Кныш встал.
— Пошел я, Миша, работай. У меня статья лежит в номер. Чуть что, звони.
— Ты сам позванивай, я, правда, уйду сейчас… Но к шести буду, приходи, вместе в больницу пойдем.
В дачном домике на этот раз было неубрано. На столе бутылки — коньяк, пепси-кола, разбросаны как попало колбаса, сыр, хлеб, помидоры. Высокий рыжеволосый молодой человек с приятными, мягкими чертами лица, тоненький в талии, сидел за столом, как чай, прихлебывал из стакана коньяк. Другой, не по годам грузный, с мощными, как у грузчика или землекопа, руками, примостился на низенькой скамеечке возле камина, лениво колол ножом небольшую березовую чурку и бросал щепки в огонь.
Рыжий говорил и говорил, язык пьяно заплетался.
— Ты — тупое, ограниченное существо. Неандерталец, троглодит, знаешь? Так хорошо все ехало, п-по правильному руслу… Сколько денег уже есть? А еще бы сколько было? Спрашиваю… у девчонки папка — док, профессор, у него трехпроцентного — куча. Она сама болтала, балаболка… Знаешь, что такое трехпроцентный? Это тебе не сберкнижка, фамилию не спрашивают… Наливай и пей…
Он выпил коньяк залпом, налил еще.
— Все бы мы забрали, папашка за свое чадушко все отдал бы…
Щепки горят слабым огоньком, большая сильная рука лениво строгает большим, с широким лезвием ножом сухую чурку. Светловолосый с пьяной брезгливостью смотрит на своего напарника голубыми, помутневшими глазами. Уничтожающе так глядит, с откровенным презрением.
— Что ты наделал, ишак? Скажи спасибо, что я принял меры, что повел милицию в другую сторону, не в ту степь, навел туману. Теперь библиотеку брать нельзя. Шуму много. К доктору пойдем, к папочке. А? Только без ножа, я хороший, я добрый. Точно, Кролик?
Названный таким безобидным словом человек спокойно закрыл нож, нажал кнопку — лезвие с треском выскочило. Опять спрятал лезвие в пазы, опустил нож в карман, улыбнулся. Встал, потянулся, подошел к столу, выпил стакан пепси-колы и точным профессиональным ударом ткнул своего напарника в висок. Тот охнул и упал на пол. Еще удар — теперь ногой.
Убийца легко поднял бездыханное тело и вытащил его из уютного домика. Через несколько минут от профессорской дачи отъехала машина «Жигули» ярко-красного цвета. Шел мелкий дождь. Конец сентября, сады убраны, на дачных участках никого.
Дождь пошел сильнее.
Но люди неподалеку были. На мансарде своей дачи одноногий инвалид складывал в корзины яблоки, надо бы снести их в погреб, как бы заморозки не ударили. Он со своей верхотуры видел, как рослый парень вынес на руках с профессорской дачи человека, усадил его на заднем сиденье, сам сел за руль, подал машину немного назад, но все же задел багажником забор, развернулся и стал осторожно съезжать по крутому и скользкому спуску вниз, на асфальт.
Одноногий ловко слез по узенькой лестнице в небольшую, обогретую газовой плитой, комнату. Там жена перебирала яблоки: на сок, в погреб, для посылки сыну в Ленинград.
— На профессорской даче балуют, — сказал одноногий. — Хозяин болеет, слышал, второй инфаркт у него, а они повадились.
Инвалид сбросил стеганку, стал надевать толстый зеленый свитер.
— Куда собрался? — спросила жена.
— К санаторию схожу, позвоню участковому. Говорит, с него начальство за дачи стружку снимает. Не его, вроде бы, дело, а народ жалуется. Сторож-то наш ни за что деньги получает, сидит на базаре сейчас. А на дачах шалят. Вот и на этой тоже. Днями там три парня были с девкой, сейчас вот двое уехали, один так напился, что дружок его — бугай бугаем — волоком пер. Уехали, а печка дымит, труба курится. Спалят, а дача как картинка. Хозяина только нет. За весь год эти алкаши — первые гости. Поначалу думал, дочка профессорская с друзьями наладилась гужеваться. А теперь вижу, нет, не она. Хоть и та — не подарочек, но не такая бесстыжая. Эта ходила по саду, винище прямо из бутылки лакала.
— Тьфу, — сплюнула в сердцах жена. — Откуда такие? Ты иди скорей, я есть сготовлю.
— Пойду, — одноногий надел плащ. — Я и номер машины приглядел, заметная она, красная…
Кто звонил Кнышу, зачем, с какой целью, почему ночью? Конягин выстроил с десяток скоропалительных версий, но ни одна его не устраивала, и он ругал всех анонимщиков, какие только встречаются в нашей беспокойной жизни.
Прокурор Рябинин даже рассердился.
— Чего вы, Михаил Павлович, ерепенитесь? Ведь этот тип нам хоть что-то подбросил, он, сам того не желая, сузил круг, в котором надо искать, а вы его ругаете. Он наверняка в какой-то мере причастен к преступлению. Никакого сомнения нет. Поверьте, он знает Лучков», знает обстоятельства уголовного дела по обвинению Досхоевой и ее подручных. Вот они — все восемь томов, — он кивнул на кипу потрепанных дел в коричневых папках. «Кто только не листал эти бумаги», — подумал Конягин.
