– Олег батьки боится, – вздохнула Ефросинья. – Говорит, не даст согласия.
«Гм-м…» – подумал Иван.
– Хочешь совет? – спросил, решившись.
Княгиня кивнула.
– Только не спеши меня бранить. Олег твой до девок охочий, я это заметил и предупредил князя: блуда не потерплю. Даже холопку обрюхатит, заставлю жениться. Ярослав согласился. А теперь представь, если обрюхатит не холопку, а княгиню?
Ефросинья вспыхнула, попыталась что-то сказать, но сдержалась. «Умница!» – одобрил Иван.
– Ярослав что подумает? – добавил поспешно. – Не было у тебя детей с покойным мужем, значит, и с Олегом не будет. Тут не возразишь. А так… Роду ты хорошего, с приданым поможем, а Ярослав, поди, внуков заждался.
– Ты… – Ефросинья смотрела в упор. – Ежели случится, вправду вступишься? Напомнишь Ярославу о слове его?
– Непременно! – пообещал князь.
– Спаси тебя Бог!
Прежде чем Иван успел опомниться, Ефросинья прижалась губами к его руке. После чего выпрямилась и убежала.
«Сводник! – корил себя Иван, лежа на лавке. – Ведь можно было просто сосватать! Не отказал бы Ярослав! Поворчал бы, но уступил. Вместо этого подставил княгиньку. Будет Ярослав коситься – не блюла себя невестка. С другой стороны: вдруг Ефросинья и вправду бесплодна? Здесь этого не прощают. Обидел бы Ярослава по гроб! Нет, все правильно. Забеременеет княгиня – женим! А нет, так жаловаться не на что».
В предбаннике послышался шум. «Кто там? – насторожился Иван. – Олята? Велел же не беспокоить! Пир подождет!»
Дверь распахнулась, и внутрь, согнув голову под притолокой, скользнула голая женщина. Выпрямилась… Млава?
– Что уставился, княже? – усмехнулась ведьмарка, поймав взгляд князя. – Баб не видел?
– Но…
– Где мне мыться? – фыркнула Млава. – С двадцатью мужиками? Чтоб каждый пялился? Лучше один…
«Могла б и подождать!» – подумал Иван, но спорить не стал. Со злой на язык ведьмаркой спорить – себе дороже. Ну ее! Он почти закончил. Сейчас обдастся и уйдет.
– Что Великий? – спросил, чтоб все же напомнить, кто главный. – Как бок его?
– Это не бок… – Млава прошла к печке, ловко ухватила щипцами горячий камень и бросила в полную бадью. Вода в ней вспучилась буруном и заскворчала. – Нутро у него больное – опухоль там. Большая, потому в бок полезла. Помирает князь. Год ему остался, а то и менее.
Иван от неожиданности сел.
– Уверена?
– Не раз видела такое!
– Князь знает?
– Я сказала.
Млава взяла черпак и стала поливать себя теплой водой.
– А он?
– Велел напомнить тебе, чтоб непременно заехал, как поганых побьете. Не тревожься, княже! Я ему зелья дала. Пить будет, боль уйдет. Лекарю его рассказала, как зелье варить. Старый Великий, чего печалиться? Срок его вышел…
«Знала б ты!» – подумал Иван, но спорить не стал. Млава, зачерпнув из бадейки белой глины, подошла к нему.
– Ложись! Помою…
Князь растянулся на животе, Млава, стараясь не давить синяки на спине, обмазала его глиной. После чего прошлась пальцами по плечам. Она мяла и растягивала мышцы; это было чуть больно, но приятно. Закончив, Млава смыла глину и велела перевернуться. Иван, поколебавшись, подчинился. Чего стесняться? На Руси мужики с бабами моются, правда, своими бабами. Но Млава не девка с улицы – лекарка. Пусть!
Ведьмарка стала натирать глиной грудь князя. Ее пальцы нащупали шрам и замерли.
– Кто тебя так?
– Того уж нет.
– Худо лечили.
– Не было лекарей.
– А ну-ка!..
Млава, омыв князя, принялась исследовать его плечи, руки и ноги. Натыкаясь на очередной шрам, качала головой. Выбежала в предбанник и вернулась с горшочком руках. Цепляя пальцами скользкую, маслянистую жидкость, обмазала ей князя от шеи до кончиков ног. При этом Млава что-то шептала. Иван не противился: ему было приятно и хорошо. Сильные, но ласковые руки скользили по его телу, сверху монотонно звучал голос ведьмарки; Иван, закрыв глаза, отдался неге. Рука Млавы скользнула ему в промежность, князь не воспротивился – не хотелось. Естество его возбудилось, рука исчезла. Иван не успел об этом пожалеть, как на смену руке явилось мягкое и теплое, которое обволокло и приняло его внутрь.
Спохватившись, Иван открыл глаза.
– Лежи! – прикрикнули сверху. – Смирно!
В следующий миг мягкое, но упругое тело пало на князя, девичьи руки крепко обхватили его за шею, а горячие губы прижались к его губам. «Целоваться не умеет!» – успел подумать князь, но тут же забыл об этом. Порыв сладкой страсти исторг из его груди стон. Крепко прижав к себе ведьмарку, Иван стал двигать бедрами, ловя приступы наслаждения, но получалось плохо: Млава лежала на нем мешком, все так же неумело тыча губами в лицо. Рассердившись, Иван стащил ведьмарку с себя, уложил спиной на лавку и задрал ей ноги. После чего пристроился сверху. Стало лучше, причем не только ему. Млава стала постанывать, а когда он ускорился, и вовсе закричала: протяжно и низко. Увлекшись, они не заметили, как дверь в баню отворилась. В проеме явилось испуганное лицо Оляты. Некоторое время он изумленно смотрел, затем втянул голову в плечи и исчез. Князь же, почувствовав последнюю, самую приятную волну наслаждения, раздвинул ноги Млавы и упал на нее, приникнув губами ее к губам. В этот раз ему ответили правильно.
