Я привязался к Алекс. Безбашенной, грубой и честной. Кто еще, кроме нее, сможет бросить правду в лицо человеку, способному без зазрения совести прострелить ей череп? Когда куколка заявилась ко мне в кабинет больше полугода назад, она понятия не имела, что я за ней следил. Не знала, что я задумал. И все-таки не испугалась.
– Мне казалось, со слухом у тебя все в порядке, muñequita, – улыбаюсь я и склоняюсь к ее губам, обдаю их горячим дыханием и жадно втягиваю знакомый аромат кожи Алекс. Сладкий, пусть и безо всякой вишни сегодня. – Я сказал, что люблю тебя. И если кто-нибудь еще раз попытается на этом сыграть, я скорее сравняю Майами с землей, чем позволю твари вроде Льюиса до тебя добраться. Впрочем, им с Моралесом уже не до того. Надеюсь, кто-нибудь устроил им похороны.
Да какая разница? Отбросы никогда не были преданы своему боссу – только деньгам, которыми Моралес разбрасывался направо и налево. Едва ли кто-нибудь из них сейчас убивается по поводу того, что банда развалилась. Если хоть кто-то вообще остался в живых.
Я не осознавал всей своей силы, когда поджигал Либерти-Сити несколько дней назад. Половина района вспыхнула мгновенно, на другую пламя перекинулось буквально за несколько часов. О пожаре трубили все новостные порталы, по социальным сетям прокатилась волна громких заголовков. Только за кулисами поговаривали о том, что Моралес допрыгался.
Все знают, что те, кто переходит мне дорогу, долго не живут.
И за жизнь Алекс я готов отдать гораздо больше, чем целую банду ублюдков. Гораздо больше, чем этот чертов город. Я и своих ребят, которые повелись на сказочки Лиама, не пожалел.
– Но ты… – Куколка запинается, ей явно нужно побольше времени, чтобы смириться с реальностью. Пару секунд она просто моргает и приоткрывает рот. – Ты говорил, что не привязываешься.
А еще я говорил, что не могу позволить себе любить тебя, Алекс. К счастью, ты этого не слышала и никогда уже не услышишь. Я криво ухмыляюсь себе под нос. Знала бы она, скольких людей я поднял на уши, пока она лежала в больнице. Дженкинс и его медсестры наверняка ненавидят меня за то, как часто я обивал порог больницы и требовал пустить меня в палату.
И как сильно хотелось что-нибудь поджечь, когда мне раз за разом сообщали, что Алекс до сих пор не пришла в себя. Четыре дня показались мне вечностью, а большинству сотрудников больницы – адом. И сейчас Хизер, к гадалке не ходи, пошла жаловаться Дженкинсу, что я выставил ее из палаты, когда пациентке нужен покой.
– Значит, привязался, – пожимаю плечами я. Сейчас, спустя несколько дней, говорить об этом куда легче. Прав был Кейн, нужно было просто взглянуть правде в глаза. – С этим уже ничего не поделаешь, muñequita. Если тебе будет легче, можешь считать это новой сделкой: ты останешься со мной, а я обещаю не переходить от веревок к крюкам слишком быстро. Мы же с тобой еще так много не пробовали.
Алекс хлопает большими голубыми глазами, а потом с силой пихает меня в плечо, но на губах у нее играет едва заметная улыбка. Возмущена она или смущена? Так запросто и не поймешь.
– Ты совсем поехавший, босс?
– Да. Ты только заметила? – Я ярко, искренне смеюсь. Впервые за последние годы чувствую себя счастливым и свободным человеком. Кажется, будто с плеч наконец свалился тяжеленный камень и позволил мне выпрямиться во весь рост и вдохнуть полной грудью.
Тем обиднее, что этим камнем были собственные мысли. И совсем немного – метка, что крепко-накрепко связала наши с Алекс жизни. Но теперь все позади, а впереди у нас целый мир. Кто остался в городе? Гарольд и его парни у меня на поводке, мелкие торговцы и черный рынок – ходят под моей защитой. Разве что чертовы Желтые Платки рано или поздно дадут о себе знать.
Но разве я не расправлюсь с ними так же легко, как с Моралесом?
– И ради чего ты тогда устроил ту сцену? – Алекс повышает голос и старается придвинуться поближе, но морщится от боли и остается на месте. Только тянет ко мне руку и хватает за ворот рубашки. – Коллеги, мать твою, с привилегиями! Если бы не это дерьмо, ты был бы цел!
– Приоритеты у тебя так себе, muñequita, – ухмыляюсь я в ответ. – Это тебя пришлось по кусочкам собирать.
– Да какая разница! Тебе же тридцать, а ты такой придурок иногда.
Не верю, что за прошедшие полгода Алекс не заметила, каким я бываю упрямым. А если вдруг все-таки нет – ей наверняка рассказывал Кейн, тот язык за зубами держать не умеет. Да и кто, если не он, помог бы куколке справиться с моим дурным нравом? Я мучил нас обоих первые два месяца, если не дольше.
Но иногда нужно отбросить принципы и прислушаться к сердцу. И второй раз я ту же ошибку не допущу: да, тринадцать лет назад я не сумел спасти Эмилию, но это вовсе не значит, что теперь не сумею спасти Алекс. Еще раз. И еще раз, если понадобится.
– Мы друг друга стоим, Алекс. И мне казалось, ты поняла это давным-давно.
Она молчит, а затем ослабляет хватку и шумно выдыхает, откинувшись обратно на подушки. Исчезает проступившее на лице напряжение, расслабляются плечи, да и брови у куколки уже не такие хмурые. Кажется, она даже улыбается.
