ость. Дима Большой, дымя сигареткой, взялся за снаряд, спружинился и зашвырнул его вверх. Дротик взмыл к низким облакам и застрял в стволе тополя на уровне пятого этажа. «Батя меня убьет» – прошелестел Паша. «Тогда твой модный велик чур мой» – цинично ответил Дима.
Дротик можно было разглядеть, но снять его не представлялось возможным, несмотря на то что мы иногда залезали и выше – у нас во дворе росли высокие тополя, – именно этот экземпляр не оброс в нужных местах удобными ветками. И еще долго потом, гуляя или по дороге в школу, я поглядывал на тополиного пленника, с каждым годом чуть дальше отдалявшегося от земли. Я представлял, как он покрывается снегом зимой и сосульками весной, как он ржавеет под дождем… Мне казалось, что когда-нибудь я сниму его. Наверное, он и сейчас торчит из ствола, но, увы, я давно утерял способность разглядеть его. Потом я узнал, что Дима в тот же вечер пришел к Паше домой и взял ответственность за утраченный дротик на себя.
Зимой, когда острый морозный вдох пронзал ноздри до самого мозга, мы играли на утоптанном снегу в хоккей с мячом. И боль от удара плетеным мячиком по коленной чашечке была невыносимой, но короткой. И снятая шапка дымилась паром.
Весной, когда пустой и сухой воздух вдруг за ночь превращается из газа в жидкость, просвеченную лучом, наполненную щебетом, звоном, скрипом отпираемых окон, запахом таяния, хлюпаньем и шмыганьем, – наступало время игры в банки. Когда земля подсыхала, начинались ножички и футбол. Круглый год мы лазили по деревьям, падали с них, ломали руки и ноги, но когда к нам присоединялся Дима Большой, все почему-то кончалось тем, что он рассказывал, а мы слушали.
Он собирался поступать в Иняз, и многие из нас тоже, на удивление родителей, стали рассуждать о прелестях жизни переводчиков. Но так же резко, как он иногда сообщал нам что еще вчера всеми уважаемый Панасоник – это фуфло, а вот Филипс – это клево, так же неожиданно Дима Большой решил поменять жизненную траекторию и пойти в армию, потому что «только армия сделает из тебя настоящего мужика». Уже на излете нашего детства он уходил в военкомат с нарезанными хлебом и колбасой, и по дороге сел к нам на лавочку, покурить напоследок.
А потом детство кончилось совсем, колеса завертелись, зачарованный двор стал отдаляться со страшной скоростью, начались переезды… Когда я снова попал во двор, его было не узнать. Все пустые места заняли машины, даже футбольное поле закатали под стоянку, резная площадка истлела, появились новые заборы, а дети исчезли. У подъезда сидел Дима Большой, совсем уже небольшой, меньше меня. Я ему кивнул, мне показалось, что он пьян. Потом мне рассказали, что он вернулся из армии и начал пить. Шли годы, и каждый раз, когда я оказывался во дворе, его ссутуленная тщедушная фигура всегда была в поле зрения – он куда-то шел, шатаясь, или сидел на наших старых местах.
Нашим детям уже больше, чем нам было тогда. И хотя двор уже не тот, я все еще могу определить месяц по запаху, когда там оказываюсь. Мы выросли и разбежались, калейдоскоп больше никогда не сложится в тот узор, только запахи, только память и Дима Большой. Который отказался взрослеть и трезветь и, как дротик в стволе тополя, остался торчать в месте своего предназначения, остался навсегда во дворе.
Александр Маленков
Синее полотенце
В первый же день отдыха в хорватском пляжном отеле с Иваном Александровичем случилось досадное происшествие – у него украли полотенце. Отель и так не до конца оправдывал ожидания в четыре тысячи евро за неделю – персонал вел себя безучастно, кровати на вилле застилали кое-как, со стола не убрали косточку от нектарина. А с полотенцем с самого начала пошла какая-то излишняя для заслуженного отпуска суета. Первый же встречный сотрудник отеля (молодой мужчина с надписью «Staff» на футболке) чрезвычайно оскорбился на вопрос «Где можно раздобыть пляжное полотенце?»
– Ай эм теннис инструктор! – воскликнул он. – Ай ноу нофинг эбаут тоулез!
Оказалось, что полотенца выдают в крытом бассейне, вместе со специальной карточкой в обмен на сто хорватских кун, то есть тысячу рублей. Иван Александрович взял два. Подумаешь, какие церемонии, размышлял он, расстилая голубой махровый трофей на жестком шезлонге. Матраса к шезлонгу не полагалось. Зонтиков тоже, хорошо хоть богатая хвойная растительность давала достаточно тени.
Перед ужином Иван Александрович решил искупаться, прихватил полотенце и отправился на пляж. Вода нагрелась за день, закатное солнце ласкало лысину Ивана Александровича. Когда он вылез из воды, оно ласкало его тело, а когда он подошел к шезлонгу, солнце приласкало и то место, где он оставил полотенце. Полотенца не было. Хм, подумал Иван Александрович, наверное убрали. Завтра зайду в бассейн, возьму новое.
Однако следующим утром полотенце просто так давать отказались, сколько он ни размахивал выданной карточкой.
Глупость какая, подумал он. Украли полотенце, значит. Белое полотенце из ванной он решил не пачкать и пошел на пляж так.
