Нора уже сипела, боясь отпустить то, что происходит. Она чувствовала, как это колдовство меняет её безвозвратно. Чувствовала, что есть в нём что-то неправильное, и знала, что не могла поступить иначе. Не могла смириться и погибнуть.
– Столетницы не могу пр-ричинить вр-ред! – заорало существо. – Отныне ты пр-роклятая столетница!
Щёку обожгло так сильно, что Нора взвыла, порывисто прижав ладонь к лицу. Она чувствовала, как кожа расходится, а на местах разрезов вырастает что-то объёмное, круглое. Она убрала руку от лица, посмотрела на окровавленную ладонь. Нора поднялась на ноги и подошла к распластавшейся на земле птице. Рогатый ворон тяжело дышал.
– Если я проклята, то и ты вместе со мной, – хрипло проговорила девушка.
– Твар-рь, – последнее, что сказала большая птица. Она завалилась на бок, видимо, потеряв сознание.
Нора смотрела на результат своей работы, чувствуя, как наливается тяжестью её собственное тело, как истерзанный разум пытается вернуться в нормальное состояние. Щека страшно болела, но что именно с ней случилось, Нора боялась узнавать. Она сделала ещё шаг и медленно опустилась рядом с рогатым вороном. Сознание сдалось, и Нора погрузилась в темноту.
Глава 10«Не тронь меня, поле»
На инструктаже говорили, что самое главное – это человек. Всё равно, что случится с нечистью, но человек пострадать не должен. На деле получается, никому нет дела, человек ты или нечисть. Если ты оказался не в то время не в том месте, пеняй сам на себя: тебе просто не повезло. С нарушившим закон разговор короткий; с попавшим под горячую руку его вообще не будет.
От Зоиного тела почти ничего не осталось, как и от души. Девушка больше не цеплялась за жизнь, которой у неё больше не было. Не прятала в голове мысли связаться с мамой или написать парню, что не приедет. За эту неделю изменилось всё. А точнее, за ту ночь. Дёрнул же её чёрт выносить мусор на ночь глядя! Ведь говорили, что вечером мусор не выкидывают, плохая примета. Вот эта примета себя и показала во всей красе. Хотела избавиться от мешка с отходами, а вынесла себя.
Усталости больше не было. Она перестала чувствовать что-либо, кроме апатии. Анафид тащил тело подальше от центра города, в спальные районы, где проще затеряться. Кто знает, что хранят в себе безликие многоэтажки, натыканные, как зубочистки в горшок с землёй. Мелкая шушера разбегалась во все стороны, чувствуя силу твари. Люди оборачивались, видя, как на глазах меняется тело молодой девушки. Бабки сетовали, мужики рисовали в воздухе охранные знаки, чтобы не дай Великое древо эта нечисть ими не заинтересовалась.
– Такая молодая, – с грустью протянула продавщица цветочного, ощипывая засохшие лепестки.
– Нечисть вообще оборзела, – поддакнула её коллега. – Раньше не позволяла себе так открыто шастать по улицам. Сразу видно, Стража не справляется.
Продавщица только рукой махнула. Каждый следующий поворот Колеса теперь не только праздник, но и преодоление. Всякие-разные копят силу, а потом начинают бесчинствовать, в лес людей утягивать, топить, захватывать тела. И чем ближе к центральным поворотам – летнему и зимнему солнцестоянию – тем больше проблем приносят эти твари.
– Помоги это всё пережить, Великое древо!
Зоя слышала все эти разговоры и соглашалась с ними. Анафид покрякивал, довольный тем, что ему удалось провернуть. А ещё опьянённый чувством свободы и человеческими эмоциями и ощущениями. Он вместо Зои чувствовал боль в ободранной спине, ощущал, как саднят истерзанные ладони. Ощущал тяжесть, которой налились ноги от долгого бега. И это было потрясающе. Настоящие человеческие ощущения! Ощущения живого тела, у которого есть свои ограничения и возможности.
Он споткнулся, чуть не полетел носом в асфальт, подвернул ногу и похромал дальше. Чудесно!
У анафида больше не было сомнений, что ему чего-то нельзя. Он уже сбежал из-под знаков, мало кто может таким похвастаться. Обварил стажёра, обдурил босса. Он чувствует себя человеком. Изумительно!
Остановился посмотреть на торговый центр, где недавно нашли тело человека с чудовищем внутри. Поворчал про себя и поскакал дальше. Стража иссякает, они не в состоянии почувствовать, кто стоит за этим всем. А он и не собирается им подсказывать, какой в этом смысл?
– Я сесно соблюдаю все правила, – будто отчитывался Шепелявый. – Дазе отпускаю тела возле больнисек. А потом слезу за ними, донатю на лесение.
– От чьего имени? – напрягся Брют.
– Анонимно, – пожал плечами Шепелявый. – Знаес, у нас сейсяс так много возмозностей зить в тени, но при этом зить, ни в сём себе не отказывая.
– Хорошо, а счёт у тебя на чьё имя? А квартира? – Брют заподозрил неладное.
– На твоё, – хитро улыбнулся Шепелявый. – Ты вообсе осень ответственный налогоплательсик. Все документы в порядке.
– То есть ты моей личностью пользуешься? – Брют не верил своим ушам.
– Потом есё спасибо сказес. – Шепелявого, кажется, это вообще не беспокоило. – Придётся в Явь переехать, а тут узе всё готово для зизни.
– Вот точно нечисть. – Брют поставил чашку и уставился на друга.
