Все здесь темно-коричневое: мебель, кожа, костюм мистера Спенсера.
— Так, значит, вы и есть Агатин муж… Что ж, здравствуйте.
— Здравствуйте, сэр.
— Агата дозвонилась, когда вы были уже в пути. Жаль, что не раньше. Могли бы не беспокоиться.
— То есть, сэр?
— В нашем банке вакансий нет.
— Сэр, мы, собственно, и не надеялись. Мы подумали, то есть Агата подумала, что с вашим положением, связями в самых разных областях вы могли бы меня кому-нибудь рекомендовать.
— Я взял себе за правило никогда не просить наших клиентов об одолжениях.
Мистер Спенсер выдвинул ящик, достал ручку. Мори не видел, что он пишет — мешала большая фотография в серебряной оправе, — и понял, лишь когда ему протянули чек на тысячу долларов.
— Можете получить наличными через окошко в зале, — промолвил мистер Спенсер и взглянул на часы. — Естественно, я не хочу, чтобы Агата жила в нужде. Надеюсь, это ее поддержит, пока вы не приведете себя в порядок.
Мори поднял глаза. И прочел на надменном, холодном лице собеседника откровенную неприязнь.
«Приведете себя в порядок!» Я-то в порядке, подумал Мори. Пускай лучше мир приводит себя в порядок. Он положил чек обратно на стол.
— Большое спасибо. Это я не возьму, — сказал он и, развернувшись на каблуке, пошел к двери.
Руки вспотели, сердце бухало, точно молот. Какой стыд, какой чудовищный стыд. Как в страшном сне — из тех, что хоть раз снятся в жизни каждому, — будто идешь по роскошной улице и вдруг понимаешь, что на тебе только нижнее белье. Вслед за стыдом подступила тошнота.
На углу попалась закусочная. На завтрак он ничего не ел, только выпил кофе. И знал, что тошнит его от голода. Вправе ли он потратить деньги на бутерброд и солодовый коктейль — с шапкой взбитых сливок выше края стакана?
Взобраться на высокий стул у прилавка не было сил. Он опустился за столик, хотя знал, что это удовольствие обойдется ему в лишних десять центов — официанту на чай. Какой хладнокровный негодяй этот Спенсер! Даже не счел нужным что-либо пообещать — приличия ради. Скотина! Он так меня презирает, что даже не потрудился прикинуться вежливым…
В закусочную вошел мужчина и присел за тот же столик. Мори почувствовал на себе внимательный, неотступный взгляд. Мужчина произнес:
— Похоже, мы знакомы. Встречались на свадьбе в Бруклине пару лет назад.
Мори неопределенно хмыкнул.
— Да, точно, — продолжил мужчина. — Солли Левинсон — пусть земля ему будет пухом — праздновал тогда свадьбу сына. Ты ведь парень Джо Фридмана, верно?
— Да, но я вас не…
— Меня зовут Вульф Харрис. А твоего старика я знал, когда он еще под стол пешком ходил. Сейчас-то он небось совсем нос задрал, я ему нынче не ровня.
Мори промолчал. Странная встреча. Мужчина разглядывал его так откровенно, что Мори тоже не постеснялся взглянуть на него в упор. С виду — лет пятьдесят, правильные, решительные черты. Короче, лицо, каких в городе тысячи. Выделял его, пожалуй, взгляд — пронзительный и умный. Темный, строгий, очень дорогой костюм; часы с цепочкой — золотые. Мори видел длинную отставленную в проход ногу: ботинки у Вульфа Харриса ручной работы.
— Я не стал бы этак костерить твоего старика, если б не знал, что он тебя выставил из дому.
В иные времена — в юности, до всех невзгод, когда у Мори было побольше гордости, настоящей или ложной, не важно, — он не позволил бы незнакомцу так бесцеремонно вторгаться в свою жизнь. Но сейчас его не возмущало ничто.
