Проблемой стало чересчур большое количество психологических и психосоциальных программ, направленных в страну наряду с другой помощью. Много говорилось об «исцелении травмы». Однако для многих с этим понятием было связано ложное обещание: все заживет и вернется на круги своя – как до катастрофы. Самым большим несчастьем была потеря людьми их близких. Но никто из них не вернулся живым благодаря программе «исцеления травмы». С подобными программами была связана иллюзия скорого облегчения душевного страдания. При этом тренинги часто были направлены на облегчение одного-единственного симптома – избегания: люди учились не бояться моря, вновь выходить на берег и в открытый океан. Для рыбаков это, конечно, очень важно, но это всего лишь незначительная часть вызванного цунами страдания. Оплакивание погибших или бесследно пропавших близких, разрушенных домов, потери собственного здоровья и благополучия было намного более длительным процессом.
Некоторые из международных программ недостаточно учитывали политическую и социальную ситуацию того времени в Шри-Ланке. Хотя страна находилась в фазе прекращения огня, до мира было еще далеко. Поэтому на ситуацию нужно было реагировать очень чутко. Наряду с этим, многие еще до катастрофы пережили травму. Одна семья, например, рассказала, что они теряют свой дом в четвертый раз – трижды это случалось во время войны и теперь снова, из-за цунами.
Нашей задачей было как можно скорее снабдить базовыми знаниями достаточное количество людей, чтобы они могли предлагать долгосрочную психосоциальную помощь другим, т. е. необходимо было сделать так, чтобы люди без психологического образования поддерживали тех, кто был травмирован гибелью и исчезновением родственников (Preitler, 2006, 2008) (см. также гл. VII, раздел 2.3).
III. Коллективные стратегии преодоления
Перспектива у родственников пропавших без вести жестокая и мрачная, прогноз – тяжелый. Жизнь застывает, скорбь невозможна. К тому же дальнейшая жизнь часто осложняется социальным окружением. И все равно существует большое количество индивидуальных и коллективных форм совладания с ситуацией исчезновения близких и, следовательно, трансформации страдания и скорби или, по крайней мере, их части в нечто новое.
Проводя в Израиле исследования людей, выживших в концлагерях (1987), Аарон Антоновский отметил факторы, позволяющие человеку выжить и остаться относительно невредимым даже в самых тяжелых травматических ситуациях. Удивительным образом 29 % опрошенных им женщин, прошедших в юности концентрационные лагеря, затем бывших беженками и в конце концов ставших таковыми в Израиле, он отнес к категории психически здоровых.
Это побудило Антоновского интенсивно изучать факторы, которые, невзирая на сильный стресс, позволяют человеку оставаться здоровым, а может быть, даже способствуют его позитивному развитию. Он разработал теорию «чувства согласованности» (Sense of Coherence – SOC). Это чувство базируется прежде всего на трех компонентах:
1. Постижимость (Comprehensibility)
Постижимость соотносится со способностью воспринимать происходящее как неотъемлемое, логичное, имеющее смысл для жизни. Человек, обладающий развитым чувством согласованности, воспринимает мир разумным, упорядоченным, предсказуемым и понятным, а не хаотичным и произвольным:
«Важно отметить, что ничто не заключает в себе целесообразности стимулов. Смерть, война или крах – все это может случиться, но такой человек сможет найти в этом смысл»
2. Управляемость (Manageability)
Под управляемостью Антоновский понимает субъективную позитивную оценку ресурсов, которыми обладает человек и которые пригодны для того, чтобы справляться с требованиями жизни. Это могут быть его собственные ресурсы, а также те, которыми он распоряжается через близких ему лиц или группы лиц.
Луизе Реддеман (2004) называет этот компонент «Meisterschaft» – мастерство, умение (справляться): тот, кто обладает этой способностью, в состоянии преодолеть сложную ситуацию.
