Я закрыл глаза.
— Ну вот, — сказал он мягко, — теперь это принадлежит вам.
— Я не хочу.
— Никто не хочет. Но это дар, от которого уже нельзя отказаться. Кто-то всегда должен им владеть.
— Почему?
— Я не знаю. Но когда для кого-то из нас путь подходит к концу, он приводит к другому. И, когда вы проживете столько же, сколько я, вы поймете, что есть обстоятельства, которых не избежать.
— Должна же быть какая-то причина? — спросил я, не открывая глаз. Все это когда-то ведь началось?
— Никто этого не знает, — сказал он. — Все началось очень давно. Есть много легенд о мудрых людях, видящих вперед своего времени, которых боялись, предавали, ненавидели. И, возможно, жил человек по имени Иисус... По преданию, он делал много странных вещей. Лечил неисцелимых. Предсказывал будущее.
— Но зачем? Почему?
— Об этом я тоже думал. Может это дар чужого разума? Или случайное открытие? Какой-нибудь древний провидец случайно наткнулся на эту способность видеть будущее и сам оказался в ловушке? Вам будет полезно отвлечься и подумать об этом. У меня есть своя теория. Человек обладает огромной способностью делать добро. И точно такой же способностью переносить страдания.
— И плата за добро — страдания? — произнес я.
— Может быть. Это вечная история. Переложить грехи племени на бога и забить его камнями. Но это не обязательно так. Мы можем сделать мир лучше. Может быть, мы — совесть мира.
— Но вы вручили мне этот дар насильно. Могу ли я передать это кому-нибудь еще? — спросил я.
— Не знаю. Я никогда не пробовал. Никогда, ни в чьем будущем, кроме вашего, я не видел этой способности. Но, если вы думаете дать это другим, запомните: они будут ненавидеть вас так же, как вы меня. Для меня это не имеет значения, но вы останетесь жить и предвидеть неизбежный результат.
— Я не верю вам, — сказал я. — Это все обман, гипноз.
Он молчал.
— Убирайтесь! — крикнул я, и опустил голову на стол.
— Я ухожу, — ответил он, вставая. — Мы не можем быть друзьями, несмотря на общий дар... или проклятье. Сейчас мне кажется, я был слишком робок, и мир нужно направлять тверже. Учитесь. И используйте свою власть. И помоги вам бог!
Я подошел к окну и прижался лбом к холодному стеклу. Улица была почти пустынна.
Мой посетитель вышел из подъезда и, не оглядываясь на мои окна, двинулся по улице.
Длинная черная машина дальше по улице, тронулась с места, и из окна появилась белая рука, сжимающая какой-то блестящий предмет. Блестящий предмет дернулся два раза, выбросив струйку голубого дыма. Он споткнулся, и медленно осел на мостовую, а машина рывком набрала скорость и исчезла за углом, оставив лишь облако выхлопных газов...
Я вернулся к столу, опустил голову на сложенные руки и закрыл глаза. Через какое-то время в дверь постучали.
— Доктор, что-нибудь случилось? — в кабинет заглянула моя секретарша. — Вы нездоровы?
— Да, неважно себя чувствую, — сказал я, отрываясь от стола. Сегодня я никого не принимаю. И вообще, какое-то время принимать не буду. Позаботьтесь, пожалуйста, обо всем.
— Что-нибудь еще, доктор? — спросила она, подходя ближе.
Я вгляделся в образы, окружающие ее. На одном из путей — яркая сцена ее венчания. Рядом с ней — я. Очень сильный, вероятный путь, но чем дольше я смотрел, тем бледней и прозрачней становился он.
— Нет, — ответил я, — спасибо. Я собираюсь оставить практику. Думаю, вы легко найдете новую работу, но я выплачу вам сумму в размере двухмесячного жалования.
— Но как же... — начала она, едва не плача.
— Пожалуйста, идите.
Сцена венчания исчезла...
Это произошло двадцать пять лет назад.
И теперь я пришел к вам. Я уверен, вы думаете, что я самый печальный человек, которого вы когда-либо видели.
Рождество — каждый день
Кабина опустилась, я ступил на поверхность Земли и (почувствовал только, что горячо. Боже мой, да ведь она горячая! Температура градусов девяносто и очень высокая влажность. После трех лет пребывания в искусственном климате навигационного маяка, двигавшегося в зоне астероидов, реакция была чисто физической.
Я не ожидал, что буду бурно восторгаться и ликовать, но должно же найти себе выход нараставшее во мне изо дня в день напряжение!
Я вглядывался в лица окружающих и не испытывал радости — они угнетали меня. А между тем ведь три года предвкушение этой минуты спасало меня от помешательства!
Только одно лицо мне хотелось увидеть. Где же Джин? Может быть, она не получила моей космограммы?
Я достал из кармана желтый конвертик и снова прочитал бумажку:
ЕСЛИ СОГЛАСНЫ ВОЗОБНОВИТЬ КОНТРАКТ, ЖАЛОВАНЬЕ УДВОИМ…
Взглянул на голубое небо, испещренное летними облачками, и ощутил силу тяжести своих ста семидесяти пяти фунтов. Но к Земле меня притягивало нечто большее, чем сила тяжести.
Сколько стоят три года жизни человека?
Они назначили цену: пятьдесят тысяч долларов за год. Цена нестерпимого одиночества. Теперь я знал, что нельзя измерять время годами; время измеряется тем, чем оно заполнено. Я провел там не три года; я провел целую жизнь. Они предложили увеличить цену, предложили сто тысяч долларов, но согласиться невозможно. Нельзя дважды израсходовать жизнь, как нельзя дважды издержать доллар.
