Комсомольцы погорячились, конечно, но слово не воробей, вылетело — не поймаешь. На собрании в депо Виктор Петрович во всеуслышание заявил, что Клава никакого отношения к лавке не имеет, а что касается Алексея Доронина — она за него не в ответе.
— Пусть тогда не женихается! — раздались голоса в зале, поднялся шум, но тут к трибуне подошла пожилая работница и сказала: ««Посмотрите на ее руки, не буржуйские они, не в кольцах, а мазутом изъедены, железом холены. А Алешка связался с нэпманами, так то наша общая беда. Он ведь не из буржуев, втянули его, бедолагу. Клава разглядела в Алексее человека с чистым сердцем, с рабочей душой. Алексей ведь и слесарит получше многих, и автомобиль может водить».
Клава вспомнила, как притих тогда зал, слушая заступницу.
…Беспокойство за судьбу Алексея так взволновало Клаву, что она никак не могла понять, чего от нее хотят.
— Клаша, неужели я вышел у тебя из доверия? — не теряя надежды на благоразумие плачущей женщины, спросил Виктор Петрович.
— Вы первый, кто помог Алеше, и вы же теперь хотите столкнуть его к бандитам. Если милиции нужно, так пусть и воюете ними! — Клава с укором посмотрела на Шманова.
«Вот она, наша работа, попробуй, докажи, убеди, растолкуй этой женщине, что нужно поступать так, а не иначе. Мы хотим уберечь, защитить Алексея, и она — тоже. Только по-разному. Вот и докажи ей».
— Понимаешь, Клаша, Алексей должен пойти на это только для виду, — продолжал Виктор Петрович. — И чем быстрее, тем лучше. Конечно, ему нелегко будет, однако, дорогая ты моя дочка, так надо. Пусть жулики-лавочники знают, что не работает он в депо, доверять ему больше будут. А если они заподозрят неладное, могут и убрать его. Он ведь тебе сам рассказывал, что Шарденов ему грозил. А когда схватим и обезвредим всю бандитскую шайку, Алексея с почетом восстановим на работе, народу правду скажем. Он тебя любит, Клаша, прислушивается к твоему мнению. Помоги нам, и жизнь его будет в безопасности.
— Его могут убить?
— Могут, — твердо ответил Шманов. — Самое верное сейчас — это поступить так, как предлагает Виктор Петрович. Мы с вашей помощью быстро обезвредим банду.
Клавдия глубоко вздохнула.
В тот же день Шарденов-старший, посоветовавшись со своими компаньонами по торговому делу, решил задобрить «хозяина»:
— Ты, Алексей, запомни: мы будем платить тебе больше. Ведь в твоем депо на сытые харчи и водку не заработаешь.
Алексей возразил:
— У меня сейчас времени нет, я в депо возвращаюсь, Для твоей лавки его не хватит.
— Пусть лавка моя, но компания носит твою фамилию, значит, она твоя. Заруби себе на носу: ты — хозяин, а от нас будешь получать, сколько дадим. Ты не бойся, если кто заинтересуется, у нас все бумаги в порядке. Спросят тебя, где, мол, мясо берешь, отвечай — скупаю у скотовладельцев. Да и кому до этого дело? Люди рады, что могут мясо купить, а кто такой Доронин — им наплевать. Если проболтаешься, из каких аулов привозят мясо, то, считай, крышка делу нашему, и тебе тоже.
— Компании конец? — не понял Алексей.
Шарденов криво улыбнулся.
— Тебе конец, дорогой. Будешь зарезан, как баран, ясно?
Ночная смена закончилась, и Алексей, усталый, но довольный, неторопливо направился к выходу. Шел по улице, задумавшись, и не сразу услышал оклик:
— Алеша! Алеша! — звала Клава.
«Заступать ей на смену с десяти утра. Не случилось ли что?» Взглянул на ее заплаканное лицо, прикрытое полушалком, заволновался.
— Сейчас все скажу, — тяжело вздохнула она.
Выслушав Клаву, Алексей решил:
— Я пойду в милицию…
И зашагал по шпалам. Клава кинулась было за ним, но путь преградил сначала маневренный с несколькими вагонами паровоз, потом на другую линию из мрака выполз длинный состав порожняка.
Алексей сидел на берегу реки, вспоминал прошлое, обдумывал свое, казалось, совсем никудышное положение.
Невзгоды Алексея начались давно, когда у него похитили документы. Помотавшись после демобилизации с флота по свету в поисках родных и никого не отыскав, он решил пристроиться хоть где-нибудь. Тогда-то и повстречался ему такой же, как и сам он, бездомный горемыка с сидором за плечами. Шли они, как оказалось, в один и тот же город. Доверчивый морячок обрадовался: с попутчиком веселее, о житье-бытье можно потолковать. Расторопный пехотинец ради дружбы из своего мешка достал пару вполне приличных офицерских сапог, на пристанционном базарчике сапоги «толкнули» за самогонку и краюху черного хлеба. Пошли на речку, на прибрежную зеленую лужайку, обмыли знакомство. Хмель клонил ко сну, а спать нельзя: не прозевать бы поезда, на котором решили ехать дальше. Новый друг предложил: «Ну, что, моряк, стряхнем сон, искупаемся?».
Вмиг Алексей скинул моряцкую робу и — в воду. Но тут же грохнул выстрел… Через несколько дней Алексей очнулся в рыбацкой хате. Ни одежды, ни документов при нем не было. Пехотинец исчез.