3. Существенность или осмысленность (Meaningfulness)
В контексте теории Антоновского существенность касается особой значимости одной или нескольких сторон жизни человека – людей, вещей, которые ему особенно дороги. Этот компонент важен для понимания отношения человека к требованиям и проблемам, с которыми он сталкивается в жизни. Можно воспринимать какую-либо проблему как абсолютно неразрешимую, а можно посмотреть на нее под другим углом, поместить в более широкий жизненный контекст и отнестись к ней как к вполне преодолимой и решаемой на фоне других, более сложных проблем. Это не означает, что позитивно мотивированный человек не страдает из-за смерти или исчезновения близких, но такой человек попытается найти объяснение или даже решение проблемы.
В данной главе будут рассмотрены стратегии преодоления ситуаций насильственных исчезновений на основе чувства согласованности.
При этом прежде всего возникает вопрос о политической ответственности и о согласованном отношении к прошлому по окончании войны и диктатуры. Те, кто остаются у власти, обычно хотят как можно скорее все забыть. Преступники и коррумпированные властные структуры часто затушевывают прошлые события, препятствуют чувству согласованности в людях, мешают поиску ими истины и смысла. Желание жертв разобраться с тем, что произошло с ними и с их пропавшими близкими, блокируется и воспринимается как «нездоровое».
Как относятся к политическому насилию страны, в которых изменилась политическая система? Какие ответы получают от новой власти те, кто пострадал сам, а также родственники убитых и «пропавших без вести»?
Элизабет Джелин приходит к отрезвляющему заключению:
«…фактически невозможно привлечь всех виновных в насилии к ответственности и к какой-либо компенсации пострадавшим».
Она описывает попытку преодоления прошлого в Аргентине после падения диктатуры в 1983 г.
«…а раны будут медленно заживать и время от времени по-разному проявляться вновь – от художественного изображения до личной мести. Тогда память сможет отчасти занять место правосудия»
Джелин требует индивидуального, а также коллективного анализа постигшей страну социальной катастрофы, который ликвидирует все пробелы и «черные дыры», которые с этим связаны. В противном случае, есть опасение, что следующее поколение будет жить в атмосфере непроработанных старых травм, несущих на себе знак замалчивания и коллективного паралича.
По всему миру существует много инициативных групп, основанных близкими пропавших без вести, где они могут активно проявить себя в прояснении фактов исчезновения своих родных. Помимо этого, они активно выступают за предотвращение насильственных исчезновений и за права человека вообще.
Некоторые такие группы из разных стран, их методы преодоления, их борьбу за права всех родственников пропавших без вести мы описываем в нашей работе.
1. Матери Пласа де Майо как модель для других подобных объединений
Самая известная группа родителей исчезнувших детей – это, по моему мнению, «Матери Пласа де Майо» (Las Madres de la Plaza de Mayo) из Буэнос-Айреса. Они требуют расследования местонахождения своих сыновей и дочерей, пропавших без вести во времена диктатуры в Аргентине.
Исчезновение близких повергает многих в смятение и беспомощность. Но вместе с тем эти люди активно предпринимают шаги, чтобы узнать что-то о местонахождении пропавших. Прежде всего они хотят знать, где пропавший человек находится в данный момент, и организовать как можно более быстрое его возвращение. Здесь начинают действовать все три компонента чувства согласованности по Антоновскому (Antonovsky, 1997):
1. Через попытку прояснить обстоятельства исчезновения и тем самым узнать, что именно произошло, ситуация становится более понятной.
2. Становясь активными и не давая запугать себя, матери освобождаются от оцепенения. Благодаря этому – среди хаоса – женщины находят способы разрешить ситуацию, которая таким образом становится управляемой.
3. Благодаря совместным усилиям найти не только своих, но и чужих родственников, а также успехам на общественно-политическом уровне, их деятельность обретает смысл – даже в том случае, если они никогда ничего не узнают о судьбе своих собственных близких.
Матери Пласа де Майо начали поиски своих пропавших дочерей и сыновей, находясь в водовороте страха, надежды и фрустрации. С. Торнтон так описывает первую фазу поиска:
«Эти женщины, которые не знали, кто и почему увел их детей, немедленно обращались к властям и сообщали о похищении. Но куда бы они ни приходили – в местный полицейский участок, правительственное учреждение или военный гарнизон, им везде говорили одно и то же: информации о человеке с таким именем нет, отправляйтесь в другое место»
В большинстве своем именно женщины пускались в нескончаемую одиссею по учреждениям и ведомствам, поскольку мужчины как кормильцы должны были работать и не имели времени на продолжительные поиски. В походах по одним и тем же инстанциям женщины постоянно сталкивались друг с другом и налаживали между собой контакт.
