелось встретиться с орудийным расчетом, в котором было пять еще совсем юных, но уже закаленных боями отважных девушек. Я никогда не забуду грустное лицо белокурой наводчицы, которая, ведя огонь по девятке фашистских пикировщиков, сбила только один самолет, тогда как, по мнению ее подруг, можно было сбить два-три.
Подразделения связи 62-й армии в основном были укомплектованы девушками, которые умели свято выполнять приказ. Если их посылали на промежуточный пункт связи, то можно было быть уверенным, что связь будет обеспечена. Пусть по этому пункту бьют артиллерия и минометы, пусть на него сыплются бомбы с самолетов, пусть этот пункт окружают враги — женщины без приказа не уйдут, даже если им угрожает смерть.
Мне известен случай, когда на промежуточном пункте в районе разъезда Басаргино осталась только одна девушка-связистка — Надя Клименко. Когда все ее подруги были убиты или ранены, Клименко не ушла с поста и до последней минуты докладывала обо всем, что происходит на иоле боя. Вот ее последние доклады на узел связи армии: «Около пункта наших людей нет, я осталась одна, вокруг рвутся снаряды… Вижу, правее меня двигаются танки с крестами на броне, за ними идут пехотинцы… Мне уходить уже нельзя, все равно пристрелят, буду информировать. Слушайте… К моему пункту подходит танк, из него вылезают двое… Эти двое осматриваются кругом — они, кажется, офицеры, — направляются ко мне. Мое сердце замирает от страха, что-то будет…» На этом передача оборвалась. Что было дальше с Надей Клименко, никто не знает.
Спустя много лет после войны я встретил бывшую связистку — бойца 62-й армии товарища Разумееву. Встреча произошла на собрании избирателей накануне выборов в Верховный Совет СССР. Мы долго беседовали. Перед нами вновь и вновь вставали картины боев, которые остались далеко позади, но которые забыть невозможно. Передо мной была скромная, серьезная женщина, которая говорила о своих боевых подругах, а о себе лишь тогда, когда я задавал ей прямые вопросы и просил рассказать подробнее о том, что делала она сама.
— О себе?.. — удивленно пожимала она плечами. — Так ведь я о себе и говорю. Вместе со мной на Мамаевом кургане была Мария Гуляева, маленькая девчушка из Камышина, та самая, с которой мы вместе 12 сентября 1942 года под беспрерывной бомбежкой вырыли блиндаж, правда, выход мы сделали в сторону противника, но не беда, наш узел связи находился там с 1 по 14 сентября. Вместе с ней, а потом с Шурой Шешеньей мы дежурили на коммутаторе. Там же в городе, но в других местах, была Тая Вдовина, Люба Стукалова, Клавдия Штонда, Лена Перетолчина и другие. Особенно запомнилась мне связистка Шура по фамилии Шешенья. Это с ней и с Таей Вдовиной я дежурила у телефонов на Мамаевом кургане 13 сентября. В этот день Шура и Тая были тяжело ранены. Меня засыпало в яме, в которой гасили известь, а Шуру ранило осколком бомбы или снаряда — не знаю. Когда меня вытащили из ямы, Шура была без сознания. Мы перевязали ей ноги и сразу не заметили, что она ранена еще в грудь. Да и где там было заметить! Как ни трудно было, мы донесли Шуру до первого санитарного пункта, думая, что она еще жива. Меня потрясли слова, которые я услышала, когда Шуру положили на землю: «Да ведь она же мертвая!..»
Помню 31 августа 1942 года. Яблоновая балка. Фаня Резник, маленькая, смуглая, с чуть вьющимися каштановыми волосами, со своей подругой сидят в палатке у радиостанции, которая развернута на голом месте, если не считать маленький ровик рядом с палаткой.
Девушки уже слышат гул приближающихся бомбардировщиков, но не уходят: нужно передать срочное сообщение о наступлении немцев, о том, что вражеские танки прорвались в тыл одной из наших частей. И они не ушли. Ни Фаня, которая вела передачу, ни ее подруга, сидевшая рядом с ней. Так уж повелось у девушек-связисток: не бросать подруг, какая бы опасность ни угрожала.
Наблюдая за летящими самолетами и прислушиваясь к вою бомб, девушки определяли, где примерно будут рваться бомбы. Один, второй заход самолетов. А они все передают. Но вот самолеты сделали третий заход, и… на месте палатки зияет воронка.
С тяжелым чувством уходили связисты из Яблоновой балки. Здесь они оставили своих боевых товарищей — Фаню Резник, ее подругу и весельчака санинструктора.
События в те дни развертывались так стремительно, что не удалось даже похоронить наших боевых товарищей. Так они и остались навсегда в Яблоновой балке, незаметные рядовые бойцы Советской Армии, погибшие, но выполнившие боевое задание.
Рассказала мне в тот вечер Разумеева и о своей хорошей подруге Шуре Шешенья.
Любое порученное дело она выполняла с каким-то особенным чувством. Всегда стремилась сделать больше, чем ей поручалось…
13 сентября 1942 года на Мамаевом кургане была установлена связь между командованием укрепленного района и штабом 62-й армии. В этот день здесь не было ни минуты затишья. Все время бушевал огонь артиллерии и минометов. Конечно, удержать бесперебойную связь было трудно, но ее все же удерживали.
К трем часам дня на узле связи не осталось ни одного линейщика: все были на линии.
И когда уже некому было идти на линию, чтобы восстановить прерванную связь, Шура сказала командиру роты связи:
— Разрешите мне пойти, на коммутаторе без меня обойдутся.
— Огонь такой, что вы даже не сможете добраться до места разрыва линии.
— Смогу, товарищ лейтенант, вы только разрешите, — настаивала Шура, держась за левый кармашек гимнастерки, в котором находилась кандидатская карточка.
Командир роты согласился, и Шура, ущипнув девушку, которая осталась на коммутаторе (это в знак прощания), выскользнула из блиндажа.
Шура несколько раз включалась в линию, и те немногие, кто был в тот день на Мамаевом кургане и остался жив, помнят, как в полдень 14 сентября связь снова оборвалась и они больше уже не слышали голоса Шуры.
В памяти связисток Шура осталась и как хороший товарищ, и как самая скромная девушка, и как сильный духом воин.
В дивизии Батюка служила санитарка Тамара Шмакова. Я знал ее лично. Она прославилась тем, что выносила тяжелораненых с передовой линии боя, когда, казалось, нельзя было руку поднять над землей.