. Я не знал, что такое власть, но снова и снова представлял девочку с черными или светлыми волосами, выше меня, потом пониже меня. Длинная коса или стрижка, как у мальчишки. Она могла быть моим другом и читать вместе со мной надгробья. Она могла быть заносчивой и воротить от меня нос, но я все равно любил бы ее. Я бы доказывал свою верность потихоньку, я бы горланил о своей любви в песнях и клятвах. Я бы все время думал о ней и об этих словах: «Смерть над ней не властна». И вот однажды, когда мы пришли на кладбище, моя мать проведать дедушку, а я – Турсуной, около ее могилы стояла старушка в коричневом шарфе на голове. Один чулок у нее спустился. Старушка поставила стол среди могильных камней и накрывала его едой: хлеб с приправами, пельмени, крупный зеленый виноград, шоколадные конфетки и старый самовар с чаем. Она накрывала стол так, будто кто-то должен был прийти и разделить с ней трапезу. Сама она не ела. Она обернулась, будто знала, что я там, и протянула мне руку. «Поешь, – сказала она, – поешь». Я застеснялся. Я не знал ее. «Пожалуйста, – сказала она. – Мой сын погиб на войне. Кроме него, у меня никого на свете не было. Это он здесь лежит. Виталий. Мой Виталий. Я его уже никогда не увижу. Во мне будто пуля дырку пробила. Я хочу накормить всех, кто мне не сын, чтобы они жили. Не хочу, чтобы в них были дырки. У меня нет больше никого, кто звал бы меня мамой. Покушай, покушай. Вот блинки, мальчик, а вот ватрушки. Кушай, поправляйся. Живи». И я ел ее еду, пока наползали дождевые облака. Ничего слаще в жизни не пробовал. Я оставил виноград на могиле Турсуной и никогда больше на нее не возвращался. С того дня, как я отведал старухиного угощения, моя мать перестала скорбеть и водила меня вместо кладбища в парк. Больше я там не бывал.
Марья закрыла глаза. Она думала об избушке в темном лесу и о накрытом столе.
– Зачем ты мне об этом рассказываешь?
Иван Николаевич склонил голову к ее волосам:
– Я хотел сказать, что хотел бы покормить тебя на том кладбище, чтобы в тебе не было дыр, будто от пуль. Садись к моему столу, Марья Моревна. Позволь мне побыть твоей матерью. Поправляйся. Живи.
И Марья повернулась. Она увидела молодого человека, но не совсем уж молодого, с широким лицом, покрасневшим от солнца, и темно-золотыми волосами цвета монеты, которая походила по рукам. Глаза его были цвета чая, с морщинками в углах, от этого он выглядел добрым. Она стиснула челюсти, чтобы показать ему, что она не добрая. И никогда не будет.
На рукаве он носил красную повязку, старый галстук, закрепленный будто нелепый знак рыцарской преданности. Марья легко коснулась его пальцами. На секунду она подумала, что галстук может заняться пламенем. Что он скорее испарится, чем позволит ее прикосновение. Ее, человека не из народа. Но он оставался ярким и мягким в ее руке.
– Ты такая твердая, Марья Моревна. Об тебя можно порезаться. Почему ты такая твердая?
– Потому что я вступила в армию и все мои друзья умерли.
И тут она впервые после той ужасной брачной ночи залилась слезами. Она опустила горящий лоб на грудь Ивана Николаевича всего на одно мгновение.
Глава 16. Мертвых вечная печаль
Во время Великой Войны Царь Смерти был ближе всего к победе. Великая сила его всегда была и в числе, и в терпении. Смерть может позволить себе подождать.
В эти беспросветные годы и была убита Царица Соли.
В Стране Мертвых богател Вий. Сокровищницы смерти ломились от сожженного зерна и яблок, околевших от голода животных и картофельной гнили. Кафе для мертвых заполнились посетителями, пьющими пролитый кофе и читающими запрещенные книги. Души, попав в страну Вия, чувствовали облегчение, потому что в них больше не стреляли, они не болели дизентерией, никто из их друзей не страдал. Вий, насколько мог, сделал свою страну похожей на мир живых, даже кинотеатры построил, в которых показывали серебряные картины войны. Так что мертвые были благодарны и не хотели возвращаться к жизни. Ибо в этом и заключается вечная печаль мертвых, что, хотя они едят, пьют и видят сны, как раньше, они знают, что они мертвые, и страстно желают стать снова живыми, хоть раз почувствовать кровь в своих жилах, чтобы вспомнить, какими они были. Потому что память мертвых коротка, постепенно они теряют все, что знали о прошлой жизни, одну мысль за другой, пока не начинают бродить с места на место, как тени, с пустыми глазами. Через некоторое время они начинают верить, что снова живы.
Так что Вий послал своих самых главных бояр в народ объявить, что, если кто-то среди них будет служить в его армии, он пошлет их обратно домой, когда закончится срок службы. Домой, в Жизнь, к родному очагу, родной крови, к привычному труду. Он лгал, и они знали, что он лжет, но мертвые могут долго прожить на таких «завтраках». Царю Смерти уже мало было засушить зерно или сгноить людей заразой. Он хотел напасть на корень всего, что ненавидел, – на Царя Жизни. В конце концов, почему он должен довольствоваться объедками со стола живых? Почему его не ценят так, как брата? Почему бы Империи Мертвых не возвыситься над любой земной державой?
И они раздирали улицы Буяна на кусочки. Территория Смерти прирастала на сантиметр каждый день, территория Жизни отступала. Но на следующий день территория Жизни прибывала снова, а Смерть отступала. Когда ряды Вия пополнял убитый на французском фронте или на германских равнинах, полежать спокойно ему не удавалось. Только для того, чтобы просто пройти по Скороходной улице, приходилось безумно метаться между клочками света и тьмы. Вон тот булыжник занят врагом, коснешься его хотя бы мизинцем – и на тебя тут же спустят всех собак. Скоро Буян превратился в страну танцоров, скачущих, кружащих и крадущихся, чтобы оставаться на своей земле, не поскользнуться, не оставить ни ноготка, ни волоска на территории Вия.
В эти дни Царица Соли объявила нейтралитет. Она не принимала ничью сторону. Она горевала и плакала над городами мира людей, где чувствовала себя дома, где в своей бледной гостиной устраивала домашние спектакли с назидательными пьесами и дрессировала голубей. Но даже там Страна Мертвых пробивалась в щели – мужчины и женщины падали замертво на улицах, угодив ногой, сами того не зная, в тот невидимый бездонный мир. Царица Соли защищала города как только могла, бесконечно посыпая солью своего тела снежные дыры, через которые сочилась Смерть. Каждый раз, когда она видела, как старая бабушка подслеповато бредет по улице не разбирая дороги, Царица Соли кидалась впереди бабушки, чтобы поддержать ее, дать ей хлеба с солью, поставить ее на верный путь. Вскоре Царь Смерти возненавидел ее даже больше Царя Жизни и послал своих старших бояр – у каждого пасть, что у крокодила, и крылья увешаны бряцающими ножами, – чтобы порезать ее на куски и разбросать эти куски по всей России так, чтобы уже никогда ее не собрали обратно.
Убить Царицу не так легко. Но Вий взял наглостью, его бояре отрубили ей руки-ноги-голову и бросили ее кокошник, вырезанный из кристалла соли, с огромной высоты, чтобы тот разбился. Без нее города начали голодать и падали в руки Вия огромными снопами – не только человечьи души, но и разбомбленные в пыль оперные театры, квартиры, вырванные из домов взрывом, и фабрики, сметенные огненным смерчем.
Говорят, что Вий женился на левой руке Царицы Соли, чтобы окончательно заставить ее замолчать, и теперь она покоится с окоченевшими от горя и ярости пальцами на троне из костяшек рук в самом сердце Страны Мертвых.
– Ты понимаешь? – Марья подняла голову от черной книги вдовы Лихо и уставилась на Ивана, ловя знаки неверия на его лице.
Если он ей не верит, не следует и любить его. Сумасшедшая. Ты – безумная женщина. Зачем ты это говоришь? В душе она желала ему не верить ей, чтобы облегчить задачу.
– Кощей – Царь Жизни, а ты вышла за него замуж. Поэтому ты и возглавила его армию.
– Да, но тут важно усвоить то, что говорится о дырах в земле. Если хочешь, чтобы я взяла тебя с собой, ты должен делать в точности то, что я говорю.
Вместо этого Иван поцеловал ее. О, подумала Марья, я этого не переживу. Почему мужчины приходят к моему порогу? Почему они ломают шапки, смотрят на меня большими коровьими глазами и готовы подставить шею под нож? Если бы они оставались дома и смотрели так на свой кухонный стол, я могла бы получить небольшую передышку.
– Мы должны пройти всю страну Вия, чтобы попасть обратно в Буян. Это недалеко, но ты должен идти за мной след в след, дышать со мной в одном ритме, говорить, только когда я говорю. Если ты поднимешь хотя бы один листок в лесу, у него будет живая сторона и мертвая сторона. Ты можешь увидеть людей, которых ты знал и любил когда-то. Тебе нельзя разговаривать с ними, иначе они тебя схватят и уже никогда не отпустят. Тебе нельзя даже смотреть на них. Если на груди у них брызги серебра, ты должен отвернуться от них.
– А что с моим лагерем? Они будут беспокоиться обо мне. Меня посчитают пропавшим без вести или погибшим.
Марья устало взглянула на него. Ей дела нет до его жалкого лагеря. До Ленинграда слишком далеко. Война не должна была докатиться туда. Там сейчас должно быть красиво, должны уже расцвести липы. Скрипачи, должно быть, играют что-то приятное и щемящее в кафе, которое Марья едва помнила. Она могла остановиться. Просто остановиться. И уснуть. Забери меня с этой войны, человече. Почему ты так медлишь с этим?
– Ты знаешь, когда я была на твоем месте, Кощей сказал мне: «На выход с вещами». И я не устраивала сцен на этот счет.
Иван слегка зарделся. Он кашлянул:
– Знаешь, Марья, в наше время, если тебе так говорят, ничего хорошего в этом нет. Обычно… обычно это означает «Ты отправляешься в мой лагерь».
– Тогда ты должен радоваться, что покидаешь свой лагерь, раз там так ужасно.
– Поцелуй меня еще разок, Марья, и я пойду за тобой куда угодно.
И она поцеловала. Чувство было такое, будто она стреляет из своего ружья и смотрит, как жар-птица падает с небес.