– Всякий раз, когда я выхожу замуж, я натягиваю на себя перепонку, содранную с телят-близнецов. Это меня омолаживает, делает прекрасной розочкой из масла, заставляет меня краснеть, и заплетать косы, и молиться в церкви, и кланяться, и быть скромной, как навоз. Парни просто не могут устоять! Они прибегают запыхавшись, с высунутыми членами под шелковой уздечкой, с яйцами, покрашенными золотом, чтобы меня порадовать. Я позволяю им провести ночь у меня на коленях, как раз как они любят, нежные, покорные и тупые, как большой палец на ноге, сбитые с толку своими загадочными телами – подумать только, насколько сильнее моего! А потом они просыпаются – ха! В их постели Баба Яга, с новыми бородавками и зубами что гвозди, а горшок для супа уже раскалился на плите. Это хороший фокус. Видела бы ты их лица!
– Я не такая.
– Посмотрим. Нет на свете хороших жен или хороших мужей – есть только те, с кем можно ужиться.
Глава 11. Белое золото, черное золото
– Понимаешь, зачем ты мне нужен? – спросила Марья Моревна, сидя на лесном мху рядом с Землеедом. Леший со своей стороны интереса к разговору не выказывал, уткнувшись в венок, который он сплетал из фиалок и спелых плодов шиповника. Он отставил венок на вытянутой руке и прищурился, высунув каменистый язык изо рта от свирепой сосредоточенности. После этого он вплел в венок три алых мухомора и снова прищурился.
– Прекрати, – отрезал он.
– Змей Горыныч, – повторила она. – Это дракон. Не кустик дрожащий, персонаж посерьезней. Я понятия не имею, как сражаться с драконом, тем более как добыть его сокровища для председателя Яги, чтобы остаться Марьей Моревной, дочерью двенадцати матерей, а не стать Поджаркой, дочерью Ростбифа. Она хочет его белое золото и его черное золото, а мне, если честно, ничего не надо. Я хочу спать.
– Застрели его, – пробурчал Земеля. – Та-та-та, между глаз. Съешь стейк из дракона и будь счастлива. К Нагане приставай. – Леший ободрал с дерева полоску березовой коры и ловко продел ее между фиалок – ловчее, чем Мария могла бы ожидать от его толстых, покрытых корой пальцев.
– Земеля, ты на меня сердишься?
Леший расколол желудь своими гранитными зубами и сплюнул его шляпку на траву. Марья попробовала снова:
– Наганя и вполовину недостаточно сильная, чтобы бороться с драконом. Пристрелить его, конечно, можно, если не считать того, что убийство такого зверя передаст в руки Вия трехглавую платформу для бомбардировки с воздуха.
– Достаточно сильная, раз спит рядом с тобой.
Марья посмотрела на мох. Муравьи брели куда-то к отдаленной битве или к оргии на пшеничном зерне. У леших такой тонкий этикет. Она не сомневалась, что ему дела нет, кто спит в ее постели, – сами лешие размножаются перекрестным опылением. Недовольство, догадывалась она, происходило от его убеждения в том, что спящую Марью должен охранять самый сильный, а Марья выбрала Наганю, потому что считала – ошибочно, разумеется, – что берданка сможет его побороть, когда дело дойдет до кулаков и захватов. Землеед надул губы и воткнул в венок яркую веточку рябины.
– Наганя сильна ртом, – осторожно сказала Марья, – а ручки у нее детские. Твои же руки – старые и крепкие, и я выбираю их. К тому же захваты – это вообще не для Нагани.
Землеед широко улыбнулся. В его каменистых глазах проступила дождевыми каплями влага.
– Моревна выбирает! – просиял он. – Выбирает лучших. Землеед знает, где гнездо Змея Горыныча. Нагаша ничего не знает – только как дырки делать. Горыныч спит на куче костей. На золоте. Земеля тоже хочет такую постельку, да тьфу на нее! Он и так все делать.
Леший поднял вверх свою лесную диадему, откинув мшистые волосы, заплетенные в несколько зеленых кос. Он протянул лапу, не глядя вырвал пучок зимнего лука и воткнул его в заднюю часть венка, словно вуаль. После этого Землеед потянулся и водрузил венок на голову Марьи. Венок хорошо сочетался с ее розоватыми брюками и черно-фиолетовыми ботинками.
– Он тебе поможет, если ты пообещать.
– Все что угодно, Земеля.
Леший ухмыльнулся, поглаживая хвойные усы:
– Поцелуй для Землееда, в губы. Он никому не скажет.
Марья Моревна засмеялась. Даже сторонникам перекрестного опыления иногда бывает любопытно, рассудила она. Вреда никакого, все равно, что поцеловать дерево или скалу. К тому же Кощей целовал всех этих Елен. Ну, скорей всего. Кто может сказать правду? Марья чувствовала, как в груди закипает неповиновение. Ей дела нет. Она будет целовать кого захочет.
– Ладно, Зёма. Поцелуй.
Без предупреждения леший взвился в воздух, сделал сальто и жестко приземлился на мшистый покров, после чего начал яростно рыть землю. Он набросился на нее с кулаками, он рвал ее руками и жевал ее зубами, ногами он молотил, как ныряльщик при погружении в глубину. Комья летели во все стороны, Землеед исчез в вырытой норе. Через минуту обратно выскочили его пальцы, усеянные кружевами грибов:
– Моревна! Шевелись! Быстрее, чем можешь, и все равно слишком медленно.
