— Как умно, — цокает языком Владимир.
Этот раунд определенно остается за княгиней. Стефану больше нет доверия. Мало того, что за языком не следит, так еще концы за своими похождениями не подметает. Владимир чешет подбородок. Позор князя очернил и его «детище». Нельзя всё так оставлять. К тому же теперь к этому болтуну у наследника личные счеты. Хорошо, что у Софии хватило ума не обыгрывать карту, что ей вручил Стефан. Могла бы додуматься сесть рядом с этой потасканной журналисткой, жалуясь, как злые жандармы заставляли ее сканировать людей до смерти. Занавес из женских слез.
— Закон о возвышении дворянства запятнан, — роняет слова цесаревич и подходит к окну. Хмуро смотрит на просторы усадьбы. — Сейчас начнутся пересуды, что вы его затеяли с целью безнаказанно насиловать простолюдинок. Вашу репутацию реабилитировать, как понимаю по вашей реакции, мало шансов. И у вас остается одна возможность всё исправить.
Князь отрывает руки от лица.
— Какая?
Владимир подходит к его креслу сзади.
— Застрелиться.
Стефан не успевает обернуться. Висок князя пронзает тонкая воздушная стрела, выпущенная цесаревичем. Мертвое тело повисает через подлокотник. Первые капли крови падают на ковер.
Обмотав руку носовым платком, Владимир выдвигает полки под столом. В ворохе бумаг спрятан небольшой «Беретта», его ствол цесаревич и приставляет к ране на голове князя. Снимает предохранитель и спускает курок. Узкая пробоина в черепе от стрелы разрывается пулей. Глухой выстрел раздается за пределы кабинета. Сейчас сбегутся домашние. Цесаревич обтирает рукавом рукоять оружия и бросает его в скопившуюся на полу лужу крови. Платок, скомкав, сует во внутренний карман.
Когда дверь с тихим скрипом распахивается, цесаревич хватает почившего князя за плечи и кричит:
— Стефан! Стефан! Мой друг! Что же ты наделал?!
Спустя пару часов тело увезли в морг. Заплаканные дочь с женами сидят в гостиной, цесаревич упал в кресло напротив и временами грустно вздыхает: «Такого человека извели».
Взгляд его печальных глаз обращен на княжну Аллу. Красивая барышня: фигура, лицо словно сошли с картины лучшего живописца — томные розовые губы, глубокие черные глаза, изгиб прелестной шеи. Жалко несовершеннолетняя. Но у цесаревича интерес к ней далеко не любовный. О дочери Стефана Владимир знал, что она любознательная и прекрасно осведомлена о законопроекте князя.
— Княжна, вы ведь уже слышали об интервью, устроенном Бородовой?
— Да, Ваше Высочество, — сглатывает слезы Алла. — Наш безопасник сказал, что из-за этого интервью отец и застрелился. Не выдержал чувства стыда перед вами. Вы ведь надеялись на отца. Что он продвинет ваш закон. Простите его за ту женщину, пожалуйста. Простите за его духовную слабость.
— Все мы люди, все мы ошибается, — в очередной раз вздыхает цесаревич. — Не такой расплаты я бы хотел от друга Стефана. Самое ужасное, что теперь Бородова точно восторжествует на сегодняшнем заседании Сената. Стефана больше нет, выступить с речью вместо него некому. Нас ожидает пир стервятника.
— Не ожидает, — поднимает голову княжна. — Разрешите мне выступить за отца, Ваше Высочество. Я не знаю всех подробностей, последние правки не читала, но смысл мне прекрасно ясен. Попробую донести до Сената дух отцовского творения.
Цесаревич улыбается и пожимает руку барышни.
— О лучшей дочери нельзя и мечтать.
Если повезет, княжна создаст на Сенате высокий эмоциональный накал, что поубавит негатива в сторону Стефана. Далеко не факт, что получится, но попробовать стоит.
Еще по дороге в Кремль без толку пробую дозвониться до Аллы. Всё из-за фразы Софии, сидевшей рядом:
— Мне сообщили, что Настьев покончил с собой.
Приплыли, блин. Теперь Алла будет винить Софию, и мне их никак не помирить. Может, и со мной порвать. Ее право, конечно. Не уследил я, не проконтролировал интриги своей Гюрзы, и на душе неприятно. С другой стороны, из-за подобного застреливаться глупо. Стефан редкостный подонок, конечно, и заслужил пулю в лоб, но бестолково вот так самому прибивать себя. Хотя кто этих дворян поймет. Может, по их родовой чести самое то.
Итак, здание Сената. Допущенные на заседание лица рассаживаются в том же небольшом зале с гобеленами на стенах. Среди представителей высшей знати узнаю свою девушку в траурном черном платье. Непроницаемое лицо. Безутешные глаза. Вот Алла моргает, и по бледным щекам скатывается одинокая слеза. На меня не смотрит, ее внимание целиком направлено на Софию. Взгляд пышет ненавистью.
Заседание уже начинается, и подойти к княжне не успеваю.
— Сенат желает еще раз услышать мнения уважаемых сторон, — говорит председатель. — Первым слово дается инициаторам «закона о возвышении дворян».
Я не понимаю, зачем снова нужна эта болтология, чувствуется подвох. София тоже напряженно сдвигает тонкие брови. Алла встает с места со словами:
— За князя Стефана Настьева выступит его дочь Алла Настьева.