«После некоторого времени хождения из одного места в другое женщины знакомились друг с другом. Они постепенно начинали разговаривать и сравнивать свои истории. Вскоре они начали встречаться специально»
Все они тогда думали, что нужно подождать пару недель или месяцев, и их дети вернутся. Никто не был готов к тому, что сыновья и дочери пропали навсегда.
В апреле 1977 г. 14 матерей начали с маленькой демонстрации на Пласа де Майо, где они представили свою петицию о детях и потребовали встречи с президентом. Три недели спустя уже 60 женщин поддержали требования. Три матери были допущены к министру внутренних дел. Последний попытался их успокоить: ваши дети, вероятно, тайно уехали за границу или попросту сбежали. Женщины, не желая быть обманутыми, провозгласили, что отныне каждый четверг они будут собираться на площади, пока не получат правдивых сведений о своих детях.
Верные своему слову, женщины еженедельно собирались на площади, и группа стала называться «Матери Пласа де Майо». Выходящим на мирную демонстрацию матерям грубо угрожали полиция и военные, а несколько женщин даже исчезли. Одна из исчезнувших матерей, Азучена де Виченте, была среди трех матерей, с которыми беседовал министр внутренних дел.
«Хунта, которая держалась на страхе простых людей, когда никто не мог протестовать или просто даже не соглашаться с ней, считала, что запугиванием матерей можно их остановить. Многие матери отмечают в своих рассказах, что преодолеть страх было очень тяжело, – прежде всего потому, что они боялись за безопасность остальных членов семьи»
Но вопреки всему, женщины пошли дальше. Они получили поддержку от других организаций по защите прав человека – в Аргентине и на международном уровне. Матерям, разумеется, была важна эта поддержка других сообществ, но в то же время они настаивали на том, чтобы – со своей проблемой пропавших без вести и со своими требованиями – оставаться независимыми, а не быть поглощенными какой-либо более крупной правозащитной организацией. Они хотели заступаться именно за пропавших без вести.
В контексте пропавших была еще одна важная проблема. Среди них были беременные женщины, чьи дети, рожденные в тюрьме или секретном лагере, часто отдавались на усыновление верным режиму сотрудникам и военным. В связи с этим образовалась новая группа: бабушки этих детей хотели найти своих внуков и получить над ними опеку.
Матери и бабушки получили поддержку в Америке и Европе. Правительство не могло и дальше только запугивать или игнорировать их – оно изменило тактику. В прессе женщин стали пренебрежительно называть «Las Locas» – «сумасшедшими». Таким образом, и здесь была предпринята попытка выдать жертв нарушений прав человека за психически ненормальных. К 1982 г. тысячи людей стали присоединяться к матерям на их еженедельных демонстрациях. В конце концов военное правительство того времени издало заключительный отчет о ситуации:
«…все пропавшие без вести, если они не в изгнании и не скрываются, могут быть признаны умершими»
В октябре 1983 г. военная хунта разрешила демократические выборы. Таким образом, темная эра в истории Аргентины подошла к концу. Однако множество матерей и бабушек до сих пор ждет прояснения судьбы своих детей и осуждения виновных. Их еженедельные собрания продолжаются.
«Матери по-прежнему не прощают правительству попыток все забыть и жить дальше, не признавая его соучастия в преступлениях и не призвав виновных к ответственности. Но их деятельность направлена теперь также на борьбу за права человека в целом, что включает в себя свидетельства о злоупотреблении властью при других репрессивных режимах, реакцию на несправедливость по всему миру»
В 1986 г. матери Пласа де Майо разделились: группа, объединившаяся вокруг Хебе де Бонафини назвала себя «Ассоциацией матерей Пласа де Майо»; вторая группа стала известна как «Фонд матерей Пласа де Майо». Прежняя группа не хотела принимать от правительства компенсацию за пропавших детей – ведь тогда бы пришлось подписать свидетельства об их смерти.