У меня сто пятьдесят тысяч долларов. Пятьдесят тысяч за каждый бесконечный год. Вряд ли Джин много истратила — у нее есть служба. У меня свой дом и достаточно денег, чтобы десять лет прожить роскошно или двадцать с комфортом.
Джин! Я подумал о ее девичьем лице, золотых локонах, голубых глазах, нежно-округлом теле. Все это я помнил лучше, чем знал самого себя; в моем распоряжении было три года для заучивания. Джин!..
Такси или метро? Я могу позволить себе расточительство. Мне хотелось, чтобы первая возможность истратить деньги доставила мне удовольствие. Я не хотел вспоминать, как опускается 25-центовая монета в турникет. Но метро быстрее. Быстрее к Джин!
Я все еще был далек от жизни на Земле. Вместо бетона только под ногами я был окружен им со всех сторон. Не этого ли мне недоставало! Мне захотелось увидеть растущую траву, поднять ком чистой почвы, медленно разминать его пальцами, и пусть сыплется, чтобы снова смешаться с живыми творениями…
В метро было жарко и грязно. Бумажки, обрывки газет… На стене закоптелые объявления. Самое солидное гласило: «Проезд в метро — один доллар».
Я разглядывал его, хмурясь. Неужели за три года так подскочили цены?
Дорогу преграждал автомат с широкой горизонтальной щелью в турникете. Я сунул в нее деньги, механизм щелкнул, и я прошел.
На платформе я был один. Беспокойно прохаживаясь, я начал изучать рекламные щиты. Подобных им я прежде не видел.
На одном из них — вихрь красок, напоминающий отблески света на загаженной нефтью воде. Я смотрел, не понимая смысла, но где-то на грани осознания это щекотало нервы. А когда я уже отводил взгляд в сторону, реклама почти прояснилась: нечто округлое, туманное, чрезвычайно сексуальное. И слова: «БУДЬ НА ВЫСОТЕ! ПОКУПАЙ, КАК ВСЕ!»
На другой рекламе — беспорядочно разбросанные разноцветные крапинки. Поначалу она показалась мне столь же бессмысленной, как первая. Потом, словно вдруг рассеялся оптический обман, я увидел очертания знакомого предмета. Белый цилиндр, завихренная ниточка уносящегося ввысь дыма. Я чуть ли не ощутил расслабляющий напряжение аромат. Напряжение! Можно научиться какое-то время не замечать его, но в конце концов оно становится невыносимым…
Я бросил курить перед тем, как покинул Землю. Три года у меня не было ни малейшей охоты закурить даже самую дорогую сигарету, а теперь вдруг появилось неодолимое желание затянуться.
Но я твердо знал, чего хочу. Я хотел стакан холодного молока, луковицу, помидор — свежую пищу, не извлеченную из консервной банки или пакета. Я теперь долго не смогу есть ничего консервированного.
Туннель загудел. Гул сменился грохотом. Потом визгом металлических тормозов. Поезд подошел к платформе. Дверцы раздвинулись, но никто не вышел. Я проскользнул в вагон. За мной закрылась дверь, поезд тронулся, начал набирать скорость…
Я стоял и смотрел на пассажиров. В вагоне было человек десять; они сидели, безмолвно уставившись в пространство, словно к чему-то прислушиваясь. И мужчины и женщины в шортах кричащей расцветки, в полоску или же с какими-то закорючками. У женщин короткие бюстгальтеры с дырочкой на середине каждой груди, откуда виднелся выкрашенный сосок.
Мода меняется, подумал я. Но эта уродлива.
ВИНРР-РР! — завыла музыка. Я вздрогнул. Странная штука, с резкими диссонансами, почти без пауз. Я попытался определить, откуда исходят эти звуки, но безрезультатно. Казалось, отовсюду. Никого, кроме меня, они вроде бы не беспокоили. Люди сидели недвижно, слушая…
«ЧА-РУЙ ПЛЕ-НЯЙ! ЧАРЫ-ЧАРЫ ПО-КУ-ПАЙ!» Началась песенка. Она звучала как многоголосый призыв и отчаянно будоражила. «ЧА-РУЙ ПЛЕНЯЙ! ЧАРЫ-ЧАРЫ ПО-КУ-ПАЙ! ПО-КУ-ПАЙ!..»
Опять и опять. Бесконечно.
Поезд замедлил ход. Показались огни, белые изразцовые стены и колонны.
Музыка оборвалась. Двери раздвинулись. Женщины вскочили и выпорхнули из вагона. Вошло несколько других с небольшими свертками в руках. Они сели.
Уродливы, подумал я. Все они. Даже после трех лет воздержания их полуобнаженные тела действовали на меня отталкивающе.
Никто не произнес ни слова. Не шевельнулся. Они только слушали. Это же не люди! Это автоматы, движущиеся с точностью и бездумьем часового механизма.
Двери закрылись. Поезд тронулся.
УАНГ-НГ! СТРНН-Н. Снова включилась музыка, на этот раз с другими диссонансами, в другом ритме.
«МНОГО КУРИШЬ?» исступленно забарабанило. «СДАЛИ НЕРВЫ?» Диссонансы. «НУ и ЧТО? ПОМОГАЕТ БИЛЛОУСТО! ПОКУПАЙ БИЛЛОУСТО! ПОКУПАЙ БЙЛЛОУСТО! У-СПО-КОЙ-СЯ!» Последнее слово прозвучало протяжно и мягко, и с ним вместе замерла музыка. Благословенная тишина.
«Биллоусто? — раздраженно подумал я. — Биллоусто?»