Коля Башня вошел в гостиную борделя в черных спортивных штанах, костюмной белой рубашке, тоскующей по утюгу, резиновых тапках на одну босую ногу, другую в носке. В руках у Коли был пистолет, в глазах – тоска, алкоголь и жажда. Жажда событий.
Коля жил в публичном доме уже третью неделю и прошел все стадии семейной жизни.
Безудержный секс, секс по расписанию, увиливание от секса, ненависть к сексу, пьянство, футбол.
Те же стадии он прошел сначала за три года с женой, потом за год с любовницей, и когда судьба упекла его в храм разврата на неопределенный срок, дао повторился, Коля отчаялся. Отмечу, что находился он в борделе по весьма прозаичной причине. Его хотели убить, и он прятался.
Коля Башня, бандит средней руки, не рассчитал прыжок в финансовое будущее и падал. За ним летели на истребителях кредиторы и неубитые конкуренты. Добрые люди сказали ему залечь на дно немедленно, где бы он сейчас ни находился, потому что хвост висел на Коле, как бобровый воротник на шубе Шаляпина. В момент того звонка Коля лежал на моральном дне, а именно на Кристине и Карине, если быть до конца точными, то между ними. Телефон сообщил, что выходить из борделя Коле не следует. Возможно, никогда, но точно – ближайшие пару недель. Как он провел их, мы знаем. Безудержный секс с неограниченным количеством партнерш скатился в безудержный просмотр футбола. Он все время переключался с испанской лиги на российскую, выдерживал полчаса, ощущал безнадежность, отхлебывал из горлышка ближайшей бутылки и проводил параллели со своей жизнью. Коля Башня понимал, что его существование – это отечественный футбол. Деньги вроде есть, но он никому не интересен. Заработки шальные, и детям особо нечего рассказать о нем в школе. Настроение от этого не улучшалось, но оставался патриотизм городского масштаба.
«Зенит» Коля любил. Очень. Всем упитым нутром, уставшим от четырех стен, погони и бесчувственного секса. Коля желал победы любимой команде. Особенно в борьбе с ненавистными москвичами (заказали Колю тоже люди с внутренней стороны Садового кольца). Поэтому, услышав победный вой из гостиной борделя, Коля Башня остался просто Башней, встал с нар, достал пистолет, загнал патроны в патронник, поленился натянуть носок и открыл дверь в новое будущее.
– Раздевайтесь.
Дуло уперлось в потный лоб одного из гостей Северной столицы.
– Зачем? – дребезжащим голосом поинтересовался второй.
– Трахаться будете. Вы же за этим пришли.
– С кем?
– Друг с другом.
Москвичи застыли. Коля дважды выстрелил в потолок. Управделами борделя влетела в комнату:
– Коля, ты что делаешь?! Сейчас менты приедут!
– Приедут.
– Тебя же заберут, а там или комаровские, или, как их, из Москвы, тебя найдут!
– Найдут.
Жизнь Коле разонравилась окончательно, и ему стало все равно.
– Раздевайтесь.
Коля направил ствол на дрожащее колено одного из болельщиков.
Через двадцать восемь секунд два дряблых тридцатипятилетних обнаженных тела стояли у дешевого рояля, с помощью которого в будуаре периодически устраивали караоке. Коля выкинул одежду в открытое окно.
– Ну давайте. Говорят, вы в Москве все это умеете.
Коля вложил в это «умеете» все презрение настоящего ленинградского гопника к ненавистному городу.
Парни из Белокаменной были обычными менеджерами, о пистолетах только читали, на футбол ходили раз в год и то в ложу, но русского человека нельзя прижимать к стене. Особенно при дамах.
Один из нудистов посмотрел в Колины мутные глаза и голосом партизана, идущего на расстрел, отрезал: «Трахаться не буду. „Спартак“ – чемпион». Коля медленно поднял пистолет на уровень глаз своего визави, но между ним и смелым красно-белым встала управделами борделя и со слезами на глазах спасла сразу четыре жизни в этом салоне, включая свою.
– Не надо, Коленька. Не надо… Я тебя только полюбила. Не губи себя и мальчиков, они вон смелые оказались.
Коля пистолет не опускал. Управделами срочно начала работать мистером Вульфом. Менты были свои, разумеется, но вызов проигнорировать не могли, и, значит, минут через пять их можно было ожидать. Одежду москвичей уже выбросили, и пришлось импровизировать. Единственного клиента срочно выпроводили, сказав, что грядет облава. Ствол спрятали. Носок на Колю надели. Обнаженным, так сказать, фанатам объяснили, что выход один – либо заткнуться и слушать режиссера, либо уехать с милицией в качестве потерпевших, но потом все будут знать, где и в каком состоянии их взяли. Артисты согласились. Столичным франтам заклеили на всякий случай скотчем рты и розовыми наручниками приковали к батарее.
В дверь постучали.
– Вы тут чего, совсем охренели? Лариса, что за пальба?
Управделами приступила к выполнению служебных обязанностей.
– Это не пальба – это фейерверк.
– В честь чего?
– У меня свадьба! Вот жених – Николай. Он в белой рубашке по случаю праздника.
– Поздравляю! А эти два почему голые и к батарее прикованы?
– BDSM.
– Чо?
– Ну, типа кукольного театра для взрослых.
– Кукольный театр, говоришь? А кто Карабас-Барабас?
