Он был обречен с того самого момента, когда заглянул мне в глаза и решил, будто все обойдется. Слабак. Но он выложит все, что им двигало, и расскажет обо всем, что требовал от него Моралес, прежде чем превратиться в невзрачную горстку пепла. Никто не будет по нему горевать, никто не отправит его прах семье или той самой девчонке.
– Дело в тебе, – посмеивается Лиам. А я знаю, что он и сам не понимает, что с ним творится: язык двигается вопреки желанию, а конечности безвольно обмякают, словно он превратился в послушную тряпичную куклу. Так и есть. Бедняга совсем забыл, что я знаменит не только бескомпромиссной жестокостью, но и способностью подчинить себе любого. Какая разница, что для этого приходится обращаться к метке? – Алекс то, Алекс се. Ты когда в последний раз обращал внимание, что с ребятами творится, шеф?
Все они смотрят на тебя как на слабака. Поставил девчонку выше собственных интересов. Да ты прогнулся под нее, твою мать! Прикончил Салливана из-за того, насколько эта пигалица тупая. Бесполезный кусок дерьма. Я был уверен, что ты ничего не заметишь, ведь Алекс это не касалось. Но ты еще не совсем ослеп, да? Даже когда она у тебя под столом болталась. Понравилось, да?
Знал бы ты, как хотелось тебе в рожу плюнуть, урод. Считаешь, тебе все можно, раз с меткой повезло? Да, у меня такой нет. Но Бакстер тебя к стенке прижмет. С меткой или нет, а от пули в лоб ты все равно подохнешь.
У Моралеса была сотня шансов прикончить меня еще лет тринадцать назад, в Либерти-Сити, когда о Змее никто и знать не знал, но он упустил их все. А теперь решил, будто способен на большее – не просто избавиться от меня, а занять мое место. Отобрать у меня то единственное, чем я дорожу.
Поздновато спохватился.
Я невесело ухмыляюсь и едва не приподнимаю Лиама над стулом, все еще держа за горло. Кожа под пальцами некрасиво пузырится, в небольшой комнате стоит противный запах жженой плоти, но предатель держится. Кривится от боли и скулит, как раненый пес, да и только. Не собираешься сдаваться, тварь? Что ж, я с удовольствием с тобой поиграю.
Одно короткое движение, и между пальцами вспыхивает серебристое пламя. Хватит и пары искр, чтобы Лиам сгорел заживо прямо в этой комнате – от кончиков пальцев до седеющих на висках волос. Губы его приоткрываются в немом крике, во взгляде читается ненависть пополам с откровенной паникой, но он не двигается с места.
Не может, потому что я уже отдал мысленный приказ. Короткий, быстрый и решительный. Ты никуда не денешься, Лиам. Тебе некуда бежать. Ты будешь сидеть здесь, пока я не решу, что с тебя хватит.
Однако его желание жить оказывается сильнее.
– Если тронешь меня, они ее убьют, – бормочет он неразборчиво, нервно поглядывая на пляшущие совсем рядом с лицом языки пламени. – Прикончат, а ты и не узнаешь, где и за что. Или скажешь, что плевать тебе на девчонку? Сейчас ее наверняка уже упаковали и везут подальше отсюда. Без меня ты ее не найдешь.
Так я и замираю с занесенной для последнего удара рукой. Хотелось покончить с этим быстро – несколько обширных ожогов, чтобы предатель мучался от боли и на собственной шкуре почувствовал, что значит идти против правил, и пробитая грудная клетка. Чтобы наверняка. В крайнем случае я бы просто его застрелил.
Но не теперь.
В душу уже закрадываются сомнения, оплетают ее уродливыми щупальцами, и буквально шепчут: он прав. Я понятия не имею, где сейчас Алекс и куда она могла пойти, будучи на взводе. С нее сталось бы как вернуться к себе, так и поехать в Овертаун. А может, прямо сейчас она сидит этажом выше и требует на баре крепкий коктейль, чтобы заглушить противную горечь. Точно такую же, какая пожирает меня изнутри.
– Ты никогда не умел блефовать, – усмехаюсь я в ответ, но в голосе уже не слышно привычной уверенности.
Что-то подсказывает, что Лиам не блефует – просто пытается спасти свою шкуру. Очень может быть, что все это часть большого плана Моралеса. Единственного плана, который может сработать.
Сначала он перетягивает на свою сторону щенка Льюиса и едва не подставляет Алекс, вынуждая ее забиться ко мне под крыло. Потом дает мне время привыкнуть к ней, окончательно привязаться, потому что иначе сложиться не могло. В Алекс я всегда видел нечто особенное. Правильное. Нужное. А следом Моралес просто ждет.
Может, и названивал ей все эти месяцы тоже он. И когда я оступился, он все-таки сделал свой ход. Ведь кто, если не Моралес, знает меня как облупленного? Кто, если не Моралес, видел, что случилось со мной тринадцать лет назад после смерти Эмилии? О, с этого ублюдка сталось бы устроить мне настоящее шоу. Наверняка он еще в состоянии сложить два и два и понять, что кое в чем я не изменился.
У меня все еще есть сердце.
И значит это только одно: я ошибся. Позволил себе слишком много, помедлил, и теперь Алекс в опасности.
Серебряное пламя разгорается ярче и перекидывается на отвороты пижонского твидового пиджака Лиама. Тот уже не скулит – вопит во все горло, вскакивает с металлического кресла и неуклюже валится на пол. Катается по нему, как самая настоящая тряпичная кукла.
