Эти каменные картины были прекрасны, и всякий раз, когда ей становилось невмочь смотреть, как мелькают за окном поля и леса, будто навсегда распадаясь в пестрой свистопляске времен, она водила пальчиками по лепесткам каменных соцветий. Но грохот поезда болью отзывался в ушах, а заточение в этом скользком холодном металлическом пенале наполняло дрожью все ее хрупкое, эфемерное тело.
Да. Он ее любит. Но все равно женится на этой кукольной мордашке, человеческой принцессе с огромными глупыми глазищами, которая даже своей хваленой красотой только лилиям фей обязана. Амалия. И имя-то такое же бесцветное, как лицо. С каким удовольствием она бы ее убила. Ядовитый гребень или платье, которое вгрызется ей в тело, пока она будет вертеться перед своими золотыми зеркалами. Как она будет орать, сдирая его с себя вместе с клочьями кожи, столь ранимой и мягкой по сравнению с каменным панцирем жениха…
Фея прильнула лбом к холодному стеклу. Она не понимает, откуда в ней эта ревность. В конце концов, Кмен не впервые берет себе другую женщину. Любовь на всю жизнь — такого у гоилов не бывает. Да и вообще ни у кого не бывает… А уж у фей и подавно…
Темная Фея прекрасно знает все россказни про себя и своих сестер. Кто полюбит фею, тот впадает в безумие, и сердца нет у фей, как нет и отца с матерью. По крайней мере, насчет сердца все правда. Она прижала руку к груди. Сердца — нет. Тогда откуда же любовь, которая так ее мучит?
За окном проплывали мимо звезды, как цветы в черной ночной реке. Гоилы боятся воды, хотя именно водой созданы их пещеры, и именно ее неустанная капель наполняет их подземные города ласковым влажным говорком. Они боятся воды настолько, что море положило рубеж завоеваниям Кмена, вынудив его мечтать о полетах. Но крылья она ему подарить не может, как и детей. Ведь она сама порождена водой, которой он так страшится, и все их слова, столь для них важные, — «сестра», «брат», «дочь», «сын» — не значат для нее ровным счетом ничего.
Детей, впрочем, ему и кукольная мордашка подарить не сможет — если только он не захочет зачать кусок живого мяса вообще без кожи, слепого уродца, каких иной раз рождают человеческие женщины от его солдат. «Да сколько раз тебе можно повторять? Она мне вообще не нужна, но мне нужен сейчас этот мирный договор». Он и сам верит каждому своему слову, но она-то знает его куда лучше. Да, ему нужен мирный договор, но еще больше он вожделеет к человеческой плоти, вот почему ему не терпится жениться на особи людского роду-племени. Жадное любопытство Кмена ко всему человеческому мало-помалу начинает ее страшить — как страшит оно и весь народ гоилов.
Откуда же тогда берется любовь? Из чего она сделана? Из камня, как он? Из воды, как она?
Поначалу, когда она надумала его отыскать, это вообще была просто игра. Желание заполучить в руки игрушку, которая привиделась во сне. Гоил, сокрушающий мир, презрев все порядки и правила, как презирает их она сама. Вот только феи давно уже никаких игр с миром не затевают. Последняя, которая на это решилась, живет теперь в коже из ивовой коры на берегу озера своих сестер и вместо слез роняет в воду желтые листья. И все равно — она отправила своих верных служанок, сонмы черной моли, на поиски Кмена. Шатер, под сводами которого она его впервые повстречала, насквозь пропах кровью и совсем уж неведомой ей смертью, но она все еще считала происходящее просто игрой. Посулила ему целый мир. Посулила, что его плоть завоюет плоть его врагов. И слишком поздно заметила, что он и в ней самой посеял нечто неведомое. Любовь. Страшнейший из всех ядов.
— Тебе надо чаще носить людские платья.
В глазах золото. На губах огонь. И никакой усталости, хотя он уже много суток почти не спит.
Шурша пышным платьем, она к нему обернулась. Человеческие женщины наряжаются наподобие цветка: многослойные лепестки вокруг смертной, тленной сердцевины. Она приказала пошить себе платье точь-в-точь как на одной из картин, что висят в замке убитого генерала. Кмен не раз замирал перед этим полотном в полной отрешенности, словно погружаясь в мир своих самых заветных чаяний. Материи, которая ушла на этот наряд, с лихвой хватило бы и на десять платьев, но ей нравилось слышать шуршание шелка и кожей ощущать его гладкую прохладу.
— От Хентцау никаких вестей?
Как будто она не знает ответа. Но почему моли, ее верные служанки, все еще не нашли того, кого она разыскивает? Она же так ясно его видела. Казалось, руку протяни — и дотронешься до его нефритовой кожи.
— Если он есть, Хентцау его разыщет.
Кмен встал у нее за спиной. В ее снах он, значит, сомневается, зато в своей яшмовой тени — нисколько.
Хентцау. Еще один, кого она с удовольствием бы убила. Только его смерть Кмен ей ни за что не простит, как и смерть своей будущей невесты. Хотя ему ведь и родных братьев приходилось убивать, у гоилов такое не редкость, но Хентцау ему ближе родного брата. Быть может, даже ближе, чем она сама.
В вагонном окне их бледные отражения слились. У нее все еще учащается дыхание, когда он стоит рядом. Откуда берется любовь?