— Я знаю о вас только две вещи: у вас потрясающая память и прекрасно налаженная система осведомления.
Собеседник засмеялся:
— Никакой системы нет. Информацию эту я получил случайно. Встретил на улице Соллину дочку, ну эту, пампушку, которая слишком много болтает…
— Знаю. Сесилия.
— Она и рассказала. Мне, собственно, это было ни к черту не нужно, я и слушал-то вполуха. Но насчет моей памяти ты не ошибся. Что есть, то есть. Что раз услышу — никогда не забываю. Никогда. Этого у меня не отнимешь. Чему смеешься?
— Да просто подумал, что у вас вряд ли что отнимешь, не только память.
Помедлив секунду, Вульф Харрис тоже засмеялся:
— Ты прав, чтоб тебя черти съели! Ты и сам малый не промах!
— Спасибо.
Официантка с блокнотом и ручкой подошла принять заказ.
— Двойной чизбургер, жареную картошку, лук отдельно, коктейль и два пирожных.
— Мне, пожалуйста, горячий бутерброд с рыбой, — сказал Мори.
— Что будете пить? — нетерпеливо спросила девушка.
— Ничего. Мне только бутерброд.
— Вот еще глупости! — возмутился Вульф Харрис. — Будешь мне тут клевать, как канарейка! Что мне, то и ему, мисс! Спокойно, я плачу!
Мори покраснел. Неужели так очевидно, что он голоден? Нет, наверное, дело в одежде. Воротничок совсем потертый. И ботинки прохудились — он, должно быть, заметил, когда входил.
— Отвратительная забегаловка. Зато быстро. У меня в час назначена встреча на углу Мадисон и Сорок пятой.
Вульф Харрис замолчал. Мори тоже не мог поддержать беседу. Через некоторое время мистер Харрис наклонился к нему:
— Ну, как дела? Что нового? Чем занимаешься?
Почему, почему он обязан рассказывать? Почему нельзя ответить коротко: не хочу, мол, говорить о своих делах, я не в настроении. Почему нельзя? Потому что я никто и ничто. А когда ты никто и ничто, тобой командуют и помыкают, как хотят. И он стал вдруг послушным, робким ребенком.
— Что нового? Моя жена беременна. А я, к сожалению, ничем не занимаюсь.
— Безработный?
— Работал в обувном магазине, но его закрыли.
— Что еще умеешь делать, кроме как туфлями торговать?
Злая, жаркая горечь полыхнула, обожгла.
— Сказать по правде, ничего. Четыре года в Йеле, а в итоге — шиш.
— Я бросил школу после седьмого класса, — с некоторым даже удивлением сказал его собеседник.
— И что? — Мори вскинул глаза и встретил острый проницательный взгляд.
— А то, что я могу предложить тебе работу. Разумеется, если хочешь.
— Хочу, — не задумываясь сказал Мори.
— Но ты даже не знаешь какую.
— То есть смогу ли я ее выполнять? Постараюсь научиться.
— Машину водить умеешь?
— Конечно, но своей у меня нет.
— Не проблема. Купим.
— И что я с ней буду делать?
— Кататься. Будешь поутру объезжать Флэтбуш, по адресам, которые я тебе дам, собирать кой-какие бумаги и привозить на квартиру.
— И все?
— Все. Ты забыл спросить об оплате.
— В любом случае это больше, чем я зарабатываю сейчас.
— Эге, парень, ты я вижу совсем на мели? — Голос мужчины прозвучал неожиданно мягко, сочувственно. — Ну-ну, выше голову. Я положу тебе семьдесят пять долларов в неделю.
— За то, что я буду бумажки развозить?
— И держать язык за зубами. Ясно?
— По-моему, да. Что неясно, спрошу, когда выйдем на улицу.
— Значит, понял. А теперь ешь. И если не наешься, говори — добавим. Я люблю, чтобы люди выкладывали все напрямую. Только не всем подряд. И в свое время.
