Сейчас Салима спала, устав в дороге, ей отвели комнату в доме Кадыра-ака и Умринисо. Набиралась сил. А завтра она начнет занятия с первоклассниками. Два учителя в Ходжикенте. Это уже школа. Ура!
Но «ура» кричать было не перед кем, Масуд сидел один на веранде пустой школы, в пустом дворе, протянул руку, снял дутар с гвоздя и стал наигрывать потихоньку. Во-первых, хорошо отдыхалось под музыку. Во-вторых, лучше думалось. А почему бы не организовать музыкальный кружок? Еще тебе одна нагрузка, заниматься с талантливыми ребятами! Но это — другая нагрузка, по характеру совсем другая. И наверняка в кишлаке есть свои музыканты, которых удастся привлечь для занятий в школе. Так? Так.
Надо будет спросить у Кадыра-ака, он, должно быть, всех музыкантов знает. Масуд даже запел:
Скажет мне Кадыр-ака, ёр-ёр,
Они есть наверняка, ёр-ёр!
Ох и хорошо быть молодым, уметь радоваться жизни и петь песни! Приехала Салима, всего-то одна помощница, а в сердце и ушах уже оркестры играют. Масуд подумал, что, пожалуй, сходит сейчас на базар. Интересно — раз. А два — купит дойру или гиджак, чтобы потихоньку собрать музыкальные инструменты для школьного кружка, школьного оркестра. Он порылся в карманах и выскреб все деньги, что у него остались. Насчитал семь с половиной рублей. Может, чего и купит… «С голоду не помру, как-нибудь проживу». Шутки шутками, а кишлак — не город, здесь легче люди общаются и помогают друг другу. «Ноги не протяну, в самом деле…»
На первый случай выручат Кадыр-ака и Умринисо. И только подумал об этом, как вспомнил, что из района не ответили покуда, не установили им жалованья. Как они живут, на что — одному богу известно. Пошли на базар, верно, понесли что-нибудь продать. Встретит их — посмотрит. Люди — золото, работают бесплатно, а начальство не спешит, не беспокоится.
Выйдя из двора через новые ворота, которые Исак-аксакал распорядился сделать для школы, да, собственно, сам сделал, чтобы не ходили в школу через дом сельсовета, как на задворки, Масуд увидел, как много народу столпилось в чинаровой роще. Тьма людей! И, забыв о базаре, свернул туда, неся на плече дутар — захватил с собой, чтобы по нему проверить и подобрать другой инструмент.
Под чинарами теснились джигиты в белых бязевых рубахах с открытым воротом и самодельной обувке из сыромятной кожи — чарыгах. Девушки, почти сплошь одетые в праздничные красные платья, кутались в непомерные шали. Старики держали на поводу каких-то облезлых, как они сами, ишачков, а старухи в паранджах вели коз на веревках и еще несли, прижимая к себе, котомки. Куда они?
Все тянулись к Салахитдину-ишану, восседающему на своей каменной глыбе и пересыпающему в пальцах четки, нанизанные на кольцо из длинной нити.
Вокруг каменной глыбы, вокруг этого «трона» земного наместника небесного вседержителя, правящего всем миром, приплясывая и распевая, бесновались дервиши, монахи, давно превратившиеся из нищих и страждущих в бессовестных и беззастенчивых обирал простодушных мирян. Здесь они показывали себя, они давали свой «концерт». На них смотрела толпа, и поэтому они старались изо всех сил.
Их одеждой были волосяные халаты и живописные лохмотья. Многие высоко вздымали длинные посохи и потрясали ими, посылая вокруг свои песенные призывы. Они пели, все время обращаясь к друзьям-братьям и поучая просить помощи только у бога, ждать помощи только от него, а к богу они тут же посылали свои просьбы не оставить людей без милости, гнать ото всех беду, всем дарить счастье. Между высокими словами они не забывали вставлять советы поспешить на базар. «Будьте счастливы, друзья-братья, идите на базар, друзья-братья…» — пели голосистые дервиши, а им подыгрывали музыканты. Трещали и постукивали кашгарские сафаилы — палочки с бубенцами и пучками проволоки, похожие на метелки для скатертей.
Своих коз и овец старухи вели к ишану, чтобы помолился за них. Свои котомки со щедрыми, от всей души, подарками несли ишану. Многие джигиты протягивали ему червонцы, которые он прятал, не считая. Могильщик-заика, тот самый, который сопровождал Масуда на кладбище, когда он в первый день ходжикентской жизни посетил могилы своих предшественников — учителей, своих товарищей, собирал подаренных ишану овец и коз в гурты и отгонял за дувалы, во двор дервишей, которые сегодня обезглавят некоторых из этих перепуганно блеющих четвероногих себе на плов, а большинство пополнит стадо ишана. Могильщик-заика был предусмотрительно вооружен предлинной хворостиной и управлялся проворно. За солидный подарок и за червонцы Салахитдин-ишан широко раскрывал объятья, величавым жестом благословлял дарящего и молился, а за курицу или за петушка, может быть последнего во дворе, взглядом не удостаивал и не замечал молящих, надеющихся глаз.