— Забудь нефритового гоила, забудь свои грезы, — прошептал он, распуская ей волосы. — Я подарю тебе новые. Только скажи, какие.
Она никогда ему не рассказывала, что впервые увидела его в своих снах. Ему бы такое не понравилось. И у людей, и у гоилов слишком короткая жизнь, чтобы понять: наше вчера рождается из нашего завтра, — и наоборот.
В ЗАПАДНЕ
Три года — срок немалый. Но едва они въехали в распадок, которым он однажды уже спускался в долину фей, Джекобу почудилось, будто его одним махом перенесли обратно в прошлое. Казалось, здесь ничто не изменилось: все так же плещется по дну ущелья ручей, те же сосны цепляются корнями за крутые склоны, та же тишина, повисшая в расселинах скал… И только плечо явственно напоминало, сколько всего за это время приключилось. Его просто раздирала боль, будто Портняга все еще кроил себе одежку из его кожи.
Валиант, сидевший перед ним на лошади, то и дело оборачивался, явно наслаждаясь его скверным самочувствием.
— У-у, да ты и вправду неважно выглядишь, Бесшабашный, — в который раз отметил он с нескрываемым злорадством. — Гляди-ка, бедная девочка вон опять на тебя смотрит. Небось боится, как бы ты не брякнулся с коняги прежде, чем ее ненаглядный вернет себе человеческую кожу. Но ты не волнуйся. Когда ты помрешь, а твой братец станет гоилом, уж я ее утешу. У меня слабость к человеческим красоткам.
Так продолжалось всю дорогу, но Джекоб слишком одурел от жара и боли, чтобы приструнить карликового наглеца. Даже горькие слова Вилла там, в пещере, тонули теперь в сплошной пелене боли, и он мечтал о целительном воздухе озера фей уже не только для брата, но в не меньшей мере и для себя.
Здесь недалеко, Джекоб. Только ущелье проехать — и ты в долине.
Клара ехала за ним следом, рядом с нею бежала Лиса. Вилл то и дело догонял Клару и ехал с ней конь о конь, словно стараясь внушить девушке, что между ними все по-старому и о размолвке в пещере надо забыть. По лицу Клары нетрудно было догадаться: любовь борется в ее душе со страхом. Тем не менее она ехала вперед. Как и он сам. Как и Вилл. А ведь карлик и в этот раз вполне может их обмануть.
Солнце клонилось к закату, тени между скалами становились все длинней. Бурные воды ручья, берегом которого они скакали, под белой пеной сверкали такой чернотой, словно несут вниз, в долину, нескончаемую тьму ночи. Они не доехали и до середины ущелья, как Вилл, что-то почувствовав, вдруг резко взнуздал лошадь.
— В чем дело? — забеспокоился Валиант.
— Здесь гоилы, — ответил Вилл. В голосе его не было ни малейшего сомнения. — Они совсем близко.
— Гоилы? — Валиант смотрел на Джекоба с неподражаемой наглостью. — Тем лучше. Я прекрасно с ними лажу.
Вместо ответа Джекоб просто зажал ему рот рукой.
— Сделайте вид, будто поите лошадей. — Он отпустил поводья и прислушался, но рокот ручья перекрывал все остальные звуки.
— Я тоже их чую, — прошептала Лиса. — Они впереди.
— Но почему они от нас прячутся? — Вилл весь трясся, как зверь, почуявший свою стаю.
Валиант вдруг уставился на него, словно видит впервые, а потом аж подскочил, чуть не свалившись с лошади.
— Ах ты прохвост поганый! — зашипел он на Джекоба. — Какого цвета его каменная кожа? Зеленого, верно?
— Ну и что?
— «Ну и что?» Одурачить меня решил?! Это нефрит! Да за него гоилы два фунта красного сердолика в награду назначили! «Мой брат!» Так я тебе и поверил! — Карлик по-свойски ему подмигнул. — Ты его отыскал, точно так же, как хрустальный башмачок и скатерть-самобранку. Только какого черта ты тащишь его к феям?
Нефрит.
Джекоб как громом пораженный смотрел на светло-зеленую кожу брата. Разумеется, он тоже слышал все эти сказки. Король гоилов и его непобедимый страж. В свое время еще Ханута мечтал такого разыскать и за большие деньги сбыть императрице. Только кто же всерьез поверит, что его брат — это и есть тот самый нефритовый гоил.
Вдали, в горловине ущелья, уже виднелась в туманной пелене долина. Так близко…
— Давай отвезем его в ближайшую крепость, а вознаграждение поделим! — возбужденно шипел Валиант. — Если они сами тут его сцапают, нам ничего не перепадет!
Джекоб его вообще не слушал. Он увидел, как содрогнулся от ужаса Вилл.
— Ты другой путь в долину знаешь? — спросил он у карлика.
— Да уж конечно, — надменно ответил тот. — Но если ты думаешь, что у твоего так называемого братца еще есть время на объезды… Не говоря уж о тебе самом.
Вилл то и дело озирался судорожно, как загнанный зверь.
Клара подъехала к Джекобу, попридержала лошадь.
— Уведи его отсюда! — прошептала она. — Пожалуйста!
Ну а потом-то что?
Впереди, совсем неподалеку, виделось несколько сосен. Под ними, в тени ветвей, было почти темно, во всяком случае, разглядеть что-либо даже с небольшого расстояния было невозможно.