Обычно все произносили это слово через паузу, отводили взгляд, а Ксюша сказала спокойно, глядя прямо в глаза:
– Это да… Не самое веселое место, зато время есть подготовиться, все дела в порядок привести…
– Да. Папа вот не успел… Хотя он бы их еще больше запутал…
Слезы снова навернулись у нее на глаза. Именно недостатки, какие-то дурацкие, раздражающие нас при жизни привычки мы потом вспоминаем десятилетиями как самое дорогое, что было в любимом человеке.
– Это точно. – Витя улыбнулся и обнял Ксюшу. – Ты лучше расскажи, как твоя жизнь?
– Всё хорошо, дядь Вить, учусь, работаю.
– Слушай, я врать не буду: папа мне сказал, что очень за тебя переживает. Ну… точнее – переживал, что ты всё время одна. Уж насколько он был непробиваемым, а чуть слезу не пустил. Даже попросил меня с тобой встретиться. Получается, последняя просьба, сама понимаешь, не выполнить не имеем права. – Витя усмехнулся.
– Надо же… Не думала, что папа волновался… А я, представляете, давно хотела именно с вами поговорить.
– Давай, может, завтра? Только, если тебе несложно, ты ко мне приезжай. Место, конечно, не лучшее, хотя люди все хорошие… Но пообещай, что без слез. Мы твои проблемы решаем, а не мои, договорились?
– Конечно! Конечно! Обещаю, плакать не буду!
Ксюша была очень трогательная и какая-то очевидно неудобная для сегодняшнего мира. Казалось, ни мир, ни она не знали, что делать друг с другом. Одета очень просто, практически без косметики, одна сережка, браслеты индийские, телефон треснутый. Она хорошо отучилась в школе, легко поступила в университет, зачем-то на исторический, родителям так и сказала – чтобы от лекций получать хотя бы радость. Со сверстниками отношения были ровными, даже приветливыми. Ксюша много раз пыталась влиться в компании, но прислушивалась к беседам и понимала, что ей там тяжело. А еще у нее было незлое и радостное лицо.
Незлое и радостное лицо сегодня – очень большая роскошь. Люди настолько боятся завтрашнего дня, что на всякий случай встречают его готовыми к битве. Отсюда и злые лица. Конечно, у каждого из нас в гардеробе есть несколько добрых масок, и иногда мы в них ходим целый день, но, как только расслабляемся, сразу же становимся мрачными и агрессивными, ну или просто несчастными, тут уж как у кого с силами на данную минуту.
Витя завтрашнего дня, по понятным причинам, уже не боялся, и его лицо постепенно потеряло привычное выражение превентивной агрессии. А ходить несчастным он не мог себе позволить в силу характера. Не хотел никого оглушать своим диагнозом. Лицо у него стало добрым и счастливым, как и у Ксюши.
Лица Вити и Ксюши встретились. На следующий день Ксюша приехала в хоспис.
Долго разговаривали. Она рассказывала о своей жизни, будущей. Он о своей, прошедшей и немного о будущей. Правда, Вите казалось, что это она ему объясняет, как всё устроено, а не он ей, и вообще он стал сомневаться, кто кому сейчас нужен был больше… Один момент их разговора Витя вспоминал до самого конца. Они вдруг стали обсуждать своих и чужих.
– Дядь Вить, свой человек – это же так просто. Всё дело в счастье и несчастье. Свой человек – это тот, которого делает счастливым и несчастным то же, что делает счастливым и несчастным тебя. У меня тут недавно парень наклевывался, нам даже какое-то время вместе интересно было. А потом у него кроссовки модные украли, он на них долго копил, «Адидас» какой-то особый. Так вот, когда их сперли, он чуть не заплакал. Сказал, что теперь три месяца никуда ходить не будет, чтобы снова такие же купить, на еде экономить собирался. Я ему их подарила, у меня было кое-что отложено. Никогда его таким счастливым не видела. И сразу ясно стало – чужой. Он, кстати, сам всё понял, даже деньги потом вернул. Хотя, наверное, я его просто не полюбила, иначе радовалась бы только тому, что он счастлив.
– Интересно… Мне всегда казалось, люди так похожи в том, что их делает счастливыми…
– Не похожи. Иначе не было бы столько несчастных людей среди тех, кто получил всё, к чему стремился. И расходятся люди тоже поэтому. Один к одному счастью идет, а другой – к другому. Они друг другу не свои.
– А у тебя своих много?
– Вы первый.
Ксюша сказала это легко, без женского кокетства или романтического подтекста.
– Вы вот сказали, что счастливы снег вдыхать. И я тоже. Вы не думайте, я в вас не влюбилась, просто так вот получилось, что мы познакомились, когда вы…
На этот раз она остановилась, не сказала сразу, Витя это заметил.
– Да говори уж – умираю.
– Уходите, вы просто уходите, но вы сейчас особенный.
У Вити защемило внутри из-за фразы про своего. У него этих своих тоже было не так уж и много, а тут, перед самым концом, встретить еще одну… Ему стало грустно, и он решил отшутиться:
– Ну да, ухожу, даже убегаю, а то папаша там твой один скучает, но скоро увидимся!
Витя посмотрел на Ксюшу, и его сердце сжалось. От страха.
– Ксюш, что ты так смотришь? Думаешь… Думаешь, мы там не встретимся? Думаешь, там нет ничего?
В его голосе впервые за долгое время звучала безнадежность. А вдруг Ксюша знает что-то, чего не знает он? Вдруг его там никто не ждет? Ксюша сразу закачала головой и с каким-то особым теплом и опять же без всякой патетики стала рассказывать. Как рассказывают другу о просмотренном хорошем кино, легко и немного торопливо:
– Ну конечно, есть, точнее, только ТАМ и есть. Сюда мы просто вышли из дома ненадолго, а теперь возвращаемся домой с прогулки. А может, всё еще проще. Вы там утром глаза откроете и подумаете: «Ничего себе, мне тут целая жизнь приснилась!» И пойдете на свою небесную работу, скидывать на Землю снег с облаков.