Княжна проходит за трибуну. Бледная, стройная, печальная.
— Как многие уже знают, сегодняшним утром мой отец покончил с жизнью самоубийством, — ровным тоном произносит. — Скажу честно, он не был безупречным человеком. Будучи любящей дочерью, я не строю иллюзий на счет его постыдного поступка. Но в то же время я прекрасно вижу неопровержимое достоинство своего отца. Это его вера в первейших слуг государя, вера в дворянское сословие. Мы — элита, говорил он, не потому что обладаем властью, а потому что на нас возложен общественный долг защищать и оберегать империю. Привилегии и достаток же нужны дворянам только, чтобы исполнять свой долг. Я уважаю веру своего отца. Я сама верю в лучших людей России не меньше него. Так же я верю, что даже лучшие ошибаются. Спасибо.
Сверкание слез в ее черных глазах вряд ли оставило хоть кого-нибудь равнодушным. Пораженные эмоциональностью ее речи, все присутствующие затаили дыхание. София поджимает губы, готовясь выйти следующей. Дела плохи. Теперь даже надругавшийся над женщиной самоубийца не кажется присутствующим такой уж гнидой.
— Пожелай мне удачи, — шепчет княгиня, вставая.
Беру ее за руку, притягивая обратно на сидение.
— Нет, ты мне пожелай.
Она удивленно смотрит на меня. Поднимаюсь и иду за трибуну. Пора прекращать этот боярский цирк.
— За Софию Бородову выступит Бесонов Артем, — громко объявляю и перехожу к делу. — Лучшие люди, значит.… Долг защищать и оберегать империю, значит … Звучит красиво, громко и смешно.
Возмущенный гул поднимается над залом. Я молча ухмыляюсь этим уязвленным благородным. Председатель одергивает кричащих. Наступает тишина, и продолжаю:
— Дворяне составляют всего два процента от населения страны. Это восемь миллионов человек. В том же Китае аристократов около ста миллионов. В Японии пятьдесят, в Индии восемьдесят, в Великобритании двадцать. Если Пекин завтра объявит нам войну, как мы их переборем? Числом один против двенадцати? А? Есть идеи, лучшие люди?
Никто, конечно, не отвечает. Делаю паузу и оглядываю хмурые лица.
— А я вам расскажу, как вы исполните свой «долг защиты империи». Вы просто погоните на китайскую армию рекрутов-простолюдинов. Их же миллионы, пушечного мяса должно хватить, так? Только их не хватит. Знаете почему? Потому что «лучшие люди» захапают себе все техники живы, все методики по культивации меридиан. А простолюдины останутся с никчемными винтовками против китайских ушуистов, способных взглядом дробить скалы. Потому что китайцы в отличие от русских «лучших людей» своих простолюдинов учат войстезе, развивают одаренных и поощряют за успехи. Так что мы вчистую продуем в войне, с чем вас и поздравляю!
Тяжелое молчание. Обвожу взглядом сенаторов. Наступает момент для коронного номера.
— А еще в отличие от вас, уважаемые, китайцы давно поняли, в чем настоящая сила Российской империи. В русском народе сила страны. Враг не дремлет, он уже распространяет наркотик, сжигающий людям «колодцы». Только зачем, интересно? — пожимаю плечами. — Ведь мы сами не хотим культивировать наших людей.
Среди зрителей прокатывается встревоженный ропот. Конечно, не красиво переводить на китайцев стрелки по производству «жива-смерти». Но вякни я про демонов, меня бы засмеяли. А так всё логично. По мнению наших патриотов, конечно.
— Вся известная мне информация по наркотикам передана секретариату Сената, — подвожу итог и киваю. — Спасибо за внимание, «лучшие люди».
Возвращаюсь на место. София встречает улыбкой:
— Это было феерично.
— Не льсти мне, — отмахиваюсь. — Я даже никого не побил.
К моему удивлению, Сенат решает не тянуть резину до следующего заседания и даже не отлучается, чтобы пошушукаться. Просто председатель поднимается и объявляет приговор:
— Решение Сената по поводу законопроектов Настьева и Бородовой. Первое: Сенат единогласно снимает с рассмотрения законопроект о введение привилегий дворянского сословия и введения новых ограничений для возведения в дворянство. Второе: Сенат единогласно снимает с рассмотрения законопроект о создании дополнительных социальных лифтов между сословиями подданных Империи.
— Ничья, — резюмирует София.
— Быстро они, — настроение у меня совсем портится. Конечно, мы и не надеялись продавить Сенат на первом чтении, но хотелось чуда, черт возьми.
— Скорее всего, решила реакция окружающих на ваши с Настьевой выступления. Твое вышло не хуже, реабилитировать Настьева не вышло, вот и получилось как получилось.
— Ясно, мне надо отойти, — я смотрю, как Алла спешно покидает зал.
— Буду ждать в машине, — понимающе кивает княгиня.
Из-за толкучки настигаю княжну уже на улице.
— Ал, подожди, — окликаю свою девушку.
Она оборачивается, наблюдает, как подхожу.
— Всё кончено? — смотрит на меня сквозь слезы. — Теперь ты ненавидишь меня?
— Ненавижу? — удивляюсь. — С чего бы?
— Я выступила против тебя. Как теперь ты можешь быть со мной? Никак, — она всхлипывает. — Ничего, я всё понимаю.