Подожди еще отпевать себя, Шерходжа, не сдавайся!
Тусклый свет, жиденький и заглушенный занавеской, тлел в окошке дома Кабула-караванщика, обращенном к горам. Шерходжа увидел это тленье со склона, через заснеженные макушки деревьев байского, своего сада и сада Салахитдина-ишана, который зачем-то и жег эту лампаду в единственном окне кишлака, выдававшем жизнь.
Еще через какое-то время, через час или меньше, Шерходжа стучался в это окно с предельной осторожностью, но больше — беспомощностью, потому что его замерзшие руки едва шевелились. Его спросили, он отозвался, и дверь отворилась. Его впустили в тепло. Ишан не спал, встал ему навстречу:
— Сынок! Мы ждали вас!
Вон как! Они ждали его… Поэтому и лампадка горела. Сердце Шерходжи сразу коснулись и тепло этой одинокой лампы, этого участия и недоверие.
— Как вы могли меня ждать?
Салахитдин-ишан опустил руки.
— В кишлаке полно чекистов. У школы, у сельсовета. На мосту. И кто знает, где еще… Мы подумали — значит, вас не схватили, слава богу! Они вас ждут, а мы что же, не можем? Какую уж ночь жжем лампу. Ведь если придете, то ночью, днем не ждали… Вот и пришли! Не зря мы старались…
— Не зря, — повторил Шерходжа, рушась на одеяло.
Секунду он полежал с закрытыми глазами, а потом приоткрыл их. Ишан молился. Умматали, который тоже был здесь, стелил дастархан, ставил еду. И Шерходжа почувствовал, что жизнь еще была в его ослабевших руках. Они ослабели лишь на время, сейчас отойдут, согреются — теплом от сандала сверху, чаем и кровью изнутри. Сейчас…
— А где Масуд? Я ведь из-за него добрался до Ходжикента! Что вы молчите?
Шерходжа приподнялся, сел. Молчание ишана и дервиша накапливалось, словно готовя удар.
— Он в Ташкенте, — ответил ишан.
Вот этот удар и состоялся. Стоило барахтаться в снегу, чтобы услышать это…
— Почему? — крикнул он на ишана, как будто тот был виноват.
— Дильдор умерла.
Еще один удар. Сам хотел убить ее, проникнуть в госпиталь после того, как шлепнет этого Масуда, но узнать, что сестренка умерла, было нелегко. Непросто. От чего умерла она? От ран, нанесенных его ножом. Та-ак… Не надо пробираться ни в какой госпиталь…
— Откуда вы знаете?
— Исак-аксакал рассказывал всем, — ответил за ишана Умматали, потому что имя «аксакала» у ишана, похоже, застревало в горле, не выговаривалось им.
— Матери сказали?
— Нет, еще не сказали. Бережем, — добавил ишан, не удержавшись. — Хотите увидеть ее?
— Пусть спит. Лишние слезы — помеха делу.
Ишан поклонился. За Фатиму-биби, которую он, оказывается, берег. Мать еще не знает…
— А его, учителя, позвали в Ташкент? — спросил Шерходжа, думая, что Дильдор укрыли последним погребальным покрывалом и землей чужие руки, совсем стала чужая. — Ничего, вернется…
— Проведут трехдневные поминки, и вернется, — подтвердил ишан.
«Я только что с одних поминок, — иронически подумал Шерходжа. — Выходит, что Дильдор поминал…» А вслух сказал:
— Подождем.
— Нет, здесь мы не сможем спрятать вас, Шерходжа, верблюжонок мой, — зачастил ишан. — Лампу жгли, чтобы предупредить. Ждали, да… Но спрятать!.. Вчера Исак-аксакал приводил чекистов. Вдруг пришли и перерыли весь дом. А если найдут вас, и матери не поздоровится, никому!
Вот зачем ишан жег лампу и ждал. От страха! Он-то посчитал — из-за заботы, а ишан сказал — предупредить, что не смогут прятать… Да и правда, где? На мельнице — товарищество. Тайник разгромлен. Где тебе прятаться, Шерходжа? Он подумал и принялся за еду. А сам все думал, все искал — где? И не было ответа. Все, конец… Доев и подобрав крошки, зверем посмотрел на ишана:
— Не бойтесь. Я уйду до утра.
— Куда?
— На небо, — засмеялся Шерходжа. — С неба скалился и вернусь туда же!
Отсмеявшись, он глянул пристальней на сморщенные, пришибленные лица ишана и дервиша и понял, что нужно держать их в руках, пока они во власти страха, нужно командовать, а не просить. И распорядился — тихо, но непоколебимо:
— Вы поедете в Ташкент, Умматали. — Дервиш забегал глазами, ища спасения у ишана, но тот сидел как статуя, безмолвно и даже как будто бездыханно, а Шерходжа уже назвал адрес дома, в который должен постучаться Умматали. — Там живет одна женщина… татарка Тамара…
— Жена вашего отца? — спросил Умматали.
Шерходжа не стал объяснять и распространяться.
— Возьмете у нее десять тысяч золотых.
— А если…
— Даст, даст, — предупредил его вопрос Шерходжа. — Скажите, что я еду в Кашгарию, а оттуда пришлю за ней верного человека. Чего так смотрите на меня? Глаза лопнут! Вам же спокойнее будет, если я уеду.
— А она…
— Если не поверит вам, пусть сама привезет мне деньги!
— Куда?
— В Хандайлык. К Кудратулле Ходжи. Я буду там ждать. Скажите, дальше вместе поедем… Вместе с ней…
Умматали опять обвел глазами ишана, но тот смотрел на Шерходжу и проговорил:
— Молодец, сынок.