Поделом, Лиам.
Подрагивающими от волнения руками я достаю из кармана смартфон и набираю за последние полгода ставший родным номер. Я знаю его наизусть. Но на том конце провода раздаются лишь одинаковые длинные гудки. Один, два, три, десять. Дыхание учащается, кровь стучит в висках и отходят на второй план оглушительные крики.
Меня не смущает даже пляшущее вокруг меня самого пламя.
Если Алекс не отвечает, это еще ничего не значит.
Но набрать другой номер я не успеваю – на экране высвечивается «Кейн». Пусть скажет, что с куколкой все в порядке. Что она вернулась домой или сидит в клубе, а за ней двадцать четыре на семь наблюдает кто-нибудь из ребят. Увы, по телефону гипноз не срабатывает.
– Плохие новости, Грег, – голос Кейна звучит непривычно серьезно и мрачно. – Алекс пропала.
Mierda!
Телефон летит на пол и разбивается вдребезги, прежде чем утонуть в новой волне пламени. Тонет в ней и тело Лиама, его криков не слышно за ревом огня, и все это до боли напоминает о прошлом. На мгновение я вновь чувствую себя двадцатилетним сопляком, неспособным держать в руках даже самого себя, что уж говорить о других. Вспоминаю горящие ангары на окраине Либерти-Сити и уничтоженный огнем дом семьи Нотт.
Не спас Эмилию. Не спас мать. Не спас Ноттов.
И Алекс тоже не спасешь.
Я с силой луплю по стене кулаком. Раз, другой, третий. Запах паленой плоти забивается в нос вместе с густым темным дымом, а крики Лиама уже пару минут как стихли. Останусь здесь еще на мгновение, и свалюсь замертво – сгорю, как сгорают внутри десятки, сотни сожалений.
На ладонях остаются уродливые следы от прикосновения к раскаленной до бела дверной ручке, и я захожусь хриплым кашлем, едва выхожу в коридор. Запахом пламени и смерти я пропитался насквозь, но какая разница? Сам виноват, что не сумел удержать себя в узде. Лиам не сказал ни слова о том, где сейчас Алекс, а ведь наверняка знал.
Иначе не быть не могло. Ублюдок готов был обменять знания на свою никчемную жизнь. Теперь же Лиам – всего лишь пепел. Ты добился, чего хотел, Грегор? Ты счастлив, что отыгрался на мелкой сошке? Или доволен тем, что куколка вышла из клуба по твоей милости? Ты мог просто во всем ей признаться. Все было бы в порядке.
Черт. Черт. Черт!
Внутреннее пламя разгорается с новой силой, и я уже не в состоянии себя контролировать. Я найду Алекс, даже если ради этого придется спалить весь город или отправить Моралеса прямиком в ад, и никакой Лиам мне для этого не нужен.
К куколке меня приведет либо метка, либо записи с камер вокруг клуба. И камерам я доверяю куда сильнее.
Глава 33Алекс
Вокруг не слышно ни грохота музыки, ни знакомых голосов, ни типичного для Коконат-Гроув жужжания большого города. Здесь так тихо, что кажется, будто кто-то как следует врезал мне по голове, и я оглохла. Еще и глаза открыть – подвиг достойный героя, веки ощущаются в сотню раз тяжелее обычного и отказываются подчиняться, даже когда я трачу на это все силы. Тело словно налилось свинцом, а то и вовсе принадлежит кому-то другому.
Какого хрена? В памяти всплывают лишь обрывки вечера: просторный кабинет Грегора в «Садах Эдема» и противная тупая боль в районе сердца. Не было ни алкоголя, ни шумных вечеринок на первом этаже. Так с чего бы голова раскалывается на части? Откуда противное головокружение и чувство тошноты?
В попытках подвинуться я валюсь лицом на пол, и меня едва не выворачивает наизнанку. Содержимое желудка остается на месте лишь чудом, и только сейчас я наконец разлепляю веки. В глаза бьет яркий свет, и я на секунду закрываю глаза обратно. Приходится как следует проморгаться, чтобы разглядеть просторную полупустую комнату, сплошь и рядом заставленную высокими металлическими стеллажами. Затянутые трубами, как паутиной, потолки тоже что надо – не иначе как склад какой-то.
Только никакого склада нет ни в «Садах», ни рядом с ними. За прошедшие месяцы я изучила территорию Змея вдоль и поперек – по крайней мере ту ее часть, где мне позволяли бывать, – и точно знаю, что меня не то что на склад, меня и на кухню клуба никогда не отправили бы.
Стоит двинуться еще раз и попытаться встать, как руки от запястья до локтя сковывает болью – веревки натягиваются, плечевые суставы только чудом остаются целы. Чтоб его! Но даже выругаться вслух не выходит, потому что рот неаккуратно перетянут строительным скотчем.
И вот тут становится по-настоящему страшно. Сердце выскакивает из груди, а метка на правой руке вспыхивает огнем, но ничего не происходит: ни малейшего всполоха пламени, которым можно было бы спалить веревки, ни даже мощного пожара, как в тот злополучный день. Ничего, словно никакой метки нет и в помине.
Не может быть. Я столько тренировалась не ради того, чтобы в нужный момент выставить себя полной дурой и помереть из-за этого. Но сколько ни старайся, метка не откликается, только греет кожу. Если пламя и срывается с кончиков пальцев, то ничего вокруг не задевает. А может, все дело в веревках. Руки они перетягивают так, словно сделаны вовсе не из ткани и даже не из пластика.