– Танки, танки! – Валерка огромной белкой сиганул на ветку соседнего дерева, в полете запулив огненный ориентир так, чтобы он шлепнулся на башню танка.
Туда же Омаев отправил второй патрон сигнального пистолета, чтобы советские «тридцатьчетверки» встретили противника прицельным огнем. Грохот пушечного выстрела, снаряд попал точно в цель!
– Еще, еще стреляй! Танк еще один! – Валерка кричал, уже не скрываясь, указывая пальцем на бронированный «панцер», который на полной скорости прорвался через строй сосен и теперь крутил дулом в поисках цели.
Руслан с досадой выкрикнул в ответ:
– Нет патронов!
И тут взбудораженный парень прыгнул на следующее дерево, а оттуда с грохотом приземлился на башню немецкого «панцера», прокатился вперед и уцепился руками прямо за двигающееся дуло, которое, прицеливаясь, ходило влево-вправо. Отчаянный Конев прополз, цепляясь за выступы, на ходу вытягивая с ремня лимонку. Он выдрал зубами чеку, пропихнул гранату в узкую щель визора на башне и свалился кубарем по корме под гусеницы тяжелой машины. От взрыва внутри лязгнуло железо, оранжевое пламя с грохотом вырвалось из всех щелей, бронированная машина дернулась назад, и хрупкая фигурка на белом снегу исчезла под черным бортом с белым крестом.
– Нет, нет! – Руслан не смог удержать крик.
Германский «панцерваген» снова дрогнул, теперь от удара снаряда, выпущенного танковой пушкой Т-34. Ориентируясь на всполохи пламени, Буренков со своей группой зашел с правого фланга и обстрелял оставшуюся единицу германской техники.
Со стороны сосен на полянку уже бежала к горящей «двойке» вторая фигура в ватнике, Руслан узнал в ней Марка. Парнишка кинулся спасать товарища, не думая об опасности – танк обстреливали русские «тридцатьчетверки», а с полянки до сих пор били пулеметные очереди немцев.
– Стой! Нет, назад! – Омаев метался взад-вперед по крепкой ветке, испытывая бешенство от бессилия.
Чтобы хоть как-то прикрыть парня, он с удвоенным отчаянием принялся поливать из ППШ засевших у прицелов немцев.
Неожиданно с другого конца поля появилась длинная фигура с зажатой белой тряпкой в руках, посланец неуверенно ковылял по бугристой корке снега, что-то выкрикивая на немецком. От такого неожиданного явления выстрелы с обеих сторон на несколько секунд замолкли.
– Что за чучело? – переговаривались стрелки на полянке, вслушиваясь в обрывки немецких слов, что доносил им ветер.
В эфире раздался удивленный голос Соколова:
– Семерка, прием! Почему у вас пленный офицер находится на линии огня? Что происходит!
В ответ Бочкин ахнул и выкрикнул:
– Товарищ командир, убег он! Не уследили, пока я ветки рубил, он сбежал! Во время маневров!
– Ясно, – по сухому тону Соколова было понятно, что происходящим он недоволен.
Упустили пленного, который сейчас на их глазах сбегает к позициям противника. Он уже набрал воздуха, чтобы скомандовать «огонь» и остановить перебежчика, как ветер донес до него крики офицера с белым флагом в руках.
Хромающий Дорвельц размахивал портянкой и выкрикивал хриплым голосом все, что свербело внутри, не давая ему дышать:
– Остановитесь! Стойте! Эта война никому не нужна! Я, немецкий офицер, командир танковой роты гауптман Карл Дорвельц, призываю вас сложить оружие! Мы не звери, мы – люди! Мы не должны убивать другу друга, давайте жить в мире и согласии, как говорит нам Библия! Бог задумал и создал этот мир для рождения, для человеческого счастья, а не для смерти и убийства! Остановите грех, остановите этот ад на земле!
– Ложись, ложись! – Навстречу немцу бежал Марк, подавая знаки руками, чтобы он лег на снег. От волнения парень забыл все немецкие слова и выкрикивал лишь единственное, что пульсировало на языке.
– Битте, битте, ложись же!
Дорвельц упрямо мотал головой и повторял:
– Их надо спасти! Спасти от ада, спасти! Помочь!
И тут же он вскрикнул от пулеметной очереди, которая ударила по силуэтам вскользь. Марк упал в сугроб и рывком дернул Карла вниз.
– Ты мешаешь, ты мешаешь! Они не стреляют из-за тебя! Там наш советский боец под танком! Не мешай, хилфе, битте! Я его вытащу! – Он выкрикивал в ухо Карла слова, надеясь, что германский военный поймет его сумбурную речь.
А Дорвельц, потрясенный, с округлившимися глазами, шептал в ответ на немецком языке:
– Они стреляли в меня, шутце, рядовые солдаты, они стреляли в немецкого офицера вермахта! Они хотели убить меня, у них не осталось совсем ничего человеческого! Они даже не выслушали меня! Ты мой враг, и ты спас меня!
Карл, тощий и высокий, вдруг свернулся калачиком и отчаянно по-детски заплакал, лежа среди черного, усыпанного гарью и пеплом снега, под канонаду выстрелов, что снова возобновились с обеих сторон.
– Вот и ладно, – Марк похлопал немца по плечу. – Лежи здесь, я поползу за Валеркой! Я его вытащу, жди здесь. Варте!
