Ассистента проф. Бахметьева – Коровина, проф. Н. П. Кравкова, Проскурнина, Л. Васильева, академика Циолковского, экспериментатора по анабиозу д-ра Тинского, А. Ярославского, Якобсон, И. Лукашина, Рема, Эльве, Ата-Атом, Тюкина, Логинова, В. Берга, Н. Дорошевич, Л. Литвинова, В. Занса, В. Хлебникова и др.
Ожидается получение рукописей профессора ШТЕЙНАХА из Вены.
Издатель Северная Группа Биокосмистов (Имморталистов).
Редактор Александр Ярославский.
Адрес редакции – Петроград, Дворец Труда.
Петроград
1922 г.
Псков, типо-литогр. «Новая жизнь». Гублит. № 348. 2000 экз.
Биокосмисты – десять штук*
Александр Ярославский
Небесная пекарня
Небо – ситный калач,
А звезды – изюминок точки,
Вот вместе с ними луной запекли таракана,
В синей пекарне тепло
После выпечки жаркой дневной
Здесь на земле не видать пекарей,
Что муку замесили.
Главный пекарь – сам Бог-Саваоф
– Примеряет он черный передник,
Что бы закрыть от людей
Заоблачных высей пекарню
Только все же повсюду
Юркие, хитрые люди
В ночи дыру провертели
И смотрят прожектора глазом.
Люди, давайте, отхватим у Бога
Свеже-испеченный ситный
С рассыпчатым звездным изюмом!
Будет тогда предовольно
На всю нашу нищую братью,
Эй, голытьба, собирайтесь
На штурм поднебесной пекарни!!!
Петроград, 1922 г.
Поджигатели неба
Мрак замел хвостом крысиным
Холм и небо и овраг…
Брызнем в дали керосином,
Что б огонь вился как флаг!
Эта ночь, – как черный клейстер,
Серых душ качнем качель!
– Поджигатель, как брандмейстер,
Закричит на каланче…
Встаньте воры, киньте норы!
– Больше нет оплывших свеч!
Вот луна, – как желтый ворон…
– Это небо нужно сжечь!
Ждать и дохнуть – нестерпимо,
Лучше – пламя в лунный пуп!
Раззожем надзвездный примус,
Что б расплавить млечный путь!
Всех – из чортовой геенны
И из райских глупых дыр
Поджигатели вселенной
Всех зовут на вкусный пир!
Жить в потемках всем навозно,
Суета для всех – урон
– Так скорей же чортов космос
Подожжем со всех сторон!
Над городом
Люди по улицам ходят
Чинно, солидно и важно, –
Иные бегут суетливо,
Как муравьи по песку,
Если взлететь над столицей
На «Авро» на тысячу метров,
Вовсе тогда не увидишь
Сверху ни тех, ни других.
Только дома, как игрушки,
Прижмутся друг к другу так плотно,
Что даже их еле видно
В квадратиках шахматных улиц..
Если же в бак накачают побольше бензина,
Можно набрать высоту –
И внизу улыбнется сплошное,
Точно урок географии,
В гимназии, где двойки боишься!
Город покажется планом
И картою с крупным масштабом…
Как это странно, что здесь вот
На карте, похожей на ту, что висела
В гимназии, в актовом зале,
И на которой так трудно
Найти и Житомир, и Рио-Жанейро,
Есть и тот дом, где живут мои близкие люди,
Есть и квартал, где любимая мною живет
Как это странно,
Что стоит нажать рукоятку, –
И распадается карта–
И город я вижу родной.
Может быть также и вечность –
Громадная синяя карта
Станет родной и живой,
Если ближе мы к ней подойдем?!
Петроград 1922 г.
Блеск утопий
Про блеск утопий в болоте быта,
Блестя, лукавит мой ломкий стих,
Тоска забита и смерть забыта
Тоска – корыто для тех, других…
Нам много надо! И лучше надо ль?
А дальше видно еще, еще.
Ломают стены, что б сбросить падаль,
Что б в лавке будней свершить расчет.
Приказчик смерти всегда неряшлив,
Приказчик смерти всегда сонлив,
Но скоро выйдут другие наши
– Светлей и жарче, чем солнц разлив!
И быдло будней и быта мусор
Пусть смерть, как дворник, скорей – в навоз!
От скользких истин, от взлетных вкусов
В величье вскинем хрустальный мост!
5 января 1922 г. Мал. Вишера
Критике в морду
Плюнем разом
Критике в морду!
Степан Разин,
Плюнул бы так!
От душащих спазм
Будней аорту
Вскроем ножами
Буйных ватаг!
К чорту починки!
К чорту корыто!
Заново – солнце!
Заново – все!
Пусть сдыхают
Ассенизаторы быта –
Ими ли тронется
Будней серсо?!
Собакой сумеем
Вселенную вызлить,
Добрыней сумеем
Горыныча бить!
Готовьте сердец
Стосильные дизели
Спасать! Ненавидеть!
Любить!
По Миру густо
Пошлость размазана –
Смотри же, критик,
Смотри! –
Вот мы – потомки
Степана Разина
Сердцами –
В костер зари!
Ведь узел чудес
Сегодня развязан
И бунт перелетный
Стрельчат –
Когда говорят
Эдиссон и Разин,
Тогда идиоты
Молчат!
Ноябрь 1922 г. Петроград
Иммануил Линкст
Король семи планет
Мне, королю семи планет,
Немыслим в жизни звон отказа,
Мне непонятно слово «нет»,
Когда, как руль – высокий разум!
О, нерожденное дитя –
Мечта безумца Метерлинка,
Тебя живущие взростят
Из тины будничного рынка!
Восторг не обрывает роз,
Восторг всегда на подвиг взвихрен,
И если вы ушли в навоз,
То мной открылся синий выход.
И если в прошлом миллиард,
Исчез, погиб, как сонм несметный,
То пусть векам скандует бард,
Что жив король семипланетный.
Мне, королю семи планет
Немыслим в жизни звон отказа
– Взрываю к солнцу слово «нет»
Испепеляющим экстазом!
Петроград. Сентябрь 1922 г.
В коллектив
Кровь минут в жилах дня не застыла
И игольчато жадность звенит:
Почему же у губ моей милой
Тень запрета бесцельно следит?
Выйдет ласка в терновой короне,
Как смешной и хороший Христос –
Кто то новые слезы уронит
На усталости ветхий откос…
Эта жизнь, – точно лес многостволый, –
Навсегда хороша и пышна,
Если люди – шумливые пчелы
Наполняют свой улей до дна…
Ах, не нужно же больное трогать –
Ведь расчищена старая гать!
– Хорошо с миллионами в ногу,
Как солдату в парадах шагать!
Ведь дано же откуда то жить им
В плесках солнц и укусах чумы…
– Хочешь завтра безтрепетно выйдем,
С миллионами серых, и мы!
Ноябрь 1922 г. Петроград
Петр Логинов
Время аршином
(Эйнштейну).
Время мерьте аршином!
Столько-то верст веков!
За шуршащим судьбы кринолином
Скрыт бессмертия пышный альков.
Сколько аршин осталось
Пройти мне по треку лет?
– Ты подымешь иль нет забрало,
Некто в сером, что-б дать ответ?
– Что же, выйду на жизни форум
Суетливой толпе прокричать,
Что со всех сокровеннейших формул
Уже сорвана кем то печать!
Только жизнь все-ж мила одна мне
Трехмерная, здесь, внизу…
Пусть мозги суетятся программней, –
Все же дни муравьями ползут!
Так ведь мало хотел Шершеневич:
Папирос и немножко любви –
Что-ж я лгу, будто я королевич,
Что-б из слов кренделей навить?!
Может я, средь людской мешанины
Также робок в делах своих –
Пристегиваю свои аршины
К миллионам метров чужих,
Чем же я, чем же я виноватей,
Вели в мире, залипшем в крови,
Я хочу трехмерных об'ятий
И трехмерной, простой любви!
Флирт в Москве
Лиловой тканью зазмеился небосвод,
И синий мрак подпер щеку заката.
День, погребенный в мусоре зевот,
Обкраденным ушел аристократом.
Бледнела кумачовая щека
И вот уже, как будто для потехи,
Выходит ночь игриво пощелкать
И звездные и лунные орехи.
Громадный, темно-синий тусклый таз
Висит над миром тяжкий и далекий
Вчера с него струя дождливая лилась,
Как кухонные жирные потеки.
Как будто кто-то в небе небо мыл
И шваброй тер закопченые дали.
Как тысячи язвящих тонких пил,
Сейчас в оркестре скрипки раздражали.
Ансамбль любви, скажу на перечет,
Он страшно прост, несложен, и не тонок:
Я целовал и губы и плечо,
И был доволен, как весной – теленок…
И так всю ночь, до брезжущей зари –
Такой невинно – девственно – лиловой, –
Когда заря с зарею на пари
Готова снова день отметить новый.
Свежо немного… Головная боль,
Иду no улице раскидистой походкой,
В итоги счастья вписан лишний ноль
И дробен шаг нетвердый и нечеткий.
Грохочет деловито ломовой:
Уж слышен звон вокзального трамвая
И вот уж под завесой заревой
Раскинулась умытая Тверская.
Угрюмо раскрываю кошелек:
Сто пятьдесят, как раз; ну что-ж, чудесно! –
Сажусь в трамвай, звонок, потом толчек –
И еду спать к себе домой на Пресню.