— Где сейчас потерпевшая?
— Сразу же на «скорой» отправили в больницу.
Когда Александр вышел на улицу, машина уже ждала у дома. Шофер предупредительно открыл дверцу, и тотчас «газик» резко взял с места.
Оперуполномоченный Леонид Василишин молча кивнул, приветствуя. Его можно понять: в зоне два нераскрытых преступления. На оперативке утром ему досталось от начальника, а теперь вот еще. Александр же ощущал легкое волнение. Он всегда волновался, когда приходилось вот так неожиданно выезжать на место происшествия. Тревожился, что там впереди.
Подъехали к пятиэтажному дому. Участковый Захар Павлович Нестерук доложил. Личность потерпевшей установлена: Толстикова Анна, двадцати четырех лет, год назад вышла замуж, муж работает токарем. Сейчас находится на заводе. О случившемся ничего не знает. Живут в этом подъезде, на втором этаже, в однокомнатной квартире.
— Какие у них взаимоотношения?
— С кем? — не понял участковый. — Ну, между мужем и женой.
— Не уточнял. Соседка только сказала, что Аня в положении.
— Захар Павлович, берите машину и на завод. Под каким-нибудь предлогом проверьте, не отлучался ли он с работы. Ему пока ничего не говорите. И сразу же возвращайтесь назад.
Нестерук уехал, а Василишин и Плетень приступили к работе. Оперуполномоченный пошел опрашивать соседей, а Александр Игнатьевич, взяв понятых, приступил к осмотру места происшествия.
Главное, ничего не упустить, не проморгать. Да, сейчас задача — получить информацию с места происшествия. Пройдет ночь, утром следы уже исчезнут.
В подъезде вкрутили электрическую лампочку, стало светло. Со стороны кажется, работает следователь машинально, иногда перебрасывается словечком с понятыми. На самом деле он сосредоточен: весь внимание. Делаются различные замеры, описания, фотографируются двери, лестница, площадка, батарея парового отопления. Под батареей обнаружены два окурка. Это уже кое-что, отмечает Александр Игнатьевич. Осторожно пинцетом берет один окурок, показывает его понятым, затем второй. Один из них — почти целая сигарета «Орбита», едва раскурив, ее бросили. От другой остался только фильтр. Следователь осторожно вкладывает окурок в пробирку, плотно закрывает пробкой.
Возвратился участковый. Отозвал в сторону и сообщил, что муж потерпевшей на работе, пришел без опоздания. У них сейчас аврал, выполняют какой-то срочный заказ. Не отлучался. Участковый заехал и в больницу: потерпевшей делают операцию, состояние крайне тяжелое, исход неизвестен.
Подошел Василишин и коротко изложил добытые сведения. От соседей узнал, что жили Толстиковы очень хорошо, мирно, родственников в городе у них нет.
Время близится к полночи. Заканчивается составление протокола. Понятые подписывают его. Усталость дает себя знать. Но Плетень вызывает дежурную машину и едет в больницу. Осматривает вещи потерпевшей. Все на месте: обручальное кольцо, наручные часы, дамская сумочка, в ней 70 рублей и разная косметическая мелочь. Головной платок в крови. Кровь уже засохла. На платке видны повреждения — небольшие разрывы.
Заходит к дежурному хирургу, слушает его: первый удар был очень сильный в теменную часть, чуть справа. Второй — более слабый, пришелся в правую лобную часть. Можно предположить, что первый удар наносился сзади, а второй в тот момент, когда потерпевшая обернулась. Действовал преступник твердым тупым предметом.
Александр Игнатьевич, услышав определение, невесело улыбается: твердый тупой предмет фигурирует почти в каждом деле о телесных повреждениях.
Утром после оперативного совещания начальник задержал у себя Плетеня и Василишина. Подвели итоги.
— Итак, никакой зацепки. На нуле, — резюмировал начальник отдела. — Если лицо, совершившее преступление, не установлено, мы с вами сделаем так. Через час прошу вас представить подробный план оперативно-следственных мероприятий. Имейте в виду, больше никого в помощь дать не могу. Будете раскручивать втроем. Да не забудьте, предупредите работников больницы, чтобы немедленно сообщали обо всех, кто будет интересоваться состоянием больной. Вот, пожалуй, и все.
Отрабатывали сразу несколько версий, но какая из них верная, поди скажи.
К концу дня были допрошены сослуживцы потерпевшей, подруга, муж. Ничего, что хотя бы немного прояснило. Глухо. Александр Игнатьевич с нетерпением ждал звонка из больницы. Наконец сообщили; опасность миновала. Но к Толстиковой его не пускали. Только на третьи сутки разрешили побеседовать с ней. Александр Игнатьевич примчался в больницу. У дверей палаты его встретил врач:
— Рассчитывайте не более чем на две минуты.
Включен диктофон. Осторожно подвинут стул ближе к койке.
— Анна Сергеевна, все будет хорошо. Скажите, вы его видели?
— Нет, — ответ он скорее угадывает, тихо, чуть слышно прошелестел ее голос.
— Что вы запомнили?
— Когда вошла в подъезд, то почувствовала запах табачного дыма. Подумала… алкаши в подъезде распивают… а тут кто-то лампочку разбил.
Больная замолчала. Ей с трудом далось это предложение. Врач, внимательно наблюдая за пациенткой, сделал предостерегающий жест рукой: пора кончать беседу.
— А что потом, Анна Сергеевна?
— Потом… потом — резкая боль в голове… мне показалось, что… загорелась лампочка…
Глаза больной стали наполняться слезами.
На четвертые сутки после преступления, наконец, появилась небольшая зацепка. Сообщение принес участковый Нестерук. Он зашел в кабинет к следователю, не торопясь повесил на вешалку свою полевую сумку, сел на стул, достал папиросу, постучал мундштуком о пачку и стал прикуривать. По его нарочито равнодушному виду Александр Игнатьевич понял, что участковый — с приятной новостью.
— Захар Павлович, не томите душу, — взмолился он. — Ведь что-то добыли? Выкладывайте.
— Так вот, я отрабатывал ту вечернюю школу, что недалеко от дома, в котором совершено преступление. От учительницы английского языка узнал, что в тот вечер на ее урок, третий по счету, опоздал Качанов, а живет он на той же улице. Опаздывал он и раньше. Но учительница обратила внимание на его странное поведение. Какой-то он не такой был в тот вечер. Бывало, только за один урок он получал до десяти замечаний, а по окончании урока первым выскакивал из класса. А в этот раз сидел тихо, как будто его и вовсе не было. Словно подменили парня. На перемене даже из класса не выходил.
— А вы, Захар Павлович, не догадались спросить, был ли он на первых двух уроках?
— Догадался, Александр Игнатьевич, догадался. Не был, вот так-то.
Александр Игнатьевич с уважением посмотрел на этого солидного, неугомонного человека. Ему уже и до пенсии осталось немного, а работает — молодые не угонятся. Нестерук очень опытный работник. На участке он все знал, как говорится, кто, где, когда родился и кто когда женился…
— Ну, рассказывайте же, — торопил его Плетень. — Вы ведь навели справки о Качанове?
— А что наводить, когда я его и так как облупленного знаю. Когда в школе он учился, пришлось повозиться с ним. Ушел из восьмого класса. Часто дрался, были приводы в милицию. Однажды обворовал газетный киоск. Но по малозначительности и малолетству уголовного дела не возбуждали. До армии не работал, сидел на шее у родителей, с которыми постоянно конфликтовал. Единственный человек, которого он любит, — младший братишка, больной с рождения. Демобилизовавшись из армии, три месяца болтался. Потом после нескольких напоминаний устроился на работу. И знаешь куда? В РСУ-5. То самое, где работает потерпевшая. А в день нападения у них давали зарплату. Вот теперь и думай, следователь, что к чему. А я пошел на участок…
Александр Игнатьевич анализировал полученную информацию. Давали зарплату. Аня получила деньги. Но ведь преступник ничего не взял. Может, ему помешали? Вот и не довел задуманное до конца…
Вечером с оперативником обсудили все имеющиеся материалы и решили задержать Качанова на следующий день после работы. А в течение дня поручили Василишину наблюдать за ним. Василишин позвонил уже после обеда и сообщил, что Качанов почти весь обеденный перерыв крутился возле горбольницы и даже заглядывал в приемный покой.
Александр Игнатьевич подсказал Василишину, чтобы при задержании Качанову не говорили причину: приглашают, мол, для выяснения кое-каких вопросов.
Согласно избранной тактике, Александр Игнатьевич начал беседу с обстоятельств, не имеющих никакого отношения к делу о нападении на женщину. Вопросы задавал отвлеченные: о друзьях, о работе, о больном брате. Качанов отвечал нехотя, односложно, как бы выдавливая из себя слова.
— Ладно, Качанов, все это не главное. Я хочу тебя спросить… — Качанов даже привстал со стула, приоткрыл рот, на лбу появилась испарина. — Я хочу тебя спросить, — продолжал Александр Игнатьевич, — ты прекрасно знаешь о групповом хулиганстве на ГРЭС, что было две недели назад. Не мог бы ты сказать, кто из зареченских ребят в этой драме участвовал? Ведь зареченские издавна враждуют с вами, грэсовцами.
Качанов прямо на глазах изменился, даже как-то поерзал на стуле, усаживаясь удобнее. Потом вздохнул облегченно, заговорил.
— Да, известно кто… Двоих же милиция уже забрала, а еще братья Ватутины. Старшему, говорят, самому крепко Досталось.
Качалов заговорил спокойно, приняв свой обычный, развязный тон. Самое время, подумал Александр Игнатьевич и задал следующий вопрос очень равнодушно, как бы мимоходом:
— Скажи, Качанов, а почему ты ничего не взял у Толстиковой, ведь напал на нее ради денег?
В первое мгновенье на лице Качанова появилось недоумение, потом оно сменилось испугом, шапка, которую он держал в руках, упала на пол. Но Качанов и не заметил этого. Следователь, стараясь не упустить момент, потребовал уже категорически:
— Отвечай, Качанов, на вопрос.
— Испугался, — вздохнул тот.
В течение пяти дней дело было закончено и передано в суд.
Казалось бы, не такое уж это сложное дело, но Александр Игнатьевич не делит дела на важные и неважные. Он руководствуется тем, что каждое преступление должно быть раскрыто, чтобы каждый преступник понес заслуженное наказание и ни один невиновный не был бы привлечен к ответственности. И следовательно, мелочей в его работе не может быть.