Т-34 подходили все ближе к линии обстрела. Залп! Вверх взметнулся снег вперемешку с обломками пулемета. Снова прицельный выстрел и прямое попадание! Последнее пулеметное гнездо вместе со стрелком снаряд превратил в кроваво-черные ошметки. Пехотинцы в длинных шинелях бросились наутек в сторону немецкого плацдарма между деревьев, но разбросанный выстрелами снег не давал им бежать, оседая под ногами. Омаев засвистел им вслед, залихватски, задорно, жалея сейчас лишь о том, что в его ППШ закончились патроны и он не может дать очередь по удаляющимся фигуркам. Марк в это время упрямо полз по полю под визг снарядов, вжимаясь в снег всем телом, как учили в танковом училище во время занятий на полигоне. Выстрелы боя затихали, атака захлебнулась, но он все еще опасался оказаться на линии огня. На секунду паренек приподнял лицо из черного от сажи снега. Он прикинул расстояние до догорающего немецкого танка, тот дымился, и гарь устилала черным хвостом след от гусениц. Советский снаряд попал ему в маску орудия, а второй разорвал трак на гусенице, обнажив оплавленные катки. Еще сто метров, и Марк окажется у черной металлической ленты стальных пластин, потом останется проползти вдоль застывшей махины, нырнуть под днище танка, где остался лежать его товарищ по разведке, рядовой Конев. Уже на уровне дула он расслышал сквозь треск пламени тихий стон, не выдержал, вскочил и бросился к корме танка.
– Валерка! Ты слышишь меня, живой? Ранен?
– Рука, рука, – из-под днища раздался хрип. Тенкель нырнул под металлическое брюхо и не удержал крик, кисть танкиста придавило тяжелой гусеницей, превратив в кровавое месиво. Беспомощный боец дергался и хрипел, задыхаясь от клубов дыма, которые после пожара внутри танка заполнили все пространство.
– Я сейчас, дождись меня! Жди! – Марк со всех ног бросился к «тридцатьчетверкам», которые окружили полянку, бывшую только что огневым рубежом. – Ребята, на помощь! Помогите, там придавило руку Валерке! Он под немецким танком!
Одна из машин развернулась и заторопилась на его призывные крики, из люка свесился Бочкин:
– Что случилось?
– Там придавило гусеницей, Валеру придавило, танк прямо у него на руке.
– Ага, щас, щас, дернем его, – засуетился Колька, нырнул вниз в поисках троса или крепкой веревки. Внизу он натянул на голову шлемофон и заговорил в ТПУ:
– Ребята, это семерка. Срочно помощь, под подбитым танком наш боец лежит. Руку придавило.
К подбитой немецкой «четверке» со всех сторон поля спешили Т-34 на помощь. В эфире шли переговоры по организации спасения:
– Дернуть надо тросом!
– Нету троса, нету ни у кого, оставил на станции, чтобы перевертыша поднять.
– Может, толкнуть его тараном?
– Гусеницы могут сцепиться, еще хуже будет, потом точно не сдвинем.
– Стой, куда, стой! Вот идиот немецкий, достал лезть, куда не просят! – раздался крик Бочкина и треск сорванного им с головы шлемофона.
– Немец в танк подбитый полез, прямо в пожар! – Кто-то ахнул от увиденного.
Дорвельц, обмотав лицо все той же портянкой, что служила ему белым флагом, прополз между гусеницами и теперь ловко взбирался по броне, подбираясь к люку «панцера». От семерки в его сторону бежал Колька, размахивая кулаками:
– У, проклятый, угомонишься ты теперь! А ну, слезай! Сбежал от меня, под трибунал подвел! Слезай!
– Хилфе, хилфе! – выкрикнул Карл и исчез в железных полыхающих огнем недрах.
Танкисты спрыгивали с бортов, высовывались из башен, с тревогой ожидая, что же задумал чудаковатый немец. Бочкин чуть было не сунулся за ним следом к танку, но отпрыгнул от едкой гари и жара, что шел изнутри.
– Ты чего, не суйся! – выкрикнул ему в спину Руслан, который уже спустился с дерева. – Там снаряды могут рвануть!
– Шкура немецкая, фриц! – со злостью выругался Бочкин, который до сих пор был раздосадован побегом пленного у него из-под носа и теперь ждал нагоняя от командира.
Но закопченная, вонючая от сажи и пороховых газов «четверка» вдруг чихнула, выпустив дым из трубы, дернулась и поползла вперед, освобождая стонущего рядового. К несчастному парню потянулись десятки рук, его бережно уложили на брезент, над рукой захлопотал Василий Иванович, щедро поливая окровавленные раны спиртом из фляжки:
– Сейчас перевяжем и прямым ходом до госпиталя, обложим снегом, и там врачи соберут обратно. Еще на гармошке будешь играть, и не такое чинили. Давай-ка хлебни, – ловким движением он влил парнишке остатки спирта в рот и приказал: – Давайте его в танк командирский! Ну, берись по краям, ребята, понесли! Крови немного, довезем!
– По машинам, – выкрикнул Соколов.
И рота снова заторопилась. На горизонте уже показалась розовая полоска рассвета, воздушной атаки можно не опасаться, группа СС разбита и бежала – путь к командному пункту свободен.
Из люка подбитого немецкого танка показалась голова, обмотанная тканью. Кашляя и задыхаясь от резкой гари, Карл Дорвельц выбрался на свежий воздух, неловко шагнул и сверзился с пробитой башни вниз, прямиком в мягкий сугроб. Алексей подошел поближе и помог пленному подняться: