– Маша, – кричал Землеед с луга на берегу реки. – Ты жива?
– Горькая она, даже есть не хочется! – проревел голос из юрты.
Марья побежала к лешему, который снял китель и обливался потом в нижнем белье.
– Куда ты делся, Зёма? Он мог задушить меня. Он мог убить меня.
Землеед вытер лоб тяжелым кулаком:
– Я отвожу реку, Марья Моревна. Уговариваю ее течь в сторону той ужасной юрты и смыть ее прочь. Когда его не станет, мы сможем порыться в останках в поисках монет, белой и черной. Мне эта идея пришла в голову, когда он болтал про ханов. Мы такое делали, когда они были у нас в подчинении.
Зёма присел на берегу реки, громко хрустнув огромными коленями, и звук этот разнесся далеко в синем воздухе. Он захватил руками охапку земли – так много, что с ней потащились огромные длинные кости и валуны, такую огромную, что за ней не видно было самого лешего. Собрал и отбросил ее. Земляной ком, ударившись о бугор, осыпался дождем из пыли и сломанных камней. Землеед подмигнул Марье и спрыгнул в проделанную им дыру, которую уже наполняла речная вода. Он оперся плечами об один край земляной норы и стал толкать. Жилы на его шее вздулись гитарными струнами. Леший зарывался в почву и продолжал толкать ее так быстро и так далеко, что Марья немедленно потеряла его из виду среди черной грязи и речной воды, спешащих заполнить протоку, которую он для них проделал. Когда леший достиг юрты, реку уже было не остановить. Он выпрыгнул из пены и ревущей воды, когда течение накрыло товарища Горыныча, унося его с собой, чтобы влиться в другую протоку ниже по течению. Вопли Змея Горыныча эхом отдавались в холмах, им вторил смех Землееда, который плюнул ему вслед. Марья с волосами мокрыми от водной пыли и лицом, все еще пульсирующим от ожога, побрела к месту, где была юрта. Когда она добралась туда, река немного успокоилась, а Зёма рылся в траве в поисках золота.
– Здесь ничего нет, Зёма, – вздохнула Марья. – Даже костей. Смотри, вокруг – одни хлопковые поля!
Марья склонила голову набок. Она подобралась к хлопковому соцветию, которое легко качалось бледными волокнами на горячем ветру. Марья сорвала одну из пушистых белых головок. Она уже знала, знала эту загадку. От ликования защекотало кожу на голове:
– О, Зёма, я поняла. А ты? Это же белое золото. Товарищ Горыныч правильно смеялся над нами, когда мы клянчили монеты. – Она повертела цветок в руках. – А черное золото – это, должно быть…
– …нефть, – закончил за нее Зёма.
Маша нахмурилась:
– Но у меня нет оборудования, чтобы добыть нефть из-под земли. Может, где-то есть бочки. Может, есть буровая где-то в холмах.
Землеед снова ухмыльнулся. Борода его блестела от пота и речной воды. Он отвел увесистую руку и с криком вонзил ее в землю. Земля расступилась, и леший погрузился в нее по плечи. Лицо его сморщилось, будто он ухватился за бочку с селедкой. Наконец, кряхтя от напряжения, он вытащил кулак обратно. Рана земли наполнилась черной сукровицей, густой и пахучей. Зёма тяжело опустился, переводя дыхание в ореоле пыльцы вокруг головы.
В тускнеющем кровавом свете Марья Моревна опустилась на колени рядом с ним, обхватила руками его широкие щеки и поцеловала лешего как раз в тот момент, когда на небе появилась первая звезда. Это был настоящий поцелуй, и она этого хотела.
Когда она отстранилась, шершавое лицо Землееда было покрыто слезами.
– Не забудь этого, когда станешь королевой, – хрипло прошептал он. – Для тебя я двигал землю и воду.
Председатель Яга изогнула заплетенную бровь, глядя на комок черной грязи и хлопковый цветок на своем столе. За дверью кабинета жужжало и бурлило кафе волшебников. Она сунула палец в нефть и облизала его изучающе.
– Низкий сорт, – фыркнула она.
Марья ничего не сказала. Яга примет и так.
– Поглядите-ка на нее, вся напыжилась, думает, что два из трех сделала и кем-то стала. Ша, ты все еще никто. Последнее самое трудное – таковы правила, – и тебе никогда этого не сделать.
– А я сделаю все же.
– Ну что, ты решила, что простишь Кощею его подружек, значит?
Марья пожевала щеку изнутри.
– Лучше приберечь свои козыри, – произнесла она медленно, осознав, что говорит правду, только услышав себя со стороны, – до своего хода. Я запасусь твоим благословением, прежде чем скажу ему хоть слово, председатель Яга.
Яга зажгла сигарку и выпустила толстое кольцо дыма на свою книжную полку:
– Я вижу, что мои крайне дорогие игры не пропадают так уж впустую. И ты сейчас, с твоим причудливым шрамом, хоть немного заинтересована в них.
Пылающая кожа товарища Горыныча оставила под глазом Марьи отметку – ожог в форме ромбика, который почти раздвоил ее нижнее веко. Даже когда он заживет, будет выглядеть как незаживающая рана, будто она плачет порохом.
– Но это неважно. С картошкой вместо мозгов и с твоей сладенькой цивилизованной пусечкой, которая живет своей жизнью, у тебя нет шансов отличиться в последний раз.
Председатель Яга указала сигаркой на окно:
– Видишь мою подругу снаружи?