— Я поручил нашему следователю по особо важным делам Косаеву — знаете его? — проанализировать все материалы, он быстро управится, работал по делу вместе с Лучковым. Так что не огорчайтесь, скоро вы будете знать, кого искать. А пока свою Марицу ищите. Чувствую, что это важно.
Тихонько звякнул телефон на прокурорском столе, спрашивали Конягина.
— Ваш дежурный, — сказал прокурор. — В райотдел зовет. Срочно.
Т е л е ф о н о г р а м м а. На двадцатом километре дороги на Арасан, в урочище Коксу обнаружена разбитая машина «Жигули» красного цвета, госномер 18-87. Предполагается, что находившийся в нетрезвом состоянии водитель не справился с управлением и допустил опрокидывание с обрыва высотой около десяти метров. При погибшем обнаружен паспорт на имя Маркина Вениамина Борисовича, выданный…
— Когда поступило сообщение? — спросил Конягин.
Через пять минут его «Ява» неслась в сторону гор.
— Маркин Вениамин Борисович. Вениамин, — твердил сам себе Конягин. — Работает в парке, подсобник, живет почти рядом с Федей Лучковым. В бумагах Лучкова записан три раза, последний раз на календарном листке. Есть ли связь? Событийная?
Когда Конягин притормозил недалеко от места происшествия, возле оперативных машин, майор Алешин говорил по рации со своим начальством из госавтоинспекции. Конягин краем уха слышал, что майор просит прислать следователя прокуратуры и работников уголовного розыска. «Значит, здесь не все по его части», — подумал Конягин.
— Как раз вовремя, Михаил Павлович, кстати, — обрадовался Алешин. — Вам придется съездить, у вас и транспорт свой. Про дачный кооператив института стройматериалов слышали? Туда надо пробежаться, поговорить с одним дачником. Участковый говорит, тот видел недавно эту машину. Майор посмотрел вниз, под каменистый обрыв, где на острых скальных обломках лежала автомашина ярко-красного цвета.
— Водитель был один? Без пассажиров? — спросил Конягин.
— Один. Не знаю, водитель ли он… Однако сомневаться не приходится, погибший был пьян. Наш доктор тоже не имеет на этот счет другого мнения. Правильно говорю, Кенес?
Неподалеку, среди больших валунов, стоял судебно-медицинский эксперт Куанышев и разглядывал сильно побелевшие за последние дни горные вершины. В долине моросил мелкий, не холодный пока дождик, а в горах, похоже, валил снег. Эксперт дружески махнул рукой Конягину и сказал: «Пил».
А майор говорил, будто размышлял.
— Почти уверен, что машина не по оплошности водителя упала, не потому, что он не справился с управлением. Ее наверняка столкнули. Можно предположить убийство. Я вызвал следователя прокуратуры, оперативников, эксперта-криминалиста. Мотор-то, когда она падала, не работал, это я точно определил. Столкнули Маркина, если это Маркин.
— Я как раз разыскиваю этого самого Маркина, сегодня запросил на него данные, а он вот где. При нем было еще что-нибудь, кроме паспорта?
— В том-то и штука, капитан, что ничего не было. Карманы у него вывернуты, обыскали его, и обыскали до аварии. Мы его вон с каким трудом из машины извлекли. Но в машине нашлась бумажка, похоже, страница из блокнота, на ней несколько телефонов записано.
Майор открыл папку, подал листок, верхний срез — зубчиками, как на почтовой марке. Ясно — блокнотный листок.
На страничке столбик телефонных номеров, шестизначных. Конягин бегло посмотрел их и — будто ножом по сердцу. Один из номеров был телефонным номером Алексея Кныша. Написан красной пастой и дважды подчеркнут.
«Есть контакт, есть событийная связь, — застучала в голове мысль. — Надо узнать у Рябинина, как там идет анализ материалов по уголовному делу группы Досхоевой, не проходит ли в нем Маркин Вениамин Борисович».
Но тут появилось новое обстоятельство. Алешин, пока Конягин обдумывал ошарашившее его открытие, говорил о том, что машина «Жигули», госномер 18-87 принадлежит Стулову Валентину Ивановичу, инженеру-механику станции техобслуживания, проживающему на улице Ботанической, в доме таком-то.
— Сомневаюсь я, что погибший — Маркин. Может, он убийца и есть. Мог же он впопыхах забыть свой паспорт у убитого им человека? Туристы подошли — колеса еще тихонько вертелись, веришь? Труп обезображен, на паспорте Маркин с усами и бородой, а этот — без них. Сбрить, конечно, мог, но… разбираться будем, одним словом, — резко закончил свою мысль майор.
Вечером Конягин сказал матери:
— Я, мам, сегодня пораньше лягу. Устал. Дело не дело, а суббота ведь, сгонял в горы, проветриться захотелось — и устал.
Мать вдруг всхлипнула.
— А мне Танюшка Лучкова сегодня звонила…
Когда утром, около десяти, Конягин по звонку пришел в кабинет инспекции по делам несовершеннолетних, майор Досжанова — старейший сотрудник райотдела, много лет проработавшая с трудными подростками, — разговаривала с девушкой, одетой, как сразу заметил Конягин, с подчеркнутой аккуратностью. На ней было скромненькое, но хорошо сшитое платьице, которое очень ловко подчеркивало именно то, что хозяйке хотелось подчеркнуть.