Алексея выходили спасшие его рыбаки. Он поднялся на ноги, окреп и запомнил на всю жизнь добрых людей, маленькую рыбацкую деревушку на берегу речки, возле которой чуть было не обрел свою могилу. Ему дали кое-какую одежонку, моряцкого вида как ни бывало. Тельняшка, бушлат, незаменимый зимой и летом, брюки клеш, пусть заштопанные и залатанные, лихая бескозырка, — все, что придает бравый вид моряку, заменили серая косоворотка, пропахшая рыбьим жиром фуфайка, опорки солдатских сапог. Эту справу принес ему Гаврила Иванович, старый рыбак, выловивший из реки Алексея.
— Соберем мы тебя, да куда ты пойдешь сейчас, без документов кто тебе поверит, кто хворого на работу возьмет? В городе ведь своя линия, сразу заарестуют, раз бумаг у тебя нет. Оставайся у нас, к воде ты привычный, моряком, говоришь был, а с нами и рыбаком станешь. В сельсовете бумаги тебе выправим, какие надо. Я свидетелем пойду, видел, как он, гад, пальнул в тебя и был таков с твоей одежонкой. Я в лодке около берега был и все видел…
Но Алексей твердо решил податься в город. Через день Гаврила Иванович сказал:
— На вот, всем миром собрали.
— Что это? — спросил Алексей, разглядывая замотанный тряпицей сверток.
— На дорогу тебе, деньжата. А тут, — рыбак показал на мешок, — хлеб и вяленая рыба, котелок, спички, соль. А все же лучше бы тебе остаться. В городе не оберешься горя, намыкаешься. Голодуха в городе, люди пухнут, мрут.
Сколько раз потом вспоминал Алексей добрые слова рыбака! Но был тверд в своих намерениях: «Двум смертям не бывать, а одной не миновать…».
Эти мысли о двух смертях оказались в его жизни пророческими.
…Быстрая прозрачная вода шлифовала камни. Хорошо после работы посидеть у воды, когда на душе легко и спокойно, а сейчас мысли у Алексея тяжелые. Пришел он сюда обдумать, как ему поступить, чем помочь делу. Не шутка, коль сама милиция просит. «Государственное дело» сказали, что верно, то верно, сволочи всякие обирают народ, надувают. Не забудет он своих мытарств, горя своего и не позволит, чтобы злодеи прикрывались его именем. Вон что затеяли! Скот из артелей общественных тянут через своих подручных, дельцов всяких и проходимцев. Вот откуда мясо! Не бывать этому!
За этими мыслями он не заметил, как к нему подошли Шарденовы и Умбет.
Иван Яров пробирался к аулу Тапиева, готовый столкнуться с любыми неожиданностями. Внедриться в тапиевское окружение — людей хитрых, осторожных, жизнью наученных бдительности и недоверчивости, было чрезвычайно сложно. «Послали меня, — размышлял Яров, шагая по дороге, — значит, верят, что не подведу, задание выполню». Эта мысль вселяла уверенность в успехе операции.
Слева от дороги высились пологие горы — прокаленные и иссушенные солнцем. Яров подошел к берегу озера, опустил руки в прозрачную воду, ополоснул лицо, потом лег на теплый прибрежный песок и почувствовал себя счастливейшим человеком — будто и не было вовсе бандитов, предстоящей операции, нервного напряжения, бессонных ночей, расследований, погони, арестов и допросов. Убаюканный тихим плеском волн, Иван задремал. Вдруг ему послышался шорох и вроде бы тихое повизгивание собаки. Яров мгновенно вскочил, и в ту же секунду от котомки, где лежал хлеб, поджав хвост, отпрянул рыжий лохматый пес. Пес не убежал, лег на песок, виляя хвостом, а глаза виновато и доверчиво посматривали то на мешок, то на его хозяина. Иван достал краюху черствого хлеба из мешка, разломил пополам, половину спрятал, другую протянул псу, и тот, скуля, подполз к руке, взял хлеб и тут же жадно проглотил.
— Что, друг, голод не тетка? — сказал Яров.
Пес сразу стал совсем ручным, терся о ноги, пытался лизнуть руки, повизгивал.
— Пока хватит, хорошего понемножку…
Яров заметил, что собака прихрамывает на правую лапу. Иван протер рану куском тряпки, завязал.
— Может быть, ты сбежала из дома? Что, хозяин был груб с тобой? Или еще что?
Словно намереваясь что-то показать, собака тихонько взвизгнула, завиляла хвостом, прихватила зубами штанину своего нового знакомца. Подчиняясь собачьему зову, Иван пошел за ней и через несколько минут оказался на едва заметной тропинке, протянувшейся к маленькому оазису у подножья гор. На этот зеленый островок Яров раньше не обратил внимания, теперь же ахнул, всмотревшись в зеленое чудо. Ярову вдруг показалось, что кто-то мелькнул среди деревьев.
Пес, ворча и повизгивая, настойчиво тянул его к тропинке.
«Кто-то в лесочке есть! — подумал Иван. — Почему он прячется? Что-то тут неладно, собака тащит меня туда не зря».
Иван догадался, что тот, кто укрылся за деревьями, наблюдает за ним. «Ни в коем случае он не должен уловить в моих действиях излишнюю настороженность», — подумал он, но все же перенес вещи в неглубокую лощину.
Неожиданно на пологом склоне ущелья, вход в которое прикрывал оазис, показался всадник. В нем Иван безошибочно признал Умбета. К встрече с ним он готовился, отправляясь на поиски стойбища Тапиева. «Что ему здесь надо?» — подумал Иван, укрывшись за бугром вместе с собакой.