В. Эрнандес цитирует госпожу де Бонафини, сказавшую по этому поводу:
«Ты не можешь назначить цену жизни. К тому же, чтобы принять эту компенсацию, ты должен подписать свидетельство о смерти, признавая, что твой ребенок мертв. Я не могу подписать его, потому что только те люди, которые забирали детей, знают про это, но не я»
Главная цель «Ассоциации» – законное преследование преступников, ответственных за насильственные исчезновения, У «Фонда» же, по словам его главы г-жи Альмейда, у которой в 1977 г. пропал сын Алехандро, цель иная:
«Я уважаю мнение г-жи де Бонафини, но мне нужен результат. Я бы хотела коснуться останков Алехандро, прежде чем я умру»
1.1. Формирование групп поддержки для родственников пропавших без вести
В Аргентине (как и в других странах) были и есть психологи и врачи, которые активно поддерживают жертв насилия. Это, например, Диана Р. Кордон, Люсила Эдельман, Д. М. Лагос, Э. Николетти и Р. Боцолло из группы психосоциальных исследований EATIP. Они приняли участие во встречах матерей с целью оказания им психологической поддержки. Во время таких встреч люди могли рассказать о страхе, страданиях и о чувстве вины, которые мучили их после исчезновения сыновей и дочерей. В таком общении многие находили облегчение.
Эвелина, чей сын пропал без вести, принимала участие в таких встречах. Ее мучило сильное чувство вины, потому что когда-то она, парализованная страхом, молча наблюдала похищение своего сына. Ее постоянно преследовала мысль, что активным вмешательством она могла бы помешать этому насильственному исчезновению сына. Ей ответила Флоренсия, чей сын тоже пропал. Она, напротив, очень активно сопротивлялась аресту своего сына и пыталась воспрепятствовать этому всеми средствами – и теперь страдает от чувства вины, что своим поведением смогла лишь ухудшить ситуацию. Обмениваясь опытом, каждая из женщин постепенно стали принимать свое поведение
Родственники пропавших без вести на встречах могли обсуждать то молчание, которое хранили другие члены семей пропавших без вести, и таким образом прорабатывалась происходившая от этого дополнительная травматизация. Поскольку общераспространенным было мнение, что пропавший без вести сам виноват во всем и, любой, кто с ним связан, может быть опасен, то люди старались дистанцироваться от родственников пропавших. Поэтому последние ощущали себя в изоляции, часто были безмолвны и беспомощны. В безопасном же пространстве группового общения можно было нарушить безмолвие в обстановке поддержки и понимания.
Диана Кордон и ее команда видят четыре важнейших психологических возможности, которые группа предоставляет родственникам пропавших без вести:
1. Ослабление чувства вины. Как показывает описанный выше пример, поделившись опытом, можно найти новые точки зрения на собственные действия и чувства. Одновременно с этим помогает простое знание того, что другие тоже пережили подобное.
«Дискуссия… помогла нам посредством обмена субъективными переживаниями. Мы увидели, как мысли, годами мучающие тех, кто обвиняет себя за произошедшее, сталкиваются с чувством вины другого человека, который, оказывается, имеет совсем другой опыт»
(Kordon, et al., 1988, с. 46).
2. Облегчение личного страдания и принятие собственных чувств беспомощности и отчаяния. Это совпадает с воспоминаниями Леона Зельмана о том, как оставшиеся в живых в часто безуспешных поисках своих близких объединились в лагере беженцев Бад-Гойзерн и оказывали друг другу помощь.
«…среди оставшихся в живых робко образовывалась некая общность… И хотя мы понимали, что у нас, вероятно, больше никого нет, друг у друга были мы. Мы могли делиться надеждой вновь обрести близких… Это была своего рода терапия: говоря о своих надеждах, мы приближались к тому, чего искали – теплу и защищенности… Завязавшаяся в Бад-Гойзерне дружба продолжались всю жизнь… Мы не говорили ни о гетто, ни о лагере. Мы говорили о времени после них, когда молодые люди помогали друг другу вернуться к жизни, заменяли друг другу отца и мать, брата и сестру. Ведь психологическая помощь отсутствовала. Мы должны были помочь себе сами стать за считанные месяцы взрослыми»
(Zelman, 1995, с.120, 123, 125).