Марья взяла грубую руку лешего, и тот втащил ее под землю, головой вперед.
Марья перевернулась в падении и аккуратно приземлилась на ноги уже в совсем другом лесу, полном низкорослого кустарника и высоких лиловых цветов. Окружая их со всех сторон, высились золотисто-оранжевые горы. Землеед свисал с ветки одного из высоких деревьев, болтая от радости короткими ногами взад и вперед. Он вытянул макушку из расщепленной ветки и упал – бум, трах! – на землю, устланную хвоей.
Лесной бес отскочил от земли, а когда распрямился, оказался уже не собой, а приятным мужчиной в темно-зеленой солдатской форме с красным кантом и в фуражке с золотым отливом. Его колючая черная борода спуталась, а мускулистые руки напоминали стволы сосен. Землеед приложил палец к носу.
– Никому не говори, – сказал он внезапно изменившимся голосом. – Они не должны знать.
Марья Моревна ахнула, разинув рот от удивления. Все это время ее друг был… кем? Она даже затруднялась сказать. Мужчиной. Да каким пригожим!
– Почему нет, Зёма! Даже мадам Лебедева посчитала бы тебя красавцем!
– У леса свои секреты, – ответил он кротко. – Для того они и нужны. Чтобы скрывать. Чтобы отделить один мир от другого. Ты, может, так не думаешь, но я люблю Лебедь и Нашу всем моим землистым сердцем. Но пока они думают, что я глупый, я могу воровать их заначки, а они даже не подозревают. Лебедевой и в голову не придет, что мне может понадобиться ее ночной крем или Наганина блузка с кобурой. Но они теперь у меня, они мои, и я их не отдам, нет.
– А зачем они тебе?
Землеед пожал плечами:
– Это в моей натуре. Я коплю. Это и в их природе тоже, вот почему у Лебедевой больше кремов, чем ночей, а Наша собирает жестянки. Змей Горыныч – он такой же. И я думаю, что это и в твоей природе.
Марья моргнула от удивления:
– Я так не думаю. А что я собираю?
Землеед криво улыбнулся, будто еще не научился пользоваться своим лицом:
– Нас.
Леший повел ее через поле желтых, мохнатых от пыльцы лучистых цветов, отяжелевших от гудящих пчел. Вокруг волновались пушистые, как крошечные облака, хлопковые кусты. Солнце подталкивало их вперед, прикасаясь лучами, словно руками, к их плечам. Вокруг поднимались странные узкие горы со снежными полосами, будто под землей спал некто голодающий, и его ребра торчали сквозь камни. Они следовали вдоль глубокой синей реки, что бездумно текла через луг, а рыба в ней плескалась так, будто никакому рыбаку с острогой и во сне не приснится оказаться рядом. Наконец, как раз когда солнце устало и покраснело, вдалеке Марья увидала в сухой траве большую меховую юрту. Покрывала ее толстая курчавая овечья шерсть. Крепко связанные длинные шесты стояли, согнутые в дугу. Вход прикрывала баранья шкура.
Землеед не постучал. Он отодвинул шкуру в сторону и нырнул в хижину, протискивая свою огромную фигуру в дверной проем. Марья последовала за ним внутрь теплой темной юрты, где за столом сидел, потерявшись среди бумажных завалов, лысый человек в круглых очках.
– Вам назначено? – пророкотал он, заливаясь краской одной длинной волной от черепа до бровей.
– Мы ищем Змея Горыныча, – твердо сказала Марья.
– Вы крошечные, – заметил человек. – Змей Горыныч не для таких крошек. Он замечает только больших! Больших, как он сам!
– Я большой, – пожал плечами Землеед.
– Не очень, по сравнению со Змеем Горынычем! – проревел человек, опять краснея головой.
– Мы пришли не для того, чтобы мериться со Змеем Горынычем, – вежливо сказала Марья, прикидывая настроение человека в очках. Он ухватился за пачку листов снизу кучи и умело дернул, освобождая листки, не потревожив остальные. Пустился черкать записи в амбарной книге.
– Как мы можем сравниться с тремя головами, хвостом, что горный хребет, и дыханием, которое выжигает империи?
Человек в очках посмотрел на них с возмущением:
– Слушайте, вы, преступники, когда это у меня было три головы?! Никогда не было! Вот что получается, если дать волю этим писателям и не припахивать их для правого дела Партии, прежде чем они научатся злоупотреблять винительным падежом. Я – товарищ Горыныч, и у меня одна голова!
– Я не преступник, – сказала Марья Моревна.
Землеед не вступился за свое честное имя, поскольку гоблины по духу преступники, даже если они и не были объявлены в розыск.
– Еще какой, – отрезал товарищ Горыныч. – Все преступники! Мы все окружены контрреволюционными силами. Так что вполне естественно, что все люди делятся на три категории: преступники, пока-еще-не преступники и пока-еще-не-пойманы.
Товарищ Горыныч ткнул в них огромной авторучкой:
– Даже если человек всю свою жизнь бдит и содержит тело и разум в такой чистоте, что его не посетит ни одна контрреволюционная мысль, – даже такой человек преступник! Он должен быть чистым без усилий! Если ему приходится бороться, чтобы соответствовать ви́дению товарища Сталина, то очевидно, что он точно такой же негодяй.