Женщина вошла в роль, взяла плетку и игриво дала показания.
– Я, но не Карабас, а Госпожа. Не волнуйтесь, никакого насилия, просто маскарад в честь праздника.
– А куклам нравится?
Мент посмотрел на участников мапет-шоу, на плетку в руках управделами, потом на фаллоиммитатор, стоявший на рояле. Лариса училась на театрального режиссера, любила художественную достоверность и за пять минут собрала декорации.
– Нравится, я спрашиваю?
Куклы усердно закивали.
– Пиздец, что в стране творится, – стал сокрушаться капитан милиции. – Ладно, сейчас комнаты проверим – и поехали отсюда.
Кроме девушек в борделе никого не было, и наряд не стал задерживаться.
– Лариса, мы на субботник к вам в среду. И можно без этого вашего ВЛКСМ?
– BDSM.
– Ну да, без него. По старинке.
Коля отсиделся в борделе и открыл с Ларисой спортивный бар.
«Спартак» в том сезоне что-то выиграл.
Александр Цыпкин
РЖД беглец
Дело, как говорят, было в восьмидесятых.
Как вы знаете, поезда иногда останавливаются. Граждане выходят посмотреть на перегон, перекреститься, что живут в городе, а не на этом пустыре, или, наоборот, взгрустнуть насчет суетности мегаполиса и очарования провинциального неспешного бытия. Также все по традиции ждут бабушек с пирожками или детей с квасом. Приходят теперь все чаще бабушки с пепси и дети со сникерсами. Тем не менее есть один момент, всех объединяющий. Время стоянки. Это как часы Золушки. Три минуты, тридцать минут – не важно.
Секунда опоздания и стоишь в тапках на морозе, смотришь в хвост уходящего поезда, а сам превращаешься в ледяную тыкву. Таких тыкв не пересчитаешь, разумеется. Но речь сейчас не о них, а о мастере ситуации. Итак, мужчина ехал, не скажу откуда и куда. Засел к проводнице и излился тоской. Возвращался из командировки домой к супруге, по его словам женщине трогательной, но удушающей. Заела мужа до крошек. Залюбила. Зазаботила. Так бывает. И вот остановка. Даже с каким-то вокзальчиком, на который можно метнуться в буфет. Дэдлайн – десять минут. Проходит пять. Пассажир возвращается. Мечется. Обращается к проводнице:
– Простите, вам ведь можно доверять?
– Можно.
– Я в буфете друзей нашел. Останусь на этой станции. Все вещи передайте жене, она меня встречать будет. Паспорт в пальто – вы уж сберегите. Я его брать не буду, чтобы, пока она мне его пришлет сюда, хотя бы дня два-три прошло. А куда я без паспорта отсюда уеду? Деньги тоже в кармане пальто. Я немного возьму, вот вам, кстати, на Восьмое марта.
– Оно через полгода, и не надо мне денег, я и так вас не сдам, вы же домой потом вернетесь?
– Конечно! Я просто дух переведу! Я жену люблю, просто… ну… вы понимаете. Портфель мой тоже сохраните, пожалуйста, там бумаги кое-какие по работе.
Дело было в восьмидесятых, и тогда о терроризме особо никто не знал, поэтому и посылки передавали, и к таким ситуациям спокойно относились – что там у командировочного может быть в вещах? Сейчас, наверное, в таких случаях багаж с поезда снимают. Интересно, кстати, надо узнать. Проводница все проверила тем не менее, и мужика заботливо выпроводила.
– Идите уже, а то не успеете, скоро поедем, и смотрите, вы мне обещали!
– Честное слово! Сам к вам приеду на вокзал, вы же все время на этом поезде, значит, найду вас.
Пройдоха забежал в купе, вернулся, собрался выйти, но был остановлен бдительной проводницей.
– Вы совсем, конечно, непутевый. Вырядились как в ЗАГС. Снимите рубашку и брюки. Останьтесь в пиджаке на майку и тренировочных. Пиджак, майка, тренировочные и ботинки. От поезда только так отстают. У вас жена же не дура.
Обалдевший Штирлиц исполнил приказание. Через пару недель беглец явился к поезду уже по месту окончательного прибытия, отыскал проводницу, подарил букет, конфеты, сказал, что это были лучшие дни за долгие годы: жил он у новых друзей в сельском доме, питался, как в раю, спал, как ребенок, у деревенских женщин вызвал живой интерес, хотя и не воспользовался им, за что его особенно зауважали и немедленно предложили работу в местном колхозе (он им там еще и что-то пересчитал грамотно), подрался один раз. Через четыре дня жена сама привезла ему паспорт и деньги. Встречал ее на станции вместе с новыми друзьями. Все уговаривали их переехать. Не уговорили.
Я у проводницы, женщины мудрой и рассудительной, спросил:
– Как думаете, почему она ему помогла?
– Из женской солидарности».
– Как это?
– Ну, поняла, наверное, что если этому мужику выдохнуть не дать, то наломает дров, хуже будет, сбежит еще, не дай бог, а так пожил в деревне, соскучился по дому и успокоился, да и для здоровья полезно».
Как же далеко от нас те времена тихого угасания СССР. Мрачные, скудные, несвободные, но при этом в чем-то более человечные и простые, чем наши. Хотя, может, всего лишь в том, что о любом «бывшем» или «бывшей» через какое-то время после расставания вспоминаешь только хорошее. О «бывшей» своей стране тоже.