– Возьми новое за деньги, – посоветовала жена Елена Петровна, – и помажься кремом.
Новое за деньги брать не хотелось. Не то чтобы было жалко тысячи рублей, но сама ситуация… Хороший бизнес, саркастически рассудил Иван Александрович. Сами выдают полотенца, потом небось сами и крадут. Нет уж, со мной этот номер не пройдет.
До обеда он героически лежал на голом шезлонге.
– Так и будешь весь отпуск маяться? – не отрываясь от чтения Донцовой, спросила супруга.
В ее голосе как будто проскользнула ирония. Елене Петровне было только сорок два, и Иван Александрович в свои пятьдесят пять хотел выглядеть молодцом в ее глазах.
– Это принцип, – заявил он. – Я не буду каждый день покупать по полотенцу! Мне и так хорошо. Полотенца для слабаков.
– Ну-ну, – ответила Елена Петровна.
Довольный этим проявлением принципиальности Иван Александрович раскрыл свой том Донцовой и попробовал читать, но литература не пошла. Он думал об этом «ну-ну». Что-то было снисходительное в этом «ну-ну». К тому же спина неприятно прилипала к пластмассовому шезлонгу. Что это такое, в конце концов, думал он. Я вкалываю как каторжный, руковожу большим коллективом, прилетаю в отпуск, а ко мне тут за мои деньги относятся как к школьнику, потерявшему варежку!
После обеда Иван Александрович пошел ругаться на ресепшен. По дроге от заготовил гневную речь о том, что за четыре тысячи евро он может рассчитывать на такой отдых, во время которого он не должен думать о всяких глупостях вроде полотенец. И косточку от нектарина со стола не убрали! Но скудный английский позволил ему облечь всю эту речь лишь в два яростных слова:
– Тауэл столэн! – заявил он на ресепшене, сверкая глазами.
Ресепшен покивал, пообещал сообщить о пропаже всему персоналу и вернуть в случае ее обнаружения, а за новым полотенцем порекомендовал обращаться в бассейн.
– Ну как? – спросила молодая жена. Она вернулась с массажа и, лежа на кровати, смотрела хорватское телевидение.
– С их английским что-либо объяснять бесполезно, – махнул рукой Иван Александрович. – Проще плюнуть. Буду я себе в отпуске нервы портить.
Но плюнуть не получилось. Весь вечер и весь следующий день он думал только о трех вещах. О том, что за свои деньги он не получает качественного сервиса. О том, что жена считает его тряпкой. И о том, что надо перестать обо всем этом думать. Море было холодным, дно каменистым, Донцова скучной. Иван Александрович портил себе нервы.
Утром третьего дня он шел на завтрак по дорожке между виллами и бормотал «четыре тысячи евро, тоже мне четыре звезды», как вдруг уткнулся в какую-то клетку на колесиках. Это была тележка, с которой горничные прикатывались убирать виллу, на ее полочках лежали моющие средства, рулоны туалетной бумаги, стопки чистого и кучи грязного белья. На верхней полочке валялись скомканные белые и синие полотенца. Синие полотенца. Иван Александрович огляделся. Горничная возилась со шваброй на крылечке одного из домиков, которые здесь громко именовались виллами. До нее было шагов десять. Больше вокруг не было никого, не считая обогнавшей его жены. А ведь можно просто взять полотенце, подумал Иван Александрович. Взять, закинуть на плечо и пойти дальше. И никто не докажет, что это не мое полотенце. От простоты и реальности этой картины вдруг захватило дух и пахнуло каким-то ужасом, несоразмерным с масштабами преступления. Иван Александрович усмехнулся, махнул рукой и побрел дальше по дорожке.
Однако ни на завтраке, ни на пляже криминальный соблазн уже не оставлял. Одно движение, думал он, жуя безвкусный порошковый омлет. Горничная стоит спиной, размышлял он, спускаясь по скользким железным ступенькам в море. Полотенец на каталке столько, что никто даже не заметит разницы. Да и вообще это мелочь, всего лишь полотенце. Но по-хорошему говоря, надо это сделать. Так будет справедливо. Они украли у меня, я украду у них. А что такого? Око за око, зуб за зуб, полотенце за полотенце…
– Ты чего такой веселый? – спросила жена за ужином.
– Так, – ответил Иван Александрович. – Отпуск, море, жена красавица – чего мне быть грустным?
– Ну-ну, – сказала Елена Петровна.
Вечером жена уже спала, а Иван Александрович таращился в темноту и, немного стесняясь своих мыслей, как бы в шутку прорабатывал план. Как только в поле зрения окажется горничная и ее тележка, нужно выбрать момент, когда вокруг нет свидетелей, а горничная не смотрит, медленно… нет, в обычном темпе подойти очень близко к каталке и, не глядя по сторонам, – потому что, когда человек все время оглядывается, это подозрительно, – не глядя по сторонам коротким быстрым движением взять синее полотенце, закинуть его на плечо и пойти дальше как ни в чем не бывало. Какое полотенце? Это? Это мое. Вот карточка. Я взял его в бассейне в первый день. Но вы же жаловались на пропажу? Я? Ах, что вы, нет-нет, я забыл сказать, что потом нашел его. Завалилось под шезлонг.
На четвертый день, после завтрака, Иван Александрович сказал: