И тогда он шаг делает и под машину бросается, прям резко, едва-едва «ауди» остановиться успевает, он руки в стороны разводит и останавливает поток машин аки по суху.
Шесть рядов машин как вкопанные, он посередине Садовки крестом и даме своей кричит: «Идем, роднуля!»
И она медленно шаркает. Шаг, костыль, шаг, костыль. А он шесть полос держит для нее, все Садовое!
И никто не сигналит, хотя по-прежнему красный. Стоят. Потому что красиво, потому что это весна и любовь.
И мы все тоже вместе с ними перешли.
Рассказ про доброту
Мою. Чью ж.
Делала я ремонт в квартире, потому что люблю все красиво. И вышло правда идеально. Стены ровные, пол циклеванный, потолок белоснежный.
И вот сплю я в новосделанной квартире и даже во сне радуюсь, что все так удачно и теперь заживу всласть. Просыпаюсь оттого, что где-то капает. Метнулась — в ванной по стене течет струей.
Я по колено в горячей воде, кляну строителя — а я ведь сразу знала, что у него руки из узбекского зада торчат и усами шевелят: врезал мне трубу, она отвалилась, теперь я всех затопила, с утра придут ругаться соседи, а разрешения на перепланировку у меня нет и буду всем платить, а денег тю-тю. Я все на вот этот потолок потратила.
И, конечно, уже в дверь звонят, а я притаилась и из квартиры выходить не хочу.
Думаю, так и буду сидеть, хоть до весны, пока все у всех не высохнет.
А парень мне через дверь кричит, что это у мужика с восьмого труба в туалете рванула. Это он залил всех до второго этажа.
У меня сразу отлегло — не мне за все отвечать. Почавкала ногами в воде по своей корабельной доске — жалко, что все испортилось, но, с другой стороны, с соседями не бодаться — уже хорошо.
А я привыкла радость в малом черпать.
В общем, на другой день злобные жилички собрались на первом этаже и орут на мужика с восьмого, хотят его распнуть.
Он оправдывается, мол, не снимаю ответственности… войдите в положение… возмещу ущерб, как только смогу.
А я лифт вызываю, как будто меня не касается. Мне все — «гражданка с 15-й квартиры, вы ж сильнее всех пострадали, у вас же ремонт тока-тока, уже полгода мучаемся от вашей дрели, чуть с ума не сошли».
А я говорю: «Спасибо, сама разберусь. Видите, у человека и так черт-те что… А тут еще я со своим потолком. Ничего — высохнет».
И тогда мужик с восьмого этажа на меня ТАК посмотрел, как будто хотел мне все отдать, просто у него ничего не было. Хорошо посмотрел. Оно того стоило.
Кто-то собак спасает бездомных, а я мужика спасла. Потолок мой новый теперь в разводах и трещинах, но мы, дизайнеры, называем это «кракелюры».
Татьяна Панова
Бессонница
Я лежала на диване и с трудом заставляла себя не закрывать глаза. Полтора суток пребывания в роддоме давали о себе знать. После вчерашнего рабочего дня я дежурила, а потом еще работала до 16 часов. Сутки выдались ударными: 30 родов, из которых 11 операций. Днем я еще прооперировала двух плановых женщин, и теперь у меня было ощущение, что все мои внутренности были вынуты, раздавлены слоном и засунуты обратно в случайном порядке. Весь организм работал как-то неправильно, и, как только я пыталась приподнять голову с подушки, чтобы распорядиться по домашнему хозяйству, подкатывало чувство, что если я сейчас не посплю, то просто умру.