Марья выглянула, ожидая увидеть машину на куриных ногах, улюлюкающую на бездомных котов. Но снаружи в густом снегу и густой тени бесконечной зимы стояла большая, больше лошади, красная, как бойня, мраморная ступа. Пестик медленно вращался в чаше.
– Прокатись на ней. Слетай до самой северной границы Буяна, в то место, где растут цветы папоротника. Там в скале есть пещера, а в пещере сундук. Принеси мне то, что найдешь в нем. Ступа моя помогать не будет. Но ты научишься с ней управляться, обломаешь ее, заставишь подчиниться. – Яга вздохнула, выдувая дым: – Или нет. Не могу научить тебя власти, детка: у тебя она или есть, или нет. А если нет, ну что ж, полезай в печь прямо сейчас – муж твой сожжет тебя, чтобы согреться, рано ли, поздно ли. – Баба Яга поманила Марью и похлопала себя по колену. Под черной шубой она носила кожаный передник, как мясник или кузнец.
Марья отпрянула:
– Я не хочу сидеть у тебя на коленях. Я не дитя.
– Самая мелкая муха на куске козлиного помета интересует меня больше, чем то, чего ты хочешь.
Марья скорчила гримасу, пересекла комнату и осторожно, стиснув зубы, села на колени председателя Яги. Старуха подперла лицо рукой точно так, как делала это Марьина собственная бабушка.
– Если ты думаешь, что мой брат чем-то отличается от других, девочка, тогда тебе ничем помочь нельзя. Он сожжет тебя как воск, если ты ему позволишь. Ты будешь думать, что это любовь, а он будет пожирать твое сердце. А может, это любовь и будет. Но он такой голодный, что съест тебя всю за один присест, и будешь ты у него в животе, и что ты тогда будешь делать? Послушай, что я тебе говорю, потому что я знаю. Я съела всех моих мужей. Сначала я питалась их любовью, потом их волей, потом их отчаянием, а потом я делала пирог из их тел – и эти тела были так дороги мне! Но замужество – это война, и ты делаешь то, что должна делать, чтобы выжить, – потому что выживет только один из вас.
Марья тяжело сглотнула.
– Я не такая, – прошептала она.
– Посмотрим. Когда полетишь в ступе с пестом, а луна будет выть в твоих ушах, и ты будешь так похожа на меня, что ни один мужчина не увидит разницы, тогда и посмотрим, какая ты. Важно только одно, почти-супчик, – кому водить.
Глава 12. Красный принуждает
– Нет, – сказала мадам Лебедева, окуная палец в баночку с пудрой янтарного цвета. Баночка подходила по цвету и к чайнику, и к чаю. Ловким движением мавка мазнула пудрой одно веко и полюбовалась на результат в высоком зеркале в чугунной оправе на своем туалетном столике. Колени ее прикрывала прозрачная белая юбка, шею окутывали кружева строгой блузки, заколотые камеей. Холодная волна белоснежных волос переходила в ниспадающую массу вплетенных перьев и жемчуга. Та же прическа, те же перья и жемчуг повторялись в ее образе на камее.
– Что значит – нет? – спросила Марья.
Отказ подруги уколол – при всей заносчивости Лебедева редко ей отказывала.
– Это значит, что я такими вещами не занимаюсь.
– Какими вещами?
Лебедева вздохнула и с характерным стуком эмали о стекло поставила баночку с розовой глазурью на столик.
– А ты как думаешь, Маша? Такими, когда ты приходишь ко мне с каким-то невыполнимым заданием, до странного подходящим к моим специальным умениям, которое непременно надо выполнить, и говоришь: «О! Лебедушка, дорогая, выручи меня в трудный час!» Я этим не занимаюсь. Я не стану выпивать океан, чтобы ты добыла колечко с его дна, я не буду сидеть три дня не смыкая глаз, чтобы лишь мельком увидеть сопливую царевну, которая наладилась неведомо куда, и я точно не буду связываться со ступой, которая мне ничего плохого не сделала.
Мадам Лебедева перебрала свой арсенал губных помад и решительно выхватила одну из них – цвета пионов, пробивающихся из-под слоя льда.
– Ну что тебя заело? Наганя и Землеед ходили со мной, помогали мне. Если я не справлюсь, попаду в горшок к председателю Яге.
– Наганя и Землеед – твои компаньоны, Марья.
Марья слегка зарделась от смущения. Она начинала подозревать, что где-то неправильно себя повела.
– А ты?
Бледная дама в изумлении повернулась к ней:
– Я – Инна Афанасьевна Лебедева! Я – мавка и волшебница, и я не твоя прислужница, Марья Моревна! Что ты мне хорошего сделала, кроме того, что отвергла мои порывы и высмеяла мои заботы, потому что это не твои заботы, потому что ты думаешь, что косметика, мода и общество – это легкомысленно. Какое уважение ты мне выказала, кроме того, что отклонила мои предложения в помощи, в которой остро нуждалась, и позволила другим твоим друзьям растоптать мою гордость? Когда это я к тебе приходила и просила: «Маша, помоги мне наложить проклятие на этот скот или помоги заполучить вон того пастушка мне на потеху?» Мои дела – это мои дела, тебя они не касаются!
Марья Моревна поняла, что она делала не так, и почувствовала себя безумно виноватой. Это было невыносимо, что прекрасная блондинка выговаривает ей, от этого мучительно саднило горло, которое когда-то согревал красный галстук.