Но и эти глаза были все равно благодарны ему за то, что он буркал второпях какое-то непонятное слово…
Освободившись от своих подношений, верующие входили в круг дервишей и танцевали вместе с ними. Танец становился всеобщим. Старики, взрослые и… дети! Дети тоже подпрыгивали и пели — они были искренней и старательней всех! Масуд увидел мальчишку, малорослого, курносого, которого вчера учил первым буквам и запомнил, даже похвалил за любознательность. Что он там делает — в этой крутящейся толпе? Дышит пылью, которая насыщает не только легкие, а и мозги? Масуд, сделав несколько стремительных шагов, приблизился к мальчику, поймал за край рубашки, рванул и вывел из толпы. Узнав учителя, мальчик вздрогнул, тут же выдернул из руки Масуда свою рубаху и умчался вниз к реке. Он бежал все быстрее, и Масуду стало вдруг весело. Да неужели у него только и сил, что выдрать из толпы безумцев одного малыша? А что, если попробовать…
Не умея откладывать своих решений в долгий ящик, он где плечом, где локтем проложил себе путь к глыбе, на которой восседал ишан, одним прыжком взлетел на нее, оказавшись рядом с божьим наместником на земле, и… заиграл на дутаре. Люди остановились — не все сразу, конечно, но все больше людей перестало топтаться и начало поворачивать к нему головы, кто с недоумением, кто с любопытством. Обычный извечный церемониал пятничного преклонения перед ишаном был нарушен. А Масуд запел. Он запел не хвалу аллаху, нет, он запел уже ставшую знаменитой и любимой в народе песню Хамзы о Советах. Она звучала здесь чужеродно, конечно, но тем более поразительно и неожиданно. А пел Масуд красиво. Голос его звучал сильно и мелодично, многие спешили на песню издалека.
Не унывай, сбылась мечта,
Советы пробудили нас,
Кровь не напрасно пролита,
Свободным стал рабочий класс.
Да здравствует Советов власть,
Советы нас вперед ведут!
Мечта сбылась, мечта сбылась,
Пусть в мире торжествует труд!
Вставай, забитый человек,
Теперь нельзя лениться нам,
Долой старье, долой навек
Чалмы, чадры и прочий хлам!
Такие слова, казалось, никогда не зазвучат с этой каменной трибуны! Никто ничего не понимал… Нет, кое-кто понял и улыбался, почесывая головы под тюбетейками. Дервиши застыли с искаженными лицами, блестящими бисеринками пота. Ишан, однако, безмолвствовал, и никто из них не знал, что делать, как себя вести.
И свет зажжен, и сброшен гнет,
Все то, что ждал, ты получил.
А кто не с нами, пусть идет,
Пусть держится за прах могил.
Да здравствует Советов власть,
Советы нас вперед ведут!
Мечта сбылась, мечта сбылась,
Пусть в мире торжествует труд!
Ишан начал подниматься, и дервиши сразу же завыли, загалдели. Они были все неистовей, но песня уже была спета. Ишан поднялся и приостановился, ожидая, что дервиши и народ сейчас сметут, скинут с его «тропа» неверного. Толпа, однако, шумела по-разному. Дервиши выли и буянили громогласно, а дальше, по краям толпы, распространялся слух, будто приехал певец, чтобы выступить в пятницу, и, судя по голосу, это знаменитый певец, может быть сам Мухитдин-коры. «Он, он! Неужели не узнаете?»… «Его не спутаешь!» Тот, кто никогда не слышал знаменитого певца, спешил протолкаться к камню.
Это только казалось так, будто вся толпа неистово бесновалась и приплясывала, а между тем многие сидели на обочинах дороги, разговаривая о своем, озабоченные своими делами. Теперь они вскакивали и подходили поближе.
Исак-аксакал и Батыров пили чай с друзьями из других кишлаков в чайхане, открытой ради пятницы мельником Кабулом. Чайханщиком подрядился поработать рябоватый картежный заводила, другие картежники ему помогали в роли подручных. «Ну что ж, — смеялись Исак-аксакал и Батыров, — пускай поработают балбесы, побегают взад-вперед, узнают, почем копейка…» Сейчас услышав песню Масуда, Исак-аксакал быстро сказал Батырову:
— Аскарали! Давай-ка туда, как бы там чего не случилось!
Когда Батыров подошел, люди, заинтересовавшиеся певцом, оттеснили дервишей и других псалмопевцев, вышедших из религиозного экстаза, и перекрикивались с Масудом:
— Давай еще!
— Спой!
— Мы хотим послушать!
Пригнув голову и болтая четками в опущенной руке, ишан, толстый и маленький в натуральном виде, без трона, уходил во двор дервишей, а они тянулись за ним, растерянно, зло и понуро ворча. Батыров увидел хвост этой процессии и подивился учителю и порадовался:
— Ну и ну!
А Масуд спрашивал заинтересованных:
— А что вам спеть, друзья-братья?
— Что-нибудь веселое!
Струны дутара задрожали под его быстрыми пальцами, повторяя мелодию дервишей, набирая силу, а вокруг люди затихали и готовились слушать, тем более что певец загадочно и обещающе улыбался. И вот он начал небывалую, только что сочиненную песню:
Давайте, друзья мои, братья,
Откроем друг другу объятья,
Ведь мы никого не обманем,
Коль братьями верными станем!