Этот жадный голод возник не в одночасье, не от кофе на пустой желудок. Он накапливался неделями. В общем-то Мори ничего толком не ел, перебивался печеньем и супами из пакетов, а молоко, апельсины и бараньи котлеты подкладывал Агате. Теперь по телу разливалась приятная теплая сытость — от мяса, от густого молочно-солодового коктейля. Тут пахнет политикой. Да-да, не иначе. Голоса на выборах. Что ж, это не преступление против рода человеческого, никто не пострадает, не умрет. Богачи просаживают в казино многие тысячи, так почему бы беднякам не рискнуть своими жалкими трудовыми сбережениями? Все это не так просто, я пытаюсь оправдать дурное дело. Но холодильник будет полон, и мы купим все, что надо для ребенка, и зимнюю одежду для Агаты. Мне не придется прятаться от Андреапулиса в день, когда надо платить за квартиру…
Они вышли на тротуар, на ставшую вдруг приветливой Мадисон-авеню. Мимо, смеясь, проплыли две хорошенькие, ярко накрашенные секретарши и с интересом взглянули на Мори. Какой-то человек вошел в галантерею; на витрине завлекательно сверкали белоснежные рубашки и фуляровые галстуки. Воистину мир был мил и дружелюбен.
— Какая удача, что мы оказались за одним столиком, мистер Харрис, — сказал Мори.
— Называй меня Вульф. Вот телефон, позвонишь завтра утром, сговоримся о встрече. Тогда я разъясню все детали. Сейчас это делать не стоит, сам понимаешь.
— Понимаю, — кивнул Мори. — И знайте, на меня можно полностью положиться.
— Знаю. Иначе я б с тобой вовсе не заговорил. Я ж человека с первого взгляда секу, насквозь. Что скажешь жене?
— Что собираю налоги. Она вникать не станет.
— Я так и думал. Из благородных, что ли?
— Вроде того.
— Ну, ладно. Звони завтра. В десять тридцать. Не раньше. Не позже. Вот пока что двадцать долларов на расходы… Погоди, возьми еще двадцатку. Купи себе пару туфель.
— Но на туфли не нужно двадцать долларов. Я могу купить за шесть.
— За двадцать. Терпеть не могу дешевую обувь.
В воздухе засквозило осенним холодом, и Мори сократил прогулку. Ввез коляску по ступеням и поставил внизу, под лестницей. Наверх можно не тащить, Андреапулис с женой ничуть не возражают. Да и коляска хороша — украшает холл. Английского производства, из темно-синей кожи, металлические части хромированы. Такие коляски толкают перед собой по Парк-авеню чопорные няни-гувернантки в плащах и шляпках с вуалью, тоже синих. Коляску прислали в подарок с его работы, когда родился Эрик. Без сомнения, по приказу самого Вульфа Харриса. Это его обычный стиль: щедрость и скрупулезность. Цветы на похороны и фрукты к столу, когда у Скорцио умерла мать; подарки на свадьбу, на первое причастие, на бар мицву. Потрясающая память.
Мори вынул из коляски спящего малыша. Теплая, душистая головка скользнула ему на плечо. Мори отнес ребенка наверх и, по-прежнему спящего, уложил в кроватку. Посмотрел на часы. До кормежки полчаса. Сунул палец под подгузник. Мокрый. Ладно, пускай спит, нечего будить и перепеленывать, все равно через пятнадцать минут снова нальет. Мори довольно улыбнулся своему опыту и сноровке. Когда ему случалось приходить домой пораньше, а случалось это нередко, поскольку с работой он управлялся в два счета, он с удовольствием отпускал Агги проветриться. В это первое лето жизни Эрика он провел много часов на крыльце, с книжкой, возле спящего сына. Женщины-соседки, особенно уроженки других стран, подталкивали друг дружку локтями, проходя мимо. Смешно им, видите ли, что мужчина гуляет с ребенком. Пошли все к черту!