— А если обманете, — Шерходжа пригрозил Умматали отогревшимися пальцами. — Я вас разыщу…
— Клянусь богом! — Умматали приложил ладонь к груди.
— Ну вот… Бог один — слово одно!..
— Когда мне ехать?
— На вашем месте я не стал бы ждать утра… И не ехал бы через мост, главной дорогой… Она не единственная… Седлайте и двигайтесь по берегу реки, в другую сторону, на дальний мост… Коня ведите в поводу сначала… Тише… Бог в помощь. Помолитесь, ваше преосвященство!
Ишан приподнял дрожащие руки:
— О-оминь!
На дворе Шерходжа заглянул в темное окно, за которым спала мать. Мысленно попрощался с ней. Проверил на ощупь маузер. Перемахнул через дувал и глянул в сторону сельсовета. Там неожиданно вспыхнуло яркое окно, заставив на миг отшатнуться и зажмуриться. Взяв себя в руки, он оглянулся на мост. Свет карманных фонариков рассекал темноту на мосту. Два луча скрестились, как два клинка. Правду сказал ишан…
Коня он нашел продрогшим. Подумал, что согреет на бегу, и залез в седло. Но бега не получилось… На Хумсанской дороге, к которой он почти спустился по старому следу, тоже заблестели клинки карманных фонарей. Может быть, его впустили в кишлак, как в ловушку? И эта дорога была закрыта… Куда?
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
А Умматали добрался до Ташкента и до Тамары. Спрыгнув у ее галантерейной лавки с коня, покрытого пеной, он дождался, пока останется в ней один, и сразу выпалил приказчику, что должен увидеть хозяйку. Немедленно.
— Кто вы такой? Откуда вы?
— Из Ходжикента.
Приказчик закрыл лавку, подождал, прислушиваясь к улице, и позвал Умматали за собой.
Красивая женщина в шерстяном платье и лакированных туфлях спросила ошалевшего дервиша:
— Как чувствует себя Шерходжа?
— Он здоров, госпожа.
— Вы сами видели его?
— Да… Вот как вас, госпожа.
— Зачем он вас прислал?
— За деньгами, госпожа.
— Уже потратился! — Тамара усмехнулась. — Сколько ему нужно?
— Десять тысяч золотых.
— Что-о-о? Грабитель! Вы, конечно, а не он! Вы все выдумали!
— Нет, моя госпожа. Успокойтесь. Если вы мне не доверяете, сами можете привезти ему эти золотые, — сказал Умматали, пользуясь случаем, чтобы отделаться от этих денег. — Он вас ждет…
— Где?
— Я скажу где… В надежном месте. Все дороги ему закрыты. За ним следят. И он попросил вас привезти ему деньги, чтобы уехать с вами, красавица.
— Куда?
— Далеко… Он сказал, в Кашгарию.
— Слава богу, — выдохнула Тамара, отваливаясь на спинку кресла.
Она менялась на глазах. Свет надежды появился во взоре, только что подозрительном и настороженном. И так потеплело все ее красивое лицо, что Умматали, тая перед ней душой, подумал: «Вот единственная верная жена старого бая и вот как за эту верность платит ей своим вниманием Шерходжа, настоящий сын и джигит. Берег с собой в Кашгарию…»
— А за вами не следят? — спросила Тамара.
— Бог его знает… Около Газалкента кто-то пристроился ко мне и долго шел сзади верхом, потом исчез… Не знаю, госпожа.
— Газалкент далеко! — Тамара встала с кресла и походила по комнате, а Умматали разглядывал исподтишка роскошную скатерть на столе, шторы, диван, люстру с хрусталем, резьбу на потолке — куда ни поверни голову, он такого никогда не видел!
Внезапно Тамара остановилась и тоже обвела комнату глазами.
— Где Закир? Закир!
Приказчик опять появился у входа, за которым спускалась лестница в лавку. Он застыл, как солдат наизготове, а Тамара хозяйским голосом сказала ему:
— Слушайте меня и запоминайте. Поедете в Чорсу, к лучшим мастерам, закажите сани, крытые, одноконные.
— Да, — кивая, подтвердил, что понял, приказчик.
— Оттуда — к Арифходжабаю. Навестите его и скажете: Тамара продает дом. Со всем имуществом. Если он еще желает, пусть приезжает и привозит деньги. Деньги наличные, с собой. Срок — завтра до вечера. Хватит этого?
— Да, — кивнул приказчик.
— Хорошо, Закирджан, очень хорошо… Что же еще? — Она резко повернулась к Умматали. — Вы же голодный? Простите. Тетя Олия! Олия! Где вы? Накормить. И получше. Идите, уважаемый, ешьте, отдыхайте. Коня куда поставили?
— Конь еще на улице! — вспомнил Умматали.
— Уже во дворе, в конюшне, — усмехнулся приказчик. — Я завел.
— Ах, Закирджан, что я буду делать без вас в Кашгарии? — весело спросила Тамара. — Когда этот чекист приставал ко мне с вопросами, кто ваш любовник, я думала назвать вас. Согласились бы?
Закир потупился и вскинул бровки на лоб. Дескать, с одной стороны, куда мне, а с другой — рад был бы, всегда рад!
Старая служанка, переваливаясь как утка, увела Умматали, ушел Закир, а Тамара принялась перебирать в уме, что взять с собой. Самое необходимое. Надо быть беспощадной и разумной. Самое необходимое — деньги. С ними все будет…
Однако утром взволнованный Закир объявил, что с санями все в порядке, к вечеру приготовят, а вот Арифходжабая не нашел! После конфискации его гостиниц и магазинов бай где-то прячется, никто не знает где. Слыхом не слыхать.