9
Жеребец нес Оляту к Звенигороду. Это был все тот же Дар, полученный от воеводы Белгорода и с тех пор не покидавший хозяина. Олята к нему привык, как и жеребчик к нему – они отлично ладили. Вот и теперь Дар мчался по дороге от озера, бросая копытами грязь. Олята не подгонял: застоявшийся Дар бежал в охотку. Они ворвались в Звенигород на полном скаку (стража на воротах узнала сотника и не стала задерживать), однако за стенами Олята придержал коня, заставив его сменить галоп на рысь. У княжьих хором он бросил поводья конюху, велев выводить вспотевшего жеребца, после чего направился к себе.
Комнатка, где обитал Олята, некогда была чуланом. Из нее вытащили рухлядь, прорубили волоковое окошко, после чего занесли сундук, широкую лавку и стол – тем обустройство и кончилось. А чего более? Хозяин постоянно в разъездах, заглядывает редко, да и то – заночевать. По чину Оляте следовало жить в хоромах, только зачем они холостяку? Свой дом требует челяди, а та без хозяйского глаза забалует – станет пьянствовать и воровать. У князя лучше. И накормят, и обстирают, да и сестра рядом. Серебро к тому же целее. Его-то в достатке, но прежняя, полуголодная жизнь сделала Оляту скуповатым.
С недавних пор, однако, Олята стал подумывать о своем доме, даже приценился перед походом в Волынь. Хоромы в Звенигороде стоили дорого – стольный город! Дешевле построить. Внутри стен места давно нет, придется в посаде. Понравится ли Дануте?
Это Олята и собирался спросить. Но прежде забежал в баню (при княжьем дворе всегда натоплена), отскреб с себя застарелый пот и переоделся в чистое. Натянув шелковые порты и такую же рубаху, перепоясался ремнем с серебряными бляхами. Меч брать не стал: не на войну идет. Прицепил ромейский кинжал в богатых ножнах, сунул за голенище засапожник. Достаточно. После чего достал из сундука шелковый убрус. Полюбовавшись прихотливыми узорами работы неведомых мастеров, бережно сложил легкую ткань. Достал из кошеля и выложил на шелк золотые серьги. Лалы[14] засияли в оправе, как горячие угольки. Златокузнец просил за серьги пять гривен, срядились на трех. Упрись владимирец, Олята заплатил бы пять – серьги того стоили. Вернее, Данута их стоила…
А случилось все так. Олята выгуливал Дара за городом и, возвращаясь, услышал тонкий голосок. Он доносился из двора, мимо которого уноша проезжал. Остановив жеребца, Олята прислушался. Девичий голос выводил песенку. О женихе, уехавшем на войну, и о невесте, обещавшей его ждать. О том, как привезли милого, израненного в сече, при последнем дыхании. И, склонившись над ним, сказала невеста: «Куда ты – туда и я! Клялась я в верности и слово сдержу. Не разлучить нас вовеки. Не здесь, так на том свете, но будем мы вместе…»
Таких песен Олята не слышал. Да и слова были не слишком понятными: вроде русские, но не совсем. Олята подъехал к тыну и глянул поверх. Увиденное удивило его не меньше песни. У крыльца боярских хором росли цветы. Было видно, что здесь их специально высадили: натащили земли, вкопали кусты, после чего огородили низким плетнем. Возле кустов копошилась дева. Она срезала цветы ножиком и складывала в корзинку. При этом пела. Шелковый летник девы схватывал поясок, он выразительно подчеркивал узкую талию и небольшую, но высокую грудь. Русые волосы украшал венчик, а толстую косу – красная лента.
Олята застыл, не в силах отвести взор от незнакомки, та, почувствовав, обернулась. Олята увидел очаровательное личико с бездонными голубыми глазами, маленьким носиком и пухлыми, алыми губками. Их взоры встретились. Мгновение дева разглядывала дерзкого уношу, после чего, показав тому язык, скрылась в доме. Олята постоял, надеясь, что чаровница вернется, но на крыльце возник дюжий холоп, наградивший сотника неприязненным взглядом. Олята вздохнул и тронул Дара…
За ужином он заговорил с Братшей – тот, как и Олята, жил при хоромах. Олята надеялся как бы невзначай расспросить о таинственной деве, но не получилось.
– На дочку посла загляделся! – засмеялся побратим. – Брось! Не по тебе лада! Сватали уже – не отдает лях! Княжича, верно, ждет.
– А сам он кто? – спросил Олята. – Князь?
– Какое! – махнул рукой Братша. – Одно звание, что посол, сам же голь бесштанная. Как приехал в Звенигород, дом снял за резану, а тот дом… У смердов избы лучше. Князь Иван подивился: посол да в таком хлеву? Велел выделить свободные хоромы, весь дал в кормление. Так лях в той веси каждую корову переглядел, всех свиней исчислил, кур разве что не щупал, – Братша ухмыльнулся. – Мне тамошний тиун сказывал. Скуп лях, но дочке не жалеет: одевает, как княжну. Одна она у н