Но поспать мне отчаянно не удавалось: моя старенькая, как-то разом сдавшая мама пыталась достучаться до меня со сканвордом в еженедельной газете; старший сын приставал с мудреным заданием по английскому (и кто только программу составляет — в четвертом классе написать о персонаже любимой драмы на английском языке); младшие двойняшки скакали по мне, словно по батуту, напоминая мне про мое больное нутро, пытались раскрыть пальцами мои глаза и рот и требовали читать им сказку про «Айболита». Честно говоря, мне хотелось разогнать всю эту компанию, чтобы погрузиться хотя бы на десять минут в сон, но сил прикрикнуть или даже изобразить крик у меня не было.
Голова была совершенно пустая. Хотя нет, я думала одновременно про название острова, где расположен Гонолулу (Гавайи не подходили), пыталась представить хоть какого-нибудь героя драмы и в пятый раз ловила себя на том, что повторяю строчку: «Мой зайчик, мой мальчик попал под трамвайчик…», — на этом драматическом месте у меня окончательно слипались глаза, язык и губы. Вот!
— Саша, напиши про зайчика из «Айболита» — чем не драма! — как мне показалось, крикнула, на самом деле выдавила из себя я.
— Мам, ты бы поспала. Я уже про Гарри Поттера написал в гугл-переводчике, — сообщил мне мой сын.
— А, ну да, Гарри так Гарри, — облегченно согласилась я. — Мне кажется, Оаху, — вытащила я из мозга последние знания географии, обращаясь к маме.
— Подходит, — восторженно отозвалась мама. — А вот тогда настоящее имя Парацельса?
— Господи, помилуй! У тебя еще много там неразгаданного? — взмолилась я.
— Ну, вот всего три слова осталось, — сказала мама, и мне стало ее жаль.
— Какой-то там фон Гогенгейм, а до этого не помню, — отозвалась я.
— Гогенгейм подходит, — сообщила мама. — Откуда ты все это знаешь?
— Гипоксия обостряет работу мозга, правда, потом ведет к его полной гибели…
— Мама, мама, Абилит! Абилит!
Пришлось прочитать «Айболита», затем «Федору» и «Телефон». Из последних сил напрягая мозг и проклиная составителей сканвордов для бабушек в еженедельной газете, я вспомнила, что круглогодичные ветра — это пассаты. Потом решила пару задачек из Петерсона. И в 21:30 я торжественно засунула в ванную младших. У дочки совсем спутались волосы, поэтому несколько минут отнял процесс борьбы с ними, а потом обнаружилось, что у младшего сына отросли ногти. К счастью, старший сын к десяти годам овладел искусством мытья себя, расчесывания волос и стрижки ногтей, чему я была безмерно рада.
Уложив всю гвардию спать и уговорив маму не смотреть очередной «Аншлаг», я двинулась на кухню, параллельно собирая игрушки, какие-то бумажки, грязную посуду. К 23 часам тарелки и чашки благодарно смотрели на меня с полки кухонного шкафа. «Ну хоть в лес не уйдут, как у Федоры», — пробормотала я и сама себе улыбнулась. Упражняться в остроумии было не с кем.
«О мой узёхонький диван… тебе пою я дифирамбы! — вырвалось у меня, когда моя голова коснулась подушки и усталый таз был разложен на кочках проваленного поролона. — Выкинуть бы тебя к чертовой матери! Скоро совсем развалишься!»
Наконец-то можно поспать… Я с наслаждением закрыла глаза, и на черном фоне всплыли… Я открыла глаза, поморгала, потом опять закрыла. Что за наваждение! Знаете, когда ходишь по ягоды в лесу, внимательно вглядываясь в траву, — потом закрываешь глаза, и кругом ягоды-ягоды-ягоды… Ну, ягоды-то ладно, но у меня перед глазами всплывали бесконечно рождающиеся головки детей. Я перебрала мысленно, сколько же за сутки дежурства я приняла родов: получилось, что 14 и еще 6 операций, не считая плановых наутро. Независимо от моего желания, роды стали всплывать в моей памяти одни за другими.
«Таблетку забыла выпить, — вспомнила я. — Ну и ладно, утром. Нет, моя щитовидная железа обидится. Надо принять сейчас». Стараясь не шуметь, я выскользнула на кухню. В комнате мамы светился телевизор, но мама спала. Я нажала на кнопку пульта. Экран сделался серым и погас.
Приняв лекарство, я вернулась в комнату. Душно. Приоткрыла окно. В комнату ворвался свежий воздух вместе с отдаленными звуками ночного города. Вчера одна из пациенток тоже все время открывала окно. Ей было жарко. Она вела себя беспокойно с самого начала. Не хотела лежать, все время вскакивала, потом кричала в каждую схватку. Когда ей хотели сделать обезболивание, она не смогла посидеть несколько минут, чтобы анестезиолог попал ей тоненьким катетером между позвонков.
— Как мы будем ее рожать? — спросила меня акушерка. Она неодобрительно качала головой, глядя на женщину через окно из коридора родового отделения.
— Всем миром, — ответила я.
Диван меня встретил неприветливо — наверное, обиделся, что я захотела его выкинуть. Я тихо легла, раскладывая свое тело. Что-то упиралось мне в бок: я нащупала детальку от конструктора и положила ее на пол. Но бок продолжал ныть. Я пощупала его и вспомнила, что мне досталось от той роженицы. Рожала она плохо. Кричала, сводила ноги, умудрилась даже пнуть акушерку, после чего пришлось держать ей ноги. Вот своей ногой она и оставила мне синяк. Она категорически не желала тужиться, поэтому ее все ругали, пытаясь вернуть к реальности. У ребенка началась гипоксия, и мне пришлось вытащить его вакуумом. Он пискнул и обмяк. Неонатолог заинтубировал его и утащил в реанимацию.
— Что с ним? — Женщина тут же пришла в себя.
— Ты его замучила, — раздосадованно произнесла акушерка.
— И что теперь будет?! — Женщина рыдала, переводя взгляд с меня на акушерку и обратно.
— Никто не скажет вам, что будет, потому что никто не знает. Мы все надеемся, что реанимация ему поможет.
Уходя в 16 часов домой, я завернула в реанимацию: малыш дышал уже сам и получал кислород через маску. «Ну ничего, ничего, обойдется», — подумала я.
Перевернувшись на бок, я тоже улыбнулась. Вот ее соседка, такая маленькая, миниатюрная, родила двойню сама и хоть бы раз поморщилась! Я закрыла глаза и перед глазами появились два мальчика, лежащих на одном пеленальном столике.
После таблетки отчаянно хотелось пить. «Пусть я лучше умру от обезвоживания, но я никуда больше не пойду!» Я облизнула пересохшие губы. Посмотрела на часы в телефоне: 1:10. И вот что я не сплю? Так, всё, хватит думать — надо спать!
И тут меня словно ударило током. Почему-то в голове зародилась дурная мысль. На дежурстве мне сдали женщину, которую через два часа пришлось оперировать из-за несоответствия размеров плода и таза. На операции все было как-то отчаянно не так: ткани отекли и рвались под иглой. В результате образовалась гематома по ребру матки и мне пришлось ее прошивать несколько раз, все погружаясь и погружаясь в глубь таза. А вдруг я подтянула мочеточник! Последним швом, да, последним. Он был очень низко. Я почувствовала, как тысячи мелких иголочек стали колоть мне лоб и щеки. Я вперилась взглядом в черный потолок. Так, надо вспомнить. Я пыталась вспомнить ход операции. Помню только ощущение, что прошивала очень низко, но мочеточника там не было. Нет, точно не было. Я повернулась на другой бок. Кусок сбитого поролона уперся мне в бедро. «Принцесса на горошине все-таки была святой женщиной!» — подумала я, пытаясь приспособиться к выпуклостям и впуклостям дивана. «Я его, конечно, не прошила, но могла подтянуть…» Я встала, взяла телефон и потащилась на кухню. Набрала номер.