3. Возможность переоценки собственного травматического опыта в связи с тем, что становятся важными новые аспекты, до сих пор неизвестные или незамеченные. Члены группы узнают не только о том, что и другие люди чувствуют и реагируют подобным же образом, но и что существуют различные допустимые формы совладания с ситуацией исчезновения близких.
4. Восстановление уверенности в себе, которое происходит благодаря беседам в группе и трем описанным выше аспектам.
«…происходит сохранение и повышение самооценки через поддержание и установление новых отношений между Эго и его Идеалом с помощью принципа реальности и интеллектуального осмысления»
(там же).
1.2. Трансформация скорби и травматизации в политические акции
В первое время после исчезновения детей женщинам нужно было проявить все свое мужество, чтобы навести справки в учреждениях, с которыми большинство из них никогда раньше не соприкасались. Родственники были растеряны и запуганы. Они столкнулись с такой тяжелой личной потерей, как внезапное исчезновение ребенка. То, что о судьбе детей ничего не было известно, наводило на мысль, что определенную роль в этом сыграло государство. В связи с этим родственники пропавших не получали поддержки от других членов семьи и знакомых – даже наоборот, семей пропавших без вести часто сторонились, поскольку знакомые, друзья, а подчас и близкие родственники боялись сами попасть под подозрение из-за контактов с семьей, в которой кто-то исчез. Благодаря объединению матерей в группу была создана новая система отношений: женщины получили возможность обсуждать свое положение и находили понимание, поскольку у всех был похожий опыт.
Большинство матерей не принимают смерть, что могло бы стать важной предпосылкой для скорби. Они хотят вернуть своих детей живыми. Основным лозунгом демонстраций было: «Их забрали у нас живыми, и мы хотим получить их назад живыми». Даже когда с годами становится все яснее, что вряд ли кто-нибудь из пропавших без вести остался в живых, матери продолжают требовать информацию об их судьбе от несущих за это ответственность учреждений. Также они хотят осуждения виновных.
Протест матерей было скорее политическим, чем психологическим: они хотели пресечь забвение беззаконий и выступали за справедливость (Kordon et al, 1988).
Начиная с 1979 г., и особенно в своих заключительных докладах о нарушениях прав человека в период диктатуры, правительство оказывало давление на родственников пропавших без вести. Тем следовало признать смерть пропавших лиц, поскольку, по мнению правительства, таким образом будет положен конец публичному поиску матерями своих детей, а значит, прекратится и поиск виновных.
С. Торнтон указывает на три фактора, помогающие женщинам психологически преодолеть ситуацию исчезновения детей. Во-первых, это взаимная поддержка среди женщин. «Матери Пласа де Майо» стали для них новой большой семьей. Во-вторых, действуя в общих политических целях, они нашли выход из своего бессилия в отношении травматического события, повлиявшего на их семьи. И в-третьих, своей деятельностью, простирающейся за рамки собственной судьбы и личной боли, они выполняли общественно значимую работу. В своей общественно-политической деятельности некоторые женщины видят продолжение политической деятельности своих пропавших детей, ставшей для них злым роком.
Торнтон резюмирует, говоря о трансформации застывшей скорби в политическую активность:
«Проявляя свою скорбь в очень нетипичных обстоятельствах и самым нетрадиционным способом – через публичное отрицание смерти и требование, чтобы правительство объяснилось и взяло на себя ответственность за свои действия, матери очень выросли как личности и публично добились позитивных изменений в обществе, которое, как правило, считает, что женщины, особенно среднего возраста и пожилые, должны сидеть дома… Через любовь к пропавшим детям они трансформировали свою скорбь, рожденную в отчаянной ситуации, в позитивное видение коллективных действий за мирную и спокойную жизнь»