– Хорошую ты мне работу нашла…
– Думаете, есть лучше? Что-то лучшее, чем скидывать снег с облаков?
Голос Ксюши стал другим, объемным, обволакивающим, заливающим всё вокруг, как шум сильного ветра в ночном лесу. Витя начал терять чувство реальности, комната исчезла, остались только ее глаза, в которых появилось бесконечное и безмятежное море неземной любви, зовущее Витю к себе.
У него пересохло в горле. Он прошептал:
– Думаю, нет…
Витя всё понял про Ксюшу. Кто она. Зачем она пришла. Точнее, за кем.
Эта невозможная, но такая простая мысль совершенно не укладывалась в его голове, он попытался вернуться в реальный разговор:
– А я, кстати, очень люблю снег чистить. Успокаивает. Представляешь, один раз на даче расчищал от снега дорожку перед домом, браслет нашел. Всех соседей опросил, никто не терял. Я его себе оставил. Оказался старинный. Непонятно откуда…
Ксюша улыбнулась. Она поняла, что дядя Витя обо всем догадался, тоже вернулась в реальность и задорно ответила:
– Значит, надо ему было к вам попасть, вот он в снегу и ждал. – И потом вдруг добавила: – Дядь Вить, извините, а не могли бы вы мне его оставить на память? А я потом, если у вас внучка будет, ей передам. Я не потеряю! А пока буду носить и думать о вас, когда идет снег: вдруг это вы там лопатой машете…
– Подарю, конечно! Внучка… Может, и будет внучка.
Вите стало совсем тепло, он успокоился и окончательно поверил, что скоро будет дома. Каждую ночь ему снилось, что он сбрасывает снег с облаков и потом идет к себе. Витя даже расстраивался, когда просыпался в палате.
А потом он закончил все дела и…
На следующий день пошел снег. Много снега. Машины буксовали, пешеходы с трудом перелезали через огромные сугробы, все ругали городские власти, и только Ксюша смотрела в ночное небо, гладила браслет, улыбалась и говорила: «Ну хватит, дядь Вить, ну хватит…»
И тут пришел Сиддхартха
Тяжело быть писателем в России. Необходимо с серьезным лицом рассуждать о судьбах человечества. Начнешь литературно валять дурака, и тебя распнут за девальвацию почетного звания. Но, как я уже сказал, с позиции «писатель» я взял самоотвод, а значит, есть в этой книге место для совершеннейшей дури, основанной тем не менее на реальном факте, почерпнутом мною на экскурсии по Бангкоку. Просьба визуализировать следующий текст и погрузиться в прекрасный мир наших предков (если верить Дарвину).
Это важный текст, в конце которого вы поймете, почему я предвижу апокалипсис и инвестирую в гречку и керосин. Беда пришла, откуда не ждали, хотя кино про это уже было.
Итак, слушаю я тайского гида и вот что узнаю. У обезьян, работающих в кокосовых колхозах на благо человечества, как выяснилось, повышенная социальная защищенность. Хозяин имеет право эксплуатировать особей только в возрасте от 4 до 12 лет. После 12 лет государство платит каждому нашему предку ПЕНСИЮ (30 000 рублей на наши деньги, между прочим, платят, я так понимаю, доверителю, хотя не уточнил), и, самое главное – нельзя, чтобы одна обезьяна собирала в день более 1000 кокосов. Я тут на богомерзкой йоге вот о чем подумал.
Представим себе, что гид сказал правду. Меня как человека практичного заинтересовала технология. Начнем с нормы в 1000 кокосов. Возьмем кокосовый колхоз дедушки Ху. У него тридцать обезьян. Допустим, молитвой и электрошоком он не дает им всем разбежаться. Допустим, при помощи доброго слова и легкого удара палкой по жопе он научил их всех собирать кокосы и приносить в нужный сарай. В это я верю.
Но что насчет 1000 кокосов в день? Кто, блять, считает? Дедушка Ху? На хрена ему это нужно, он капиталист-эксплуататор. Сама обезьяна Шима, которая прочла об этом, подписывая контракт? Отложим эту версию. Остается дедушка Су – инспектор Комиссии по защите прав обезьян. Он ходит по колхозу и считает, сколько кокосов собрала каждая мартышка. Я даже верю, что дедушка Су – Лобачевский и в своих подсчетах следит сразу за всеми тридцатью тружениками. Рабочая версия.
И вот представим… Дедушка Су заметил, что мартышка Шима собрала 1000 кокосов и, сволочь, собирается сорвать 1001-й. Что он делает? Правильно. Сообщает об этом дедушке Ху, тот пиздит Шиму по жопе палкой. Шима, мягко сказать, в недоумении. Ее пиздили палкой по жопе, чтобы она собирала кокосы. Что вдруг опять? Она, разумеется, начинает собирать быстрее, все злятся, она получает по жопе еще пятьдесят раз и наконец догоняет, что кокосы более собирать не нужно. И так неделю подряд. Ее обезьяний мозг пытается выстроить логическую цепочку. «Интересно же, почему это в какой-то момент дедушка Ху пиздит меня палкой, чтобы я прекратила собирать кокосы». Может, у него психоз, может, после заката кокосы киснут. Шима изобретает солнечные часы (мало ли, рабочий день до пяти), термометры (мало ли, свыше 25 Цельсия – отбой) и всякие другие закономерности, так как психически здоровая обезьяна не догадается, ч