– Не надо обзываться, – насупился Шепелявый. – Я полносенный слен обсества.
– «Полносенный слен обсества», – передразнил его Брют. – Спалишься однажды с такими махинациями.
– Я правила соблюдаю лусе Стразы, – возразил он. – Вот ты пока сёл сюда, узе раз двадсать мог попасться. Твоё спасение – знаки васы хоросо работают. Тут так лусе всех.
Брют не нашёлся, что на это ответить.
– Сейсяс сяю попьём и сходим за твоей разрыв-травой.
– В смысле? Мы куда-то ещё пойдём? Вдвоём?
– А ты сто думал? Я это дома, сто ль, хранить буду? Я не самоубийса, я жить хочу. И вообсе, ты меня стесняесся? Я сейсяс очень дазе нисево.
Шепелявый покрутился вокруг, махнул наращенными волосами и сел напротив.
– И как тебя сейчас зовут? – поинтересовался Брют.
– Анфиса, – кокетливо улыбнулся Шепелявый. – Я риелтор, помогаю продавать такую рухлядь за бесеные деньги. И просент у меня хоросий.
– И ты каждый раз риелтор?
– А то! У тебя в фирме много менедзеров.
– У меня ещё и своя фирма, – простонал Брют.
– Говорю зе, всё готово, стобы ты тут зыл, – гордо заявила Анфиса.
Брют тяжело вздохнул и ещё раз оглядел квартиру. Сквозняк выдул весь дым от кальяна, и теперь можно было нормально разглядеть старый паркет ёлочкой и при этом новый кухонный гарнитур. Покрывшееся чёрными пятнами зеркало в чистой белой раме. На потолке висела аккуратная люстра.
Шепелявый явно любил эту квартиру. Он умудрялся поддерживать в ней порядок и ощущение двоемирия. Старые вещи удивительно хорошо сочетались с модными элементами декора. Винтаж и массмаркет спокойно соседствовали и не спорили между собой. Это в Шепелявом Брюту и нравилось. Он так рвался быть человеком, что привил себе абсолютно человеческие привычки, с погрешностью на его суть.
– А далеко идти? – спросил Брют.
– Да не, к лесу, – махнула рукой Анфиса. – Я переоденусь для прогулки. Как раз доставка новый смот привезла.
Переодевался Шепелявый очень долго, никак не мог подобрать толстовку под штаны, а под них кроссовки.
– Нам всего-то траву забрать, – потерял наконец терпение Брют. – Не тяни время!
– О, теперь узнаю, – обрадовался Шепелявый. – Остались есё пузырьки в твоих бутылоськах. А то сидис такой минорный. Всех в поле отправил мысленно.
– Я не минорный, – возмутился Брют. – Работы много. И прекрати про свои бутылочки!
Шепелявый звонко захохотал, насколько позволяли лёгкие молодой женщины, и закончил собираться.
– Посли, по лесу пройдёмся, – позвал он Брюта, помахивая ключами.
Брют обратил внимание, что на ключах висел брелок с минималистичной пчёлкой.
– Помогает не забывать о правилах, – пояснила Анфиса, запирая квартиру.
До леса идти было недолго, но даже на этом небольшом участке Брют обратил внимание на парочку кикимор на помойке, ауку, затаившегося среди верхних этажей, и ещё какую-то тёмную сущность, медленно переползающую через дорогу.
– Да тут прекрасный район, – щебетала Анфиса, буквально таща за собой Брюта. – Столько всяких-разных, и все местные.
– В смысле? – не понял стражник.
– Это мы так зовём тех, кто здесь зил, здесь умер и новую форму здесь зе обрёл. Луссе всего все улочки и укромные уголки знают. Правда, с ними договариваться слознее. Поэтому прислос выбрать место, куда дазе они не суются.
Анфиса повела Брюта по мосту за МКАД, но не в лес, как ожидал тот, а по дороге между лесом и полем. В полукилометре от моста обнаружился небольшой пруд с покатыми берегами, густо заросшими травой. Редкие деревья нависали над самой водой, создавая подобие купола.
– Тёмное место. – Брют поёжился.
Обычно в водоёмах, особенно тихих, жили утки. Тут было полно ряски, и кусты позволяли хорошо спрятаться. Но этот пруд был пуст.
– Хоросее место. – Анфиса вдохнула полной грудью. – Достатосьно тёмное, стобы всякая мелкая сусера сюда не совалас.
– Оно просто тёмное. – Брют попытался прощупать пруд, но ничего, кроме смерти, в нём не почувствовал. – Давай откапывай траву, и пойдём отсюда.
– Нервнисяес? – Анфиса хитро смотрела на стражника и тянула время.
– Сейчас ты будешь нервничать, – зло сказал Брют.
Шепелявый поднял руки в знак примирения и двинулся в сторону раскидистых кустов. Он несколько раз чуть не свалился в воду, но удержался.
– Блин! – Он явно хотел сказать что-то грубее, но постеснялся ругаться при Брюте.
– Что?
– Не дотягиваюс, придёся босиком.
Шепелявый вернулся, снял кроссовки, закатал широкие брюки до самых бёдер и вошёл в воду. Он долго возился где-то под кустом, пока не достал маленькую коробочку, замотанную в полиэтилен.
– Есть куда отсыпать? – спросила Анфиса.
Брют покачал головой и развёл руками.
– Вот вы, стразники, растяпы, ни говна ни лозки, – ругнулся всё-таки Шепелявый. – Отдам тебе по старой друзбе коробоську, но Скату Иванысю её не показывай.