До жути красиво. Искренне. Довольно.
– Прости, – произносит она после паузы. – Прости, что я тоже была дурой и повелась. Еще и думала, может, убежать второй раз. Убежала, ага, конечно. А потом… Там, в пожаре, я и двух слов связать не смогла. А мне тоже хотелось сказать, что ты классный.
– Спасибо, – хмыкаю я иронично.
– Не в этом смысле! В смысле, что я тоже люблю тебя, хотя ты ведь такой же урод, как и Бакстер, и когда-то мне даже хотелось тебе насолить.
Кто еще, кроме куколки Алекс, мог сморозить такую глупость? Признаться в любви и тут же смешать меня с грязью – это еще постараться надо. Но я ее не виню: это именно из-за меня когда-то погибли Нотты. Может быть, будь я расторопнее и спокойнее в те годы, родители Алекс до сих пор были бы живы.
И сгорели бы в Либерти-Сити вместе с остальными Отбросами.
К горлу подступает неприятный ком, я хмурюсь и отбрасываю пришедшую в голову мысль в сторону. Не хватало еще просчитывать бесполезные вероятности. Да, родители Алекс мертвы, но мы с ней до сих пор живы, а это главное.
– Тем лучше, что одним уродом в Майами меньше. Не люблю, когда кто-нибудь посягает на мой титул, – произношу я спокойно, даже весело. – Я хочу быть единственным уродом в твоей жизни, muñequita. И будет просто замечательно, если ты подберешь мне прозвище поприличнее. «Босс» меня вполне устраивало.
Слишком поздно. Отвлечь Алекс саркастическими шуточками не так-то просто: по глазам видно, что она уже сложила два и два. Уже несколько раз в нашем коротком разговоре я говорил о Моралесе в прошедшем времени, и до нее наконец дошло.
Стоило бы сообщить ей эту новость иначе. Может быть, после выписки, когда мы будем сидеть в моей огромной пустой квартире и пить джин в попытках наверстать упущенное и немного расслабиться.
– Ты прикончил Бакстера? – спрашивает Алекс полушепотом, словно боится, что у стен в палате тоже есть уши. Хорошая девочка, жизнь многому тебя научила.
– А ты думала, что я оставлю его в покое? После того, что он с тобой сотворил? Я не лучший человек, muñequita, и мало что прощаю. Моралес поплатился за попытку не просто сделать тебе больно, он поплатился за то, что метил на мое место. Жизнью, сотнями Отбросов и пентхаусом.
Хочется закурить, но если я хотя бы потянусь за сигаретами, кто-нибудь из медсестер Дженкинса прикончит меня с особой жестокостью, так что я лишь шумно выдыхаю через рот. Покурю попозже.
– Нет, – качает головой Алекс. – А он?..
– Сгорел, muñequita. Заживо.
В глазах Алекс отражается ужас – кажется, еще немного, и она попытается отодвинуться в сторону или оттолкнет меня. Теперь, когда она цела и невредима, а руку не тяготит метка, чего ей стоит откреститься от меня и пойти своим путем? Моралес мертв, больше куколке не нужен никакой Змей, чтобы отомстить ему.
Но моя девочка достаточно смышленая, чтобы понять: я не отпущу ее, пусть она хоть десять раз захочет уйти. Я и правда предпочитаю не привязываться, но те, к кому я все-таки прикипел, остаются в моей жизни навсегда или покидают ее, как бы это ни оказалось больно.
Тоже навсегда.
– Спасибо, – шепчет она спустя несколько секунд, крепко сжав мою широкую ладонь. – Спасибо, Грегор. Он заслужил.
А вместе с ним – целый район, пусть и населенный в основном Отбросами, но об этом Алекс пока что лучше не знать. В конце концов, она должна понимать, в кого влюбилась. Я не белый и пушистый котенок и никогда им не стану. Смерть и опасность всегда будут идти за мной по пятам, не отвяжутся ни при каком раскладе, и в моих силах лишь защитить куколку от самых отвратительных сторон жизни.
– Ради тебя, muñequita, я готов сжечь кого угодно, – выдыхаю я ей на ухо и наконец целую снова.
Сминаю ее губы своими и запускаю пальцы в спутанные после сна волосы, а Алекс тянется ко мне навстречу и обвивает шею обеими руками, напрочь забыв о датчиках и проводах. Черт, кто бы знал, как я скучал по ее прикосновениям. По ее тонким рукам и едва уловимому аромату мяты. По коротким ногтям и чертовым острым ключицам.
Хочется отбросить в сторону приличия и взять ее прямо здесь, наплевав на безопасность и те десятки креплений, что поддерживают ее чудесные ноги. В конце концов, куколка никогда не была против попробовать что-нибудь новое: чем это хуже тех наручников, что мы использовали в клубе? Разница лишь в том, что в палате нас может прервать кто-нибудь из медсестер. Да и черт бы с ними.
И я запускаю ладони под тонкую больничную сорочку Алекс и жадно касаюсь ее обнаженного тела. Mierda, как же мне не хватало этих ощущений. Скольжу губами по шее, пробую кожу куколки на вкус – сегодня никакой вишни, лишь едва уловимый сладковатый аромат, и его одного достаточно, чтобы внутри разгорелось пламя, а в брюках стало тесно.
– Да ты реально поехавший. – Алекс старается остановить мои руки, но куда ей, скованной креплениями и датчиками. Я лишь ухмыляюсь в